понимании и просветлении, о бессмысленности брахманических ритуалов,
сравнивая их формы с пустыми сосудами. Слушали многие - слышали не все,
кое-кто оставался в пурпурной роще, чтобы надеть шафрановую одежду
искателя.
И каждый раз, когда Татхагата проповедовал, Ральд в своей черной
одежде садился поблизости, и его черные глаза всегда были устремлены на
Просветленного.
Через две недели после выздоровления Ральд пришел к Учителю,
прогуливающемуся по роще в размышлениях, пристроился чуть позади него и
через некоторое время заговорил:
- Просветленный, я слушал твои поучения и слушал хорошо. Я много
думал о твоих словах.
Будда кивнул.
- Я всегда был религиозен, - продолжал Ральд, - иначе бы меня не
избрали на тот пост, который я недавно занимал. Когда я не смог выполнить
свою миссию, я почувствовал великую пустоту. Я изменил своей богине, и
жизнь потеряла для меня смысл.
Будда молча слушал.
- Но я слышал твои слова, и они наполнили меня радостью. Они открыли
мне другой путь спасения, путь, который, как я чувствую, выше того,
которому я следовал до сих пор.
Будда всматривался в лицо Ральда, пока тот говорил.
- Твой путь отречения строг, и я чувствую, что он праведен. Он
подходит моим духовным нуждам. Поэтому я прошу позволения войти в общину
твоих приверженцев и следовать твоему пути.
- Уверен ли ты, - спросил Просветленный, - что не ищешь себе
наказания за то, что отразилось в твоем сознании как падение, грех?
- В этом я уверен, - ответил Ральд. - Я задержал в себе твои слова и
почувствовал истину, содержащуюся в них. На службе у богини я убил людей
больше, чем колышется пурпурных листьев на молодых ветках. Не считая детей
и женщин. Так что, я не легко поддаюсь словам - слишком много я слышал
слов и интонаций, с которыми они произносятся: слов умоляющих, убеждающих,
проклинающих. Но твои слова подействовали на меня, они выше учения
браминов. Я с радостью стал бы палачом на твоей службе, убивал бы твоих
врагов шафрановым шнуром или клинком, пикой или голыми руками - я знаком
со всяким оружием и потратил три жизненных срока на изучение боевых
искусств - но я знаю, что это не твой путь. Жизнь и смерть - едино для
тебя, ты не ищешь уничтожения своих врагов. Я прошу разрешения войти в
твой орден. Для меня это не так трудно, как было бы для другого. Кто-то
ради такого шага должен отказываться от дома и семьи, родины и
собственности, у меня же ничего этого нет. Кто-то должен отказываться от
собственной воли, а я уже это сделал. Единственное, что мне теперь нужно -
это шафрановое одеяние.
- Оно твое, - сказал Татхагата, - вместе с моим благословением.
Ральд получил платье буддийского монаха и предался посту и медитации.
Через неделю, когда фестиваль близился к концу, он пошел в город со своей
чашей для подаяния вместе с другими монахами. Но он не вернулся с ними.
День перешел в вечер, вечер - в ночь. Рога Храма уже сыграли последние
ноты нагасварама, и многие путешественники начали разъезжаться.
Долгое время Просветленный ходил по лесу, размышляя. Затем он тоже
исчез.
В город Аландил, над которым возвышались каменные холмы, а вокруг
лежали сине-зеленые поля; в город Аландил, еще бурлящий путешественниками,
многие из которых еще пировали, шел Будда.
Он вошел в первый двор. Там была тишина. Собаки, дети и нищие ушли.
Жрецы спали. Один дремлющий служитель сидел на скамье. Многие святилища
были уже пусты, статуи унесены в Храм. Перед оставшимися стояли
коленопреклоненные богомольцы, предпочитающие позднюю молитву.
Он вошел во внутренний двор. На молитвенном коврике перед статуей
Ганеши неподвижно застыл аскет. Медитирующий рядом с каменным богом, он
сам казался статуей. Вокруг дворца мерцали четыре масляные лампады, их
пляшущий свет отбрасывал фантастические блики и тени на святилища и
статуи. Повсюду, как светлячки, мелькали огоньки зажженных маленьких
свечей.
Татхагата прошел через двор и остановился напротив горделиво
возвышающейся над всем статуи Кали, у ее ног мерцал крошечный светильник.
И в его свете улыбка богини казалась живой и подвижной, когда она смотрела
на стоящего перед ней человека.
На протянутой руке Кали висел маленький шнур, зацепленный петлей за
острие кинжала.
Татхагата как бы в ответ улыбнулся богине, а она вроде бы
нахмурилась.
- Покорись, моя дорогая, - сказал он. - Ты проиграла этот раунд.
Она, казалось, кивнула, соглашаясь.
- Я польщен, что добился столь высокого признания с твоей стороны за
столь короткое время, - продолжал он. - Но даже если бы тебе и удалось
задуманное, старушка, это не принесло бы ничего хорошего. Теперь уже
слишком поздно. Я кое-что начал, и ты не можешь уничтожить уже сделанное.
Слишком многие услышали древние слова. Ты думала, что эти слова утрачены,
и я так думал. Но мы оба ошиблись. Религия, которую ты проповедуешь, очень
древняя, но и мой протест имеет давние традиции. Так что, зови меня
протестантом, а можешь и диссидентом, и помни: теперь я больше, чем просто
человек. Прощай.
Он оставил Храм и святилище Кали, где глаза Ямы пристально смотрели
ему в спину.
Прошло много месяцев, прежде чем свершилось чудо, а когда оно
свершилось, то не казалось чудом, потому что возникало медленно и
постепенно.
Ральд, пришедший с севера, когда дули весенние ветры, Ральд, несший
смерть на своей руке и черный огонь в глазах, Ральд с белыми бровями и
остроконечными ушами - заговорил однажды днем, когда весна уже прошла, и
длинные летние дни жарко висели над Мостом Богов. Он заговорил неожиданно
глубоким баритоном, отвечая на вопрос какого-то путешественника.
Тот задал ему второй вопрос, а затем третий.
Ральд продолжал говорить, и несколько других монахов и пилигримов
собрались вокруг него. Ответы следовали за вопросами, которые задавали
теперь все, становились все длиннее и длиннее, они перерастали в
расширенные примеры, аллегории.
И все сели у ног Ральда, и его темные глаза стали странными озерами
ночи, и голос его шел как бы с небес - чистый, мягкий, мелодичный и
убедительный. Они слушали.
Затем путешественники пошли своей дорогой. Но по пути они встречались
с другими путешественниками, разговаривали с ними. И к концу лета уже
сотни пилигримов шли в пурпурную рощу просить встречи с учеником Будды и
слушать его слова.
Татхагата разделил с Ральдом проповедование. Они вместе учили
Восьмеричному Пути, прославляли покой нирваны, говорили об иллюзорности
мира и о целях, которые мир возлагал на человека.
А затем настало время, когда сам сладкоречивый Татхагата слушал слова
своего ученика, который вобрал все, что проповедовал Будда, долго и
глубоко размышляя над этим, и теперь как будто нашел вход в тайное море,
погружал свою твердую, как сталь, руку и истиной брызгал на головы
слушателей.
Прошло лето. Теперь уже не было сомнений, что просветления достигли
двое: Татхагата и его маленький ученик, которого здесь звали Сугатой.
Говорили даже, что Сугата - целитель, и, что когда его глаза странно
сияют, а ледяное прикосновение его рук проходит по искривленным членам
тела больного, те выпрямляются или вправляются сами собой. Утверждали, что
во время проповедей Сугаты к слепым внезапно возвращается зрение.
Сугата верил в две вещи: в Путь Спасения и в Татхагату, Будду.
- Просветленный, - сказал он однажды Татхагате, - моя жизнь была
пуста, пока ты не открыл мне Путь Истины. Скажи, когда ты получил
просветление, до того, как стал учить, было ли это, как напор огня, как
грохот водопада... и ты везде, и ты часть всего - облаков, деревьев,
животных в лесу, всех людей, снега на горных вершинах?
