зеологией, а пошел-поехал пить, есть и еще супругу Фомича за коленку
прихватывать шестидесятишестилетними пухлыми лапами.
Последнее Фомичеву не очень-то нравилось, но ради пользы дела он тер-
пел и супруге строгий знак сделал, чтобы она, значить, тоже терпела.
Удачно напаивая графа ершом из мадеры с водкой, Фомич еще хотел и ме-
ня втянуть в это дело, но я проявил качества Ганди и пить не стал. И не
жалею, ибо спектакль получился замечательный.
Надравшись, старикан-ревизор заревел песни приморской юности. Напри-
мер, я, который интересуется фольклором, впервые услышал такую арию:
Липовый ты, липовый, жоржик-военмор! Где же ты шалаешься, клешник, до
сих пор? Чаем ты да сахаром нагло обманул И на мне, бедняжечке, грубо
спекульнул!..
Короче говоря, старикан расшалился. Однако и слезу сквозь шаловли-
вость пускал, когда раз пятнадцать подряд исполнил песенный номер из
крепостного, вероятно, репертуара, - в строку лучше будет: "Уродилася я,
как во поле былинка, - безо всяких забот - кругла сиротинка. Девятнад-
цать лет по людям ходила, - где качала я коров, где детей доила..."
При первых исполнениях граф еще замечал, что героиня его качает коров
и доит детей, спохватывался и перепевал заключительный аккорд; но Фомич
убедил гидрографа, что и в перепутанном виде замечательно у графа полу-
чается, и последние рюмахи тот лакал под качаемых коров, уже не пытаясь
поймать обратно вылетевшее слово.
Затем шалун вырубился и был отведен мною в медизолятор, где я его
уложил на стерильный хирургический стол-каталку. Затем закрыл открывате-
ля Колымы на ключ под аккомпанемент жалобного призыва из-за двери:
Клешник, клешник, да не покидай ты нас! Клешник, клешник, да не уез-
жай от нас! Здесь приводишь ты девиц в экстаз!..
Призыв на меня не подействовал, и ключ от медкаюты я спрятал по при-
меру Фомы Фомича в нагрудный карман, чтобы уберечь старикана от публич-
ного обозрения.
Сам Фомич немного раскис, торжествуя очередную победу над враждебной
окружающей действительностью, и когда я вернулся к пиршескому столу, то
по секрету сообщил, что все про все на пароходе знает. Даже такой нюанс,
что начрации предусмотрительно не реализовал в европейском Ленинграде
парики, купленные в последнем загранрейсе, а привез их сюда, и очень,
значить, удачно у него получилось, потому как парики в арктически-ази-
атском Певеке идут аж по сто двадцать рублей штука.
Затем мысли Фомича метнулись в сторону разбитого автомобиля. Он часто
возвращается к этой теме, ибо очередь на новый кузов в магазине на Садо-
вой должна была подойти Фомичу в июне, а повестку, по данным дочки, все
не присылают.
Кузов необходим Фомичу, чтобы продать автомобиль не без выгоды. Ко-
нечно, и с новым кузовом так сокрушительно разбитый драндулет за хорошую
цену продать было бы трудно, но у Фомича есть в городе гараж - "сухой,
полметра гравия, доски, сто рублей один пол стоил". И под соусом гаража
да и с новым кузовом он десять тысяч из какого-нибудь директора - бога-
тых-то директоров в Ленинграде пруд пруди - уж себе как-нибудь да воз-
местит за пережитые ужасы.
Слово "директор" повлекло воспоминание о том, как Фомич служил в под-
разделении недалеко от зверопитомника-совхоза, директор которого был пе-
редовик и маяк, и потому к нему ездил в гости сам командир. Время было
послевоенное, и какой-то враг выломал доску из забора, окружающего про-
гулочную территорию зверей, то есть из их, значить, как бы парка культу-
ры и отдыха. И все песцы и чернобурки рванули на свободу в тундру. Тут
передовому директору зверосовхоза засветила статья Уголовного кодекса. И
маяк позвонил дружку, а тот по боевой тревоге поднял солдат и бросил в
тундру на обратный, значить, отлов зверья. И вот Фома Фомич и другие
солдатушки-братушки беглое зверье переловили вручную поштучно в ентой
проклятой тундре и лесотундре.
