фестивали становились все шире и продолжались все дольше, они были
замысловатыми и сияли, как чешуя откормленного дракона. Местные брамины не
одобряли антиритуального учения Будды, но его присутствие доверху
наполняло их сундуки и они научились жить в тени Учителя, никогда не
произнося слово "тиртхика" - еретик. Итак, Будда оставался в своей роще, и
все шли к нему, включая Ральда.
Время Фестиваля.
На третий день, вечером, начали бить барабаны.
На третий день зарокотали массивные барабаны - хатхакали. Их было
слышно на много миль; стаккато барабанов неслось через поля, через город,
через рощу и обширные болотистые земли за нею. Барабанщики в белых
мундусах, голые до пояса, с блестящими от пота темными телами, работали
посменно, так энергичен был их мощный бой; волны звуков не прекращались
даже на те доли секунды, когда перед туго натянутыми инструментами
становился новый отряд барабанщиков.
На землю опускалась тьма. Путешественники и горожане, заслышав стук
барабанов, стекались на праздничное поле, широкое, как поля древних
сражений, и отыскав там удобное место, ожидали начала представления,
попивая сладко пахнущий чай, купленный в лотках под деревьями.
В центре поля стояла громадная, высотой с человека медная чаша с
маслом. Висящие по ее краям фитили горели, пульсируя в ответ мерцающим у
палаток актеров факелам. Барабанный бой на близком расстоянии оглушал и
гипнотизировал, ритмы хитро усложнялись.
С приближением полуночи начались благочестивые песнопения. Музыка
нарастала и спадала с барабанным боем, сетями оплетая все пять
человеческих чувств. Когда появился Просветленный со своими монахами в
желтых одеяниях, в отблесках огня казавшихся почти оранжевыми, наступило
короткое затишье. Монахи откинули капюшоны и сели скрестив ноги на землю.
Через некоторое время пение и бой барабанов снова захватили всеобщее
внимание.
Когда появились актеры, ставшие гигантами в своем гриме, с
бубенчиками на лодыжках, звенящими при каждом шаге, аплодисментов не было
- лишь напряженное внимание. С детства знаменитые танцоры хатхакали
учились акробатике и старинным фигурам классического танца. Они знали
девять различных движений шеи и глазных яблок, и сотни положений рук,
необходимых для постановки древнего эпоса любви и сражений, встреч с
богами и демонами, героических боев и традиционных коварных измен.
Музыканты громко выкрикивали строки о подвигах Рамы или братьев Пандавов,
а актеры изображали это на сцене. В ярких зелено-красных или черно-белых
раскрасках, подняв полы одежды, они шли по полю, и сверкали в свете огня,
отбрасывая тысячи зайчиков, их зеркальные нимбы. Время от времени огонь
разгорался или начинал шипеть, и тогда нимбы переливались святым или
еретическим светом, начисто лишая события смысла, давая зрителям минутное
ощущение, что сами они иллюзорны, а единственно реальны в этом мире лишь
рослые фигуры, движущиеся в гипнотическом танце.
Танец должен был продолжаться до восхода солнца. Но перед зарей со
стороны города пришел один из монахов в шафрановой мантии, пробился через
толпу и что-то прошептал на ухо Просветленному.
Будда встал, как бы для того, чтобы лучше обдумать услышанное, и
снова сел. Он что-то приказал пришедшему; тот кивнул и ушел с праздничного
поля.
Будда, выглядевший невозмутимым, снова сосредоточил все свое внимание
на представлении. Монах, сидевший неподалеку, заметил, что Будда барабанит
пальцами по земле, но решил, что Просветленный стучит в такт барабанам:
все знали, что он выше таких вещей, как проявление человеческих эмоций.
Когда представление закончилось, солнце уже окрасило в розовый цвет
небо над восточным краем мира. И казалось, будто и в самом деле ночь
держала толпу пленников в напряженном и страшном сне, от которого они
только сейчас освободились, - усталые, тяжело входящие в день.
