уступ и посмотрел вниз.
- Ты сомневаешься в силе ракшасов, о Связавший? - спросил он. -
Смотри!
Тарака шагнул за край.
Они не упали.
Они поплыли, как листья, которые он бросил вниз - давно ли это было?
Вниз.
Они приземлились на тропу, преодолев полпути вниз, с горы, называемой
Чанна.
- Я занял не только нервную систему, - сказал Тарака, - я
распространился по всему твоему телу, обернув его в энергию моего
существа. Так что присылай мне своего Бога в красном, который пьет жизнь
глазами. Я хотел бы встретиться с ним.
- Хоть ты и можешь ходить по воздуху, - сказал Сиддхартха, - но тут
ты судишь опрометчиво.
- У принца Видехи дворец неподалеку отсюда, в Паламайдсу, - сказал
Тарака. - Я посетил его, когда возвращался с Неба. Как я понял, он обожает
игру. Значит, мы идем туда.
- А если вступить в игру придет и Бог Смерти?
- К черту его, - закричал демон. - Ты перестал развлекать меня,
Связавший. Уходи спать. Спокойной ночи!
И на на него упала легкая, как вуаль темнота и давящая тишина;
темнота стала постепенно сгущаться, а тишина рассеиваться.
Последующие дни были лишь яркими фрагментами.
Они приходили обрывками разговоров или песен, цветными видами
галерей, комнат, садов. А однажды он увидел себя в башне, где на дыбе
висели люди, и услышал собственный смех.
Между этими видениями проносились сны и полусны. Они освещались
огнями, орошались кровью и слезами. В затемненном бесконечном соборе он
бросал кости, которые были светилами и планетами. Метеориты рассыпались
огнем над его головой, кометы вычерчивали блестящие дуги на своде черного
стекла. Иногда на смену страху приходили вспышки радости, и он понимал,
что это, в основном, радость другого, но частично и его. Страх же был
только его собственным.
Когда Тарака выпивал слишком много вина или лежал, запыхавшись, на
своем широком низком ложе в гареме, контроль над захваченным им телом
несколько ослабевал. Но Сиддхартха был еще слишком слаб, мозг его еще не
окреп после удара чужого мозга, а тело было либо слишком утомленным, либо
отравленным вином; и он понимал, что еще не пришло время сразиться за
власть с главой демонов.
Иногда он видел все не своими глазами, когда-то принадлежащими ему, а
так, как видел демон, вернее ощущал; ощущал все пространство вокруг и
сдирал плоть и кости с тех, кто проходил мимо, чтобы увидеть пламя их
сущности, то окрашенное цветами и тенями их страстей, то вспыхивающее
скупостью, вожделением или завистью, то мечущееся между жадностью и
голодом, то тлеющей ненавистью, то угасающее от страха или боли. Адом для
него была эта пляска красок, иногда только смягченным холодным голубым
сиянием интеллекта ученого, белым цветом умирающего монаха или розовым
ореолом благородной дамы, попавшейся ему на глаза, и пляшущими
незатейливыми цветами играющих детей.
Он прогуливался по высоким залам и обширным галереям королевского
дворца Паламайдсу, который честно выиграл. Принц Видеха был закован в цепи
в собственной башне. И его подданные не догадывались, что теперь на троне
сидит демон. Все, казалось, шло так же, как и всегда. Сиддхартха видел,
как он сам, восседая на слоне, важно едет по улицам города. Всем городским
женщинам было приказано стоять у дверей своих жилищ. Он выбирал
понравившихся и отправлял в свой гарем. И Сиддхартха, содрогнувшись от
неожиданности, осознал, что помогает Тараке выбирать, спорит с ним о
достоинствах той или иной матроны, девушки или леди. Он соприкоснулся с
вожделением демона-хозяина, и оно стало его собственным. И, понимая это,
вступил он на новую ступень пробуждения. Не всегда только по воле демона
его рука поднимала к губам чашу вина или хватала кнут в башне. Он приходил
в сознание на длительные промежутки времени и с ужасом замечал, что в нем,
как и в каждом человеке, сидит демон, ему соответствующий.