Сам факт проведения необычной операции не оставил в памяти Фомича ка-
кого бы то ни было неприятного осадка, ибо воины четко понимали, что
времена тяжелые и родине нужны шкуры, но вот то, что зверей кормили тво-
рогом и даже измельченными яйцами, заставило Фомича и нынче здорово ру-
гануться, и тем он сомкнулся с Рублевым, которого возмущают рационы бе-
лых медведей в зоопарке. А я подумал, что ловить песцов и чернобурок
вручную, пожалуй, и посложнее выйдет, нежели загонять обратно в резерва-
цию философствующего американского мускусного быка при помощи вертолета.
Гейзер возмущения, направленный в сторону бесстыдных гурманов - ку-
ниц, песцов и чернобурок, стоил Фомичеву посошка. Галина Петровна, про-
молчавшая, как копченый муксун, весь шикарный ужин, тоже взорвалась,
выхватила из рук супруга сверкающую всеми цветами спектра рюмку и велела
драйверу лезть в койку. Мне она объяснила, что после аварии у Фомы Фоми-
ча часто и без рюмки болит затылок, - так болит, что никакие таблетки не
помогают.
Я это замечал и даже отметил, как мужественно умеет перемогать боль
при окружающих Фома Фомич. Ведь мы любим пожаловаться на боль - она вро-
де даже слабеет от жалоб. Быть может, наука еще объяснит это самовнуше-
нием или чем-нибудь психическим. А Фомич еще ни разу не пожаловался ни
на какое недомогание, хотя устает куда больше меня.
Пожелав супругам спокойной ночи, я отправился читать воспоминания о
Вавилове под музычку "Маяка". Купил воспоминания на почте Певека.
Я читал о Вавилове и глубокомысленничал.
Сколько существует формулировок того, чем наука отличается от ис-
кусства! А в сущности - так просто. Искусство обязано помогать человеку
не терять веры в смысл короткого и парадоксального, вообще-то, пребыва-
ния на свете; и делать это при помощи возбуждения в человеке ощущения
красоты и наслаждения от нее. А наука не способна убить в человеке при-
падки ужаса от сознания бессмысленности и глупости существования. Наука
заботится о материи. Имеется в виду не ученый-творец, а потребитель его
трудов, то есть не создатель телевизора, а телезритель. Так вот, если
телезритель будет смотреть на шикарный телевизор, то это не поможет
спастись от петли в тяжкий момент жизни; а если он увидит в тяжкий мо-
мент на экране "Сикстинскую мадонну" или "Жизель", то, может быть, и не
повесится.
Около ноля вспомнил шалуна в медизоляторе и решил, что он проспался и
пора отправить старика домой, пока на берегу не подняли полундру по по-
воду его исчезновения.
Я растолкал Бобринского только минут через пять. Отверзши глаза, он,
конечно, не мог понять, где он находится и что медицинская обстановка
вокруг обозначает.
Я объяснил, что он находится на борту теплохода "Державино", где им
удачно проведена ревизия навигационных карт и пособий, и что сейчас ноль
часов и ему самая пора убираться с нашего борта домой к маме.
- В-в-вызовите такси! - властно-нахальным тоном приказал он. - Ик!
Так как ближайшее такси находилось в Магадане, то я попросил разреше-
ния у строгого начальника вызвать пожарную машину. Он отказался.
- Сказал: такси! 3-зачем мне п-пожарная м-машина? И п-предупредите
таксера, что это нетаксично... ик!
- Что нетаксично, детка?
- Так далеко е-ехать... сюда... ик!
Я вылил ему на голову стакан воды.
Он чуть очухался, пробормотал уже без командирских нот:
- Тьфу, черт! Помоги, сынок, одеться... Вот старый дурак!
Ему рано было одеваться, ему сперва следовало помыться и нужен был
доктор.
Несмотря на позднее время, экипаж не спал. Смотрели телевизор. Через
"Орбиту" транслировался из Японии женский волейбольный турнир на пер-
венство мира.
Среди болельщиков была Анна Саввишна. Это значит, что она стала "от-
ходить" после смерти кота. Слава богу, а то у меня за нее душа немного
ныла.
"Отхождение" тети Ани в момент моего появления было особенно нагляд-
но, ибо она как раз желала матросу без класса дневальной Клаве: "Чтобы
никто тебе, такая-сякая, никогда до самой смерти под подол не загляды-
вал!"