- Да, - сказал Татхагата.
- Я познал радость всего этого, - сказал Сугата.
- Да, я знаю.
- Теперь я понимаю, почему ты однажды сказал, что все идет к тебе.
Принести в мир такое учение - о, я понимаю, почему боги завидуют. Бедные
боги. Они достойны жалости. Но ты же знаешь. Ты знаешь все.
Татхагата не ответил.
Когда весенние ветры снова пронеслись по земле, когда год прошел
полный цикл после прибытия второго Будды, с Неба раздался страшный визг.
Жители Аландила останавливались на улицах и глядели в небо. Шудры в
полях бросали работу и смотрели вверх. В большом Храме на холме вдруг
наступила тишина. В пурпурной роще за городом монахи подняли лица к небу.
Оно шло с Неба - существо, рожденное править ветром. Оно шло с севера
- зеленое и красное, желтое и коричневое... Оно скользило, как в танце,
дорогой его был воздух.
Послышался еще визг, а затем - биение мощных крыльев. Оно поднималось
над облаками, чтобы стать крошечной черной точкой.
А затем падало, как метеор, объятый пламенем. Все его цвета сверкали
и ярко горели, когда оно росло и увеличивалось, нельзя было поверить, что
живое существо может быть таких размеров, такого движения, такого
великолепия...
Полуптица, полудух, легенда, затмевающая небо - вахана, верховое
животное Вишну. Его клюв сминал колесницы, как будто они были бумажными.
Над Аландилом кружился сам Гаруда. Покружился и ушел за каменные
холмы, возвышающиеся за городом.
- Гаруда, - неслось по городу, по полям, в Храме, в роще.
Он летел не один, и все знали, что только бог может пользоваться
птицей Гарудой как ездовым животным. Затем наступила тишина. После визга и
грохота крыльев казалось естественным, что голоса понизились до шепота.
Просветленный стоял на дороге перед рощей, монахи столпились вокруг. Все
повернулись к каменным холмам. Сугата подошел и встал рядом с Татхагатой.
- Это было всего лишь прошлой весной, - сказал он.
Татхагата кивнул.
- ...Ральд не выполнил поручения, - сказал Сугата, - и вот новый
посланец идет с Неба?
Будда пожал плечами.
- Я боюсь за тебя, мой Учитель, - продолжил Сугата. - Но во всех моих
жизненных циклах только ты и был мне другом. Твое учение подарило мне мир.
Почему они не могут оставить тебя в покое? Ты самый безвредный из людей, и
твое учение самое благородное и необходимое. Какое зло ты можешь принести?
Будда отвернулся.
И тут Гаруда, сотрясая воздух, с резким криком снова взмыл над
холмами. На этот раз птица не кружила над городом, а поднялась высоко в
небо и полетела на север с такой молниеносной скоростью, что сразу же
исчезла из вида.
- Ее наездник слез и остался, - предположил Сугата.
Будда направился в пурпурную рощу.
Он пришел из-за холмов.
Он шел по каменной тропе, и его красные сапоги ступали совершенно
бесшумно.
Впереди послышалось журчание воды. Путь преграждал небольшой горный
поток. Приподняв полы ярко-красного плаща, он пошел в обход. Рубиновая
рукоятка кривой сабли сверкала в малиновых ножнах.
Обогнув скалу, он остановился.
Вдали его кто-то ждал, стоя у бревна, перекинутого через поток.
Только на миг он прищурил глаза и уверенно двинулся вперед.
Там стоял невысокий человек в черной одежде пилигрима с кожаными
ремнями, к которым было привешено короткое лезвие из светлой стали.
Человек был почти лысым, если не считать маленького пучка седых волос. Над
темными глазами белели брови, кожа была бледной, а уши казались
заостренными.
Путешественник поднял руку:
- Доброе утро, пилигрим.
Человек не ответил, но загородил путь, встав перед бревном.
- Прости меня, добрый паломник, но я собираюсь пройти здесь, а ты