И вот однажды Сиддхартха решил восстать против силы, захватившей его
тело и все больше подчиняющей мозг. Он уже в значительной мере пришел в
себя и сосуществовал с Таракой, принимая участие во всех делах, и как
наблюдатель, и как активный участник.
Они стояли на балконе, выходящем в сад. Одним жестом сад был
преображен: цветы стали черными, в бассейнах развелись звероподобные
создания, летающие и кричащие в сумерках, как того желал Тарака.
Благовония и ароматы, ранее наполнявшие воздух, стали вызывать отвращение.
По земле, извиваясь как змея, тянулся дым.
На жизнь его было совершено три покушения. Последнюю попытку
предпринял капитан дворцовой стражи. Но клинок в его руке превратился в
змею. Она ударила капитана в лицо, вырвала глаза и наполнила его вены
ядом. Нападавший почернел, распух и, умоляя о глотке воды, умер.
Сиддхартха давно обдумывал способы избавления от демона и именно
сейчас решил нанести удар.
Его сила постепенно росла с того самого дня в Адском Колодце, когда
он в последний раз владел ею. Странно зависящая от его мозга и тела, как
однажды объяснял ему Яма, она, как мельничное колесо, медленно вращалась в
центре пространства, которое было Сиддхартхой.
Вращение ускорилось, стало стремительнее, и Сиддхартха толкнул
скопившуюся энергию против другой силы.
Тарака закричал и, как мяч, отбил Сиддхартхе сгусток чистой энергии.
Сиддхартха сумел частично подстроиться под удар и даже завладел
частью силы, но все его существо наполнилось болью и хаосом.
Он не стал прислушиваться к боли и ударил снова, как копьеносец бьет
в темное логово страшного зверя.
И снова услышал крик, сорвавшийся с его же собственных губ.
Тогда демон начал воздвигать черные стены против его силы.
Но под бешеной атакой эти стены падали одна за другой.
- О человек многих тел, - сказал Тарака, - неужели тебе жалко
оставить меня на несколько дней в этом теле? Это ведь не то тело, в
котором ты родился, и ты сам занял его на время. Почему ты думаешь, что
мое прикосновение замарает его? Ты же в один прекрасный день возьмешь себе
другое, мною не тронутое. Почему ты рассматриваешь мое присутствие как
болезнь или скверну? Не потому ли, что и в тебе есть со мной нечто общее?
Не потому ли, что ты тоже познал наслаждение, которое испытывают ракшасы,
причиняя кому-нибудь боль? Не потому ли? Не потому ли, что ты тоже знаешь
эти удовольствия и желаешь их, но носишь человеческое проклятье,
называемое виной, грехом? Если так, я смеюсь над твоей слабостью. И я все
равно возьму верх над тобой.
- Я таков и есть, демон, - сказал Сиддхартха, швыряя ему обратно
энергию, - потому, что я - человек, который время от времени стремится к
чему-то большему, чем брюхо и фаллос. Я не святой буддист, как обо мне
думают, и не герой легенд. Я человек, познавший страх, и время от времени,
чувствующий свою вину. Но главным образом, я человек, который должен
сделать дело, а ты сейчас преграждаешь мне путь. И поэтому ты унаследуешь
мое проклятие, независимо от того, буду я победителем или побежденным.
Твоя судьба, Тарака, уже изменена. Это проклятье Будды: ты никогда не
станешь прежним.
И весь день простояли они на балконе в промокшей от пота одежде. Они
стояли как статуи, пока солнце не ушло с неба, и золотистая дорожка не
разделила пополам чашу ночи. Над садовой оградой поднялась луна, потом к
ней присоединилась другая.
- Что за проклятие Будды? - спрашивал Тарака снова и снова.
Но Сиддхартха не отвечал.
Он разбил последнюю стену, и они пускали друг в друга потоки энергии,
как пылающие стрелы.
Из далекого Храма доносился монотонный бой барабана, каркали садовые
существа, кричали птицы, иногда рой насекомых опускался на них, насыщался
и улетал прочь.