Дамы, очевидно, чего-то не поделили в волейбольном зрелище.
Хохот после этого пожелания поднялся оглушительный, ибо о том, что
самой Анне Саввишне туда никто (кроме Арнольда Тимофеевича в душевой) не
заглядывал, знают все.
Док понял ситуацию с полуслова, не стал философствовать, то есть ар-
тачиться и говорить, что это не его дело. Наоборот, сказал, что знает
несколько приемов для облегчения алкогольного токсикоза. Я поинтересо-
вался тем, какие это приемы. Док объяснил, что пооблучает гидрографа со-
люксом и даст воды с пятью каплями нашатыря. Солюкс меня удивил, но я
сказал, что ему виднее, и попросил, когда старик будет готов к депорта-
ции, доложить.
С вечера задул местный ветер "южак", уже дали штормовое предупрежде-
ние на восемь-девять баллов, по территории порта ездили машины без фар,
и я побаивался отпускать старика в таком состоянии на берег.
Док оказался просто молодцом. Он откачал шалуна, помыл его и еще -
сам убрал в медкаюте! Зачтем доку плюс.
Спускаясь по трапу с борта, граф Бобринский бормотал: "Эх, водка! Эх,
вековое наше проклятье!.."
Я отправил с ним салагу Ваню. А сам в десять тысяч первый раз стал к
трапу в роли вахтенного матроса. Ване приказал довести ревизора до про-
ходной и возвращаться назад бегом. Но вернулся он только минут через со-
рок. И смущенно объяснил, что южак сорвал и унес в Ледовитый океан ши-
карную гидрографическую фуражку старика с огромной "капустой". И добро-
совестный Ваня чуть не утоп, пытаясь спасти фуру, но не спас. А пока за-
нимался спасательными работами, старик заснул под портальным краном, и
его было не добудиться.
Шел второй час ночи. Ветер крепчал. И все вообще мне вокруг не нрави-
лось. Я поднялся в рубку, позвонил в машину и попросил вахтенного меха-
ника на мостик. Потом позвонил старпому - он был вахтенным штурманом, но
нормально дрых в закрытой каюте - и приказал поднимать боцмана, матросов
и заводить добавочные концы, ибо ветер давил с берега, а судно было в
полугрузу и уже высоко торчало бортом над причалом.
Мне доставило удовольствие сообщить обо всем этом Арнольду Тимофееви-
чу. На море есть много всевозможной отвратительной работы. Заводка доба-
вочных концов в хороший ветер в середине ночи тоже не мармелад.
Явился вахтенный второй механик, умеющий сидеть в пригородном автобу-
се, когда вокруг качается два десятка дачниц. На мой приказ, отданный,
конечно, со словами "прошу", "пора бы" и "не тяните кота за хвост", о
приготовлении машины в связи со штормом второй механик сказал, что он не
карла и без личного приказа деда и пальцем не дотронется до дизеля. Ну
что ж, он вел себя точно так же, как на его месте вел бы себя я.
Пришлось звонить деду. Он не стал спрашивать, что, почему и зачем,
сказал:
- Буду через пять минут.
Первым из палубной команды вылез на свет божий Рублев. По всем прави-
лам попросил разрешения войти в рубку, поизучал обстановку, заявил, что
тут не только барану, но даже и психологу ясно, что добавочные концы за-
водить придется.
- Это, значить, ты меня вроде бы бараном обозвал, а? - спросил я.
- Ни в коем разе! - заверил Рублев. Немного поблеял бараном: попробо-
вал, так сказать, голос. И очень толково подсказал, что не мешало бы за-
вести в корме вместо штатного кранца бухту старых тросов. Есть у них в
форпике такая бухта, а южак только еще начинается и даст прикурить как
следует; он, Рублев, однажды здесь так кувыркался на "Анадырьлесе",
что... такого и незабвенный майор Горбунов, который майором служил испо-
кон веку и изъездил на верном коне всю Россию и многое видел, но такого
безобразия, как тогда в Певеке на "Анадырьлесе", никогда не видел, хотя
во всех обстоятельствах его жизни прямо или косвенно принимала участие
нечистая сила. Закончил эту чушь Рублев голосом стармеха:
