- У нас тогда нюансы были по нулям, валы стучали в машине оглуши-
тельно, а поршни цилиндров купались в масле!
И я хохотнул, как обыкновенный мальчишка, потому что это любимая
присказка деда в щекотливые моменты, когда щекотливые для стармеха мо-
менты надо перевести в юмористическую плоскость.
- Ну и чего вы расхохотались-то на этого попугая? - опять голосом
Ивана Андрияновича спросил Рублев.
И я не сдержался и прыснул пуще прежнего. И тут обнаружил рядом нату-
ральные уши натурального стармеха, а не рожу Рублева, которого и след
простыл, как будто имитатора сдуло южаком за дальность видимого горизон-
та.
Ивана Андрияновича Рублев уважает и побаивается.
- Прости, Андрияныч, - сказал я. - Надо машину готовить. А второй ме-
ханик мне в этой маленькой просьбе отказал. Без твоего личного приказа
готовить не хочет. Если веревки порвем, таких дров на рейде наломаем,
что все прокуроры оближутся.
Иван Андриянович, покряхтывая со сна и тихо чертыхаясь, минуты две
изучал пейзаж рейда и гидрометеопейзаж сквозь залепленные мокрой грязью
окна рубки.
Ветер давил от ста тридцати градусов, был типа длительного упрямо-ту-
по-тягомотного шквала, при ясном небе, под девять баллов.
Кораблики на рейде вытянули якорь-цепи в струнки и сами казались
струнками, только потолще - контрабасными, например. "Ермак" уставился
огромным парусом ооновской надстройки на ветер и ходил на якоре, как за-
думчивый сом на спиннинге. Краны на причале вроде как покачивались, хотя
это уже обман зрения был.
А на горушке правее городка неподвижно лежало плоское, тяжелое и
чем-то жутковатое облачко - точно как в Новороссийске в буру. Картинка
от черноморской отличалась только тем, что в Певеке чайки и в такую по-
году не боятся садиться на волну.
Убедившись в том, что обстановка достаточно безобразная, Иван Андрия-
нович гавкнул по телефону второму механику то, что требовалось по приго-
товлению машины, а затем поинтересовался, почему я не мог тактично
объяснить ему нюансы прямо в каюте, когда он лежал в теплой постели, и
на кой черт потребовалось его из постели извлекать, - он бы и из каюты
мог позвонить этому прохиндею и вообще разгильдяю и лодырю, то есть вто-
рому механику.
- А потому, - объяснил я, - что иди-ка ты сам, Андрияныч, в машину и
сам там приглядывай. И поднял я тебя только потому, что не хочу тебе
неприятностей. Тут такой нюанс. До глубокой ночи по телевизору через
"Орбиту" показывали волейбольный матч между японцами и нашими. Женский
матч, между прочим. И никто из твоих маслопупиков и механиков, естест-
венно, спать не ложился. И кроме того, половина под газом. Возьми вот
бинокль и посмотри на бак.
- А там я чего не видел? - спросил Иван Андриянович. - Чего там мои
маслопупики делают? Душ принимают?
- Не мотористы там, а боцман, то есть профсоюзный вожак, - объяснил
я. - Добавочные концы заводит. Ты посмотри, посмотри. Интересно. В цир-
ке-то давно не был?
- Тут такой нюанс, что я и без бинокля вижу, - мрачно сказал вриопом-
полит, бросив беглый зырк прямо по носу.
Да, наш толстяк боцман совершал на баке, заводя добавочные концы, та-
кие кульбиты, стойки на кистях и задние сальто, что не только любой цир-
кач, но и любой орангутанг ему бы позавидовал.
- Шеи они там не посворачивают, Викторыч? - поинтересовался стармех.
- Вполне возможно, - утешил я его. - Но еще хуже, если концы не заве-
дем. Сейчас я их заставлю во главе со Степаном Разиным бухты старых тро-
сов в корме за борт вместо кранца засовывать. Рублев посоветовал.
- А он-то хоть трезвый, трескоед этот?
- Да.
- Все ясно, Викторыч. Спасибо, что поднял. Пошел в машину.
За поддержание порядка на судне, то есть за порядок службы, отвечает
старший помощник. Потому, когда Арнольд Тимофеевич явился с бака и доло-
жил, что концы заведены, я тактично намекнул ему, что пароход скоро раз-
валится и что ему пора прибрать толпу к рукам.
- У них деньги есть, - прогнусавил он, подтирая рукавом нос. - Я го-
ворил! Я говорил, что нельзя на стоянке им деньги выдавать!
Ну, о чем будешь разговаривать с человеком, который бесстыдно де-
монстрирует бессилие гальюнщика, а не хватку и твердость старпома! Ведь
на военной службе, где власть осуществить проще, нежели на гражданском
флоте, он небось только и делал, что твердил "ежовые рукавицы". А здесь
суровая действительность показывает крупным планом, что магические слова
утратили творческую силу, и Арнольд Тимофеевич поневоле воздерживается
от них, когда надо спуститься в низы к выпившим и недовольным им людям;
и потому большую часть свободного времени в Певеке он сидит, закрывшись
и выпучив глаза, а следовательно, и не имеет случая и возможности выка-
зывать административные таланты, то есть буквоедствовать в зачете выход-
ных дней дневальной Клаве, обозвавшей его ослом.
В последнем абзаце я по примеру Рублева обокрал Салтыкова-Щедрина.
Южак продолжал крепчать, судно било о стенку, хотя ветер был чисто
отжимной.
Волновая толчея в бухте металась под ветром, как стадо овец под кну-
том пьяного пастуха, то есть в самые разные стороны, и бежала не только
под ветер, но и, отражаясь от противоположного берега, возвращалась об-
ратно и била нас о причал.
Я по всем видам радиотелефонной связи пытался вызвать диспетчерскую
порта, чтобы прояснить прогноз. Андрияныч уже доложил, что машины бо-
лее-менее готовы, и, если дело шло к урагану, следовало подумать о том,
чтобы отдавать концы и, пользуясь отжимным направлением ветра, выскаки-
вать в море. Но диспетчерская глухо не отвечала.
Очень не хотелось, но я облачился в штормовик, опустил уши у шапки и
отправился в диспетчерскую сам, выбирая путь за опорами кранов, за выг-
руженными штабелями грузов, за бетонными блоками строящегося склада,
чтобы иметь прикрытие от сумасшедшего ветра, чтобы он не сдул несколько
десятков килограммов моей плоти в серую мешанину волновой толчеи под
причалом вослед за фуражкой Бобринского.
Ночная пустынность была вокруг, все и вс[cedilla] попряталось от вет-
ра и спало в порту Певек, используя такую прекрасную непогоду для спо-
койного отдыха.
Ветер обвивал прикрытия, как лиана баобаб, и доставал со всех сторон.
Возле здания диспетчерской валялся и трепыхался, забившись углом под
крыльцо, кусок железа, явно сорванный с крыши этого заведения, которое
оказалось абсолютно, по-лунному безжизненным.
Я обошел два этажа и не обнаружил ни одного человека! Вот какие нервы
у наших полярников. Они не такие штуки здесь видели, чтобы сидеть в дис-
петчерской, коли работы в порту по случаю южака прекращены. Они нор-
мально наярили по домам.
А в кабинетах отдыхали от эксплуататоров пишущие машинки, арифмометры
и старомодные счеты. На подоконниках цвели цветочки. И всюду горел впол-
не бессмысленный свет.
Зря я совершил путешествие сквозь бушующие стихии в эту обитель спо-
койствия. И, обозвав себя крепкими словами, сделав это вслух, от всей
души, чем вызвал эхо в пустых коридорах, я отправился обратно на родное
"Державино".
Надо быть моряком, чтобы знать, как уютно и прекрасно чувствуешь себя
на судне, вернувшись после штормового путешествия по земной тверди, и
каким райским теплом дышат грелки, и какой вообще аркадией оказывается
твоя прокуренная каюта. И какое наслаждение подержать руки под струей
горячей воды и заодно помыть раковину умывальника - для соединения при-
ятного еще и с полезным.
Само же путешествие мое не было вовсе бесполезным. Я, конечно, и
раньше знал о местных ветрах типа боры здесь, но именно безмятежная пус-
тота ночной диспетчерской и поведение других судов убедили в том, что
все нормально, что ветер в ураган не перейдет и нечего дергаться и ду-
мать об отходе от причала.
О чем я и сказал Андриянычу, когда он явился с предложением попить
чайку, если уж я его поднял.
Дело шло к утру, ложиться спать смысла не было, и мы неторопливо по-
пили чайку. И я услышал рассказ, как роте Ушастика был дан приказ взять
какую-то деревню. И они ее взяли малыми потерями, почти без боя, и, как
все настоящие солдаты, обрадовались такому положению вещей - окопались,
и даже костерки в окопах тихонькие развели: мороз был большой.
И вот подвозят им боезапас ездовые на лошадках и орут, что в следую-
щей деревне, куда отошли немцы, есть две копны сена, цельненьки, стоят
за околицей, и что надо бы и ту деревеньку взять, потому что боевые кля-
чи уже неделю не жравши и под ветром качаются.
А тут такой нюанс: командир роты был из кавалеристов и лошадей любил
и жалел; и вот он тактично пошел по рядовым бойцам и провел симпозиум на
тему: "Согласны они взять еще одну деревеньку или нет?" И раз такое де-
ло, то воины и согласились, и взяли, и лошадок покормили.
- Неужели без приказа свыше, без штабов всяких пошли и взяли? - усом-
нился я. - Ведь за такую самодеятельность ротному могли ноги повыдерги-
вать.
- Обошлось...
Вот так мы провели время до завтрака, а после завтрака по мою душу
явился книголюб-пропагандист с просьбой выступить перед читателями мест-
ной библиотеки. Конечно, я согласился. Тем более и пропагандист понра-
вился. Мы с ним целый час прорассуждали о Тейяр де Шардене и об ис-
кусстве.
Дочь пропагандиста четвертый раз поступает в Гнесинское, хотя, по его
собственному выражению, "тупа к музыке и вместо божественного дара имеет
по-матерински крепкий лоб".
Объяснив мне этот нюанс, несчастный отец ушел служить в золотодобыва-
ющую промышленность. А я глядел в окно каюты ему вслед.
Южак продолжал свирепствовать. Гаки портальных кранов мотались никак
не маятниками Фуко. И все вообще напоминало Новороссийск до какой-то уже
даже странно неприятной повторимости тяжелого сна. Штормовать в порту
для моей психики куда хуже, нежели в море. Терпеть не могу сильный ветер
на берегу.
И вот под вой певекского южака вспомнилось, как я пошел за "Справкой
о приходе судна" в управление Новороссийского порта в разгар тяжелой
многодневной боры. Такая справка нужна для оформления морского протеста,
а протест должен быть подан в течение первых суток после прихода. Потому
и пришлось переть по лунно-безлюдным закоулкам и улицам в управление
порта.
Пока добрался до управления, бора сделала из меня и моей психики от-
бивной бифштекс. А в вестибюле сидела старуха охранница. Из уже ничего
не понимающих в окружающей действительности старух, старух с крысиной
настороженностью ко всему на свете, с некрасивой немочью, злобностью и
фельдфебельской жаждой власти (подобной той, которую использует смотри-
тельница ночного общественного нужника, выпихивая на обледенелый ночной
тротуар ослабшего сердцем помирающего пьяницу, хотя он молит оставить до
утра, потому что деваться ему некуда).
И вот я сцепился с такой старухой в вестибюле управления Новороссийс-
кого порта: она, не помню под каким предлогом и по какой причине, решила
не пропустить меня в портнадзор.
Многодневная бора! И как люди в Новороссийске существовать могут?
У меня случился тогда первый и, слава богу, пока последний припадок с
потемнением в глазах и полной потерей контроля над собой. От патологи-
ческой ненависти к старухе и омерзения. Детали не помню. Помню только,
как начали подниматься руки и потянулись к ее жалкой глотке. Это был
настоящий припадок, это была настоящая, без примесей, достоевщина. Я мог
ее задушить тогда.
Но нашелся какой-то бог, кто-то заорал внутри: "Ты сходишь с ума! Ты
сходишь с ума! Ты сходишь с ума!" И вспухший мозг как-то опал. И я даже
как-то физически ослабел. Старухи-то, когда сознание окончательно прояс-
нилось, в вестибюле уже не было. Она, верно, крысиным чутьем почувство-
вала, что к чему, и смылась с девичьей проворностью в неизвестном нап-