Только Будда и его последователи немедленно пошли к городу. Они не
останавливались для отдыха и прошли через Аландил быстрой, но достойной
походкой.
Достигнув пурпурной рощи, Просветленный велел монахам отдыхать, а сам
пошел к маленькому павильону, стоявшему в глубине леса. В павильоне его
ожидал монах, принесший сообщение во время представления. Он заботился о
больном путешественнике, которого нашел на болотах, куда часто ходил
размышлять о скверных условиях, в которых, возможно, его тело окажется
после смерти.
Татхагата внимательно оглядел человека, лежащего на циновке. У него
были тонкие бледные губы, высокий лоб, высокие скулы, тронутые инеем
брови, острые уши; и подумал, что глаза должны быть бледно-голубыми или
серыми. Это бесчувственное тело было каким то... просвечивающимся?...
хрупким, как бы; конечно, подобную печать могла наложить лихорадка,
мучающая человека, но, похоже, дело было не только в болезни. Как-то не
верилось, чтобы этот маленький человек носил вещь, которую Татхагата
держал сейчас в руках. На первый взгляд он казался совсем старым, но потом
становилось ясно, что седые волосы и хрупкий костяк - вовсе не показатель
преклонного возраста: в облике человека присутствовало что-то детское. По
наблюдениям Татхагаты, путнику вряд ли нужно было часто бриться. А между
щеками и уголками рта скорее всего затаились чуточку озорные, сейчас
незаметные, морщинки. А может быть, и нет.
Будда держал в руках малиновый удушающий шнур, который могли носить
только священные палачи богини Кали. Он провел пальцами по всей
шелковистой длине, и шнур обвился вокруг руки как змея, слегка прильнув к
ней. Будда как-то безотчетно скрестил руки и тут же их развел. Больше он
не сомневался, что именно так шнур должен был обвиться вокруг его шеи.
Заметив ошарашенную физиономию монаха, Будда улыбнулся ему и с
невозмутимым видом отложил малиновую веревку. Монах влажной тканью вытер
пот со лба больного.
От прикосновения человек на циновке вздрогнул и открыл глаза. В них
было безумие лихорадки; глаза еще по-настоящему не видели, но,
встретившись со взглядом больного, Татхагата почувствовал довольно сильный
удар.
Глаза были темными, почти агатовыми, и зрачок сливался с радужной
оболочкой. Такой силы взгляд удивительно не соответствовал хрупкому,
слабому телу.
Будда наклонился и слегка похлопал человека по руке. Ощущение было
таким, как будто коснулся стали, холодной и нечувствительной. Татхагата
резко провел ногтем по тыльной стороне руки больного. На коже - ни
царапины, ни следа: ноготь скользнул, как по стеклу. Будда сжал большой
палец человека и отпустил. Ни малейшего изменения цвета, словно это
мертвые или механические руки.
Будда продолжал осмотр. Феномен кончался где-то возле запястья и
снова проявлялся в других местах. Руки, грудь, живот, шея и часть спины
были омыты в ванне смерти, что и давало эту особую, несгибаемую силу.
Полное омовение, конечно, оказалось бы роковым, а тут человек вроде бы
обменял часть своей осязательной чувствительности на невидимую стальную
броню, прикрывающую шею, грудь и спину. Это подтверждало то, что он
действительно является одним из избранных убийц страшной богини.
- Кто еще знает об этом человеке? - спросил Будда.
- Монах Симха, который помог мне принести его сюда.
- Он видел это?
Татхагата указал глазами на шелковый шнур.
Монах кивнул.
- Сейчас же найди его и приведи ко мне. Никому ничего не рассказывай,
скажи только, что пилигрим заболел, и мы здесь о нем заботимся. Я сам
займусь его лечением и буду наблюдать за болезнью.
- Слушаю, Просвещенный.
И монах поспешно вышел из павильона.
Татхагата сел рядом с циновкой и стал ждать.
Прошло два дня, прежде чем лихорадка утихла, и разум вернулся в
темные глаза. Но в течение этих двух дней проходившие мимо павильона
слышали голос Просветленного, бубнящий снова и снова над своим подопечным,
словно он обращался к нему. И время от времени громко, как в бреду,
бормотал человек.
На второй день пилигрим открыл глаза, посмотрел вверх, нахмурился и
повернул голову.
- Доброе утро, Ральд, - сказал Татхагата.
- Кто ты? - спросил тот неожиданным баритоном.
- Тот, кто учит путям освобождения, - ответил Татхагата.
- Будда?
- Так меня называли.
- Татхагата?
- Я носил и это имя.
Человек хотел подняться, но не смог. С лица его не сходило мирное
выражение.
- Откуда ты знаешь мое имя? - спросил он наконец.
- Ты назвал его в бреду.
- Да, я был очень болен и, без сомнения, болтал. Я простудился в этом
проклятом болоте.
Татхагата улыбнулся.
- Одно из неудобств одинокого путешественника: если упадешь, тебе
некому помочь.
- Что верно, то верно, - согласился человек.
Глаза его снова закрылись, дыхание стало глубже.
Татхагата сидел в позе лотоса и ждал.
Когда Ральд снова проснулся, был уже вечер.
- Пить, - попросил он.
Татхагата дал ему воды.
- Голоден?
- Пока не надо. Желудок не готов.
Ральд приподнялся на локтях, пристально посмотрел на ухаживающего и
снова упал на циновку.
- Это в самом деле ты, - утвердительно сказал он.
- Да.
- Что ты собираешься делать?
- Накормить тебя, когда ты скажешь, что голоден.
- Я хотел сказать - после этого.
- Следить, как ты спишь, чтобы ты снова не впал в горячку.
- Я не это имел в виду.
- Я знаю.
- Что будет после того, как я поем, отдохну и снова обрету свою силу?
Татхагата улыбнулся и вытянул шелковый шнур откуда-то из-под одежды.
- Ничего, - ответил он. - Совершенно ничего.
Он набросил шнур на плечо Ральда и отдернул руку.
Ральд качнул головой и откинулся назад. Затем потянулся, ощупал шнур,
накрутил его на руку, потом на запястье. Погладил его.
- Священный, - сказал он через некоторое время.
- Похоже на то.
- Ты знаешь о его предназначении?
- Конечно.
- Почему же ты не хочешь ничего делать?
- У меня нет нужды ходить или действовать. Все приходит ко мне. Если
что-то и должно случиться, то сделаешь это ты.
- Я не понял.
- Это я тоже знаю.
Человек уставился в тень над ним.
- Теперь я попробую поесть, - объявил он.
Татхагата дал ему бульона и хлеб. Ральд съел их очень осторожно; его
не вырвало. Подождав, выпил немного воды и, тяжело дыша, улегся обратно на
циновку.
- Ты оскорбил Небеса, - сказал он.
- Это я уж знаю.
- И ты умалил славу богини, чье верховенство здесь никогда не
оспаривалось.
- Знаю.
- Но я обязан тебе жизнью, я ел твой хлеб...
Наступило молчание.
- И поэтому я должен нарушить самый священный обет, - закончил Ральд.
- Я не могу убить тебя, Татхагата.
- Значит я обязан тебе своей жизнью, потому что ты обязан мне своей.
Будем считать, что мы в расчете.
Ральд хмыкнул.
- Так и будет.
- Что ты станешь делать, раз ты отказался от выполнения своей миссии?
- Не знаю. Мой грех слишком велик, чтобы я мог вернуться. Теперь я
тоже оскорбил Небеса, и богиня отвернет свой лик от моих молитв. Я обманул
ее ожидания.
- В таком случае оставайся здесь. По крайней мере будешь иметь
компанию по проклятию.
- Отлично, - согласился Ральд.
Он снова уснул. Будда улыбнулся.
Празднество продолжалось. Просветленный проповедовал в пурпурной
роще. Он оговорил о единстве всех вещей, больших и малых, о законе
причинности, рождении и смерти, об иллюзорности мира, об искре атмана, о
пути спасения через самоотречение и объединение со всеми; он говорил о