И тогда они, как звездопад, начали слетаться на крыльях ночи -
освобожденные из Адского Колодца и выпущенные в мир другие демоны.
Они пришли на зов Тараки, чтобы добавить к его силе свои силы.
И Тарака стал водоворотом, прибоем, штормом, смерчем молний.
Сиддхартха почувствовал, что его накрывает титаническая лавина,
раздавливает, расплющивает, накрывает сверху...
Последнее, что он ощутил - это хохот, вырывающийся из его груди.
Долго ли был он без сознания - он не знал. И проснулся он во дворце,
где ему прислуживали демоны.
Когда с него спали последние оковы умственной усталости он увидел,
что вокруг творится что-то страшное.
Гротескные пирушки продолжались. Они устраивались в башнях, где
демоны оживляли тела, вселялись в них и преследовали своих жертв. Кругом
творились темные чудеса, вроде рощи изогнутых деревьев, растущих на
мраморных плитах тронного зала - рощи, где люди спали без пробуждения и
кричали, когда старые кошмары уступали место новым.
Но во дворце появились и другие странности. Тарака больше не
веселился.
- Что это за проклятие Будды? - спросил он сразу же, как
почувствовал, что присутствие Сиддхартхи снова давит на него.
Сиддхартха не ответил.
- Я чувствую, - продолжал Тарака, - что скоро отдам тебе твое тело
обратно. Я устал от этого многоборья, от этого дворца. Мне все надоело, и
я думаю, что близок день, когда мы начнем войну с Небесами. Что ты на это
скажешь, Связавший? Я же обещал, что сдержу слово.
Сиддхартха молчал.
- Моя радость тает с каждым днем. Ты знаешь почему, Сиддхартха? Не
скажешь ли, почему ко мне приходят странные чувства, угнетают меня, гасят
самые сильные ощущения, ослабляют и отталкивают прочь. И это тогда, когда
я мог бы ликовать, мог переполняться радостью. Это и есть проклятие Будды?
- Да, - сказал Сиддхартха.
- Тогда сними свое проклятие, Сиддхартха, и я уйду в тот же день. Я
отдам тебе эту плотскую одежду. Я снова жажду холода, чистого ветра высот.
Освободи меня прямо сейчас.
- Слишком поздно, глава ракшасов. Ты сам навлек на себя кару.
- Какую кару? Как ты связал меня на этот раз?
- Помнишь, когда мы стояли на балконе, ты насмехался надо мной? Ты
говорил, что я тоже получаю удовольствие от зла, которое ты творишь. Ты
был прав, потому что все люди имеют в себе и темное, и светлое
одновременно. В человеке множество противоречий: он не чистое, яркое
пламя, каким был когда-то ты. Разум его часто воюет с эмоциями, воля - с
желаниями. Его идеалы не соответствуют окружающей действительности; если
он следует им, то ощутит боль от утраты старой мечты, если не следует -
ему будет больно отказываться от новой и благородной. Что бы он ни делал,
все представляет собой одновременно выигрыш и потерю, приход и уход. И он
всегда скорбит об ушедшем и в какой-то мере боится нового. Разум
противится традиции. Эмоции противятся ограничениям, которые накладывают
на человека окружающие. И всегда из-за этих разногласий появляется то, что
ты с насмешкой назвал проклятием человека - грех, вина!
Пойми, мы существовали в одном теле, я участвовал в твоих делах, но
всегда против своей воли. Дорога, по которой мы шли, не была дорогой с
односторонним движением. Как ты исказил мою волю своими делами, так
исказилась и твоя воля от моего отвращения к некоторым твоим деяниям. Ты
познал то, что называется грехом, и он всегда будет падать тенью на то,
что ты ешь и пьешь. Вот почему наслаждения больше не приносят тебе
радости. Вот почему ты теперь хочешь улететь. Но это тебе ничего не даст:
чувство вины пойдет за тобой через весь мир. Оно поднимется с тобой в
царство чистых холодных ветров. Оно будет преследовать тебя, куда бы ты ни
