- Тебя взяли? - спросил парень с нарождающейся бородой на загоре-
лом скуластом лице. - Ты, рыжая... Тебя приняли?
Рыжая девчонка вздрогнула. С некоторых пор она всегда вздрагива-
ла, когда ее окликали.
- Не могу... пробиться не могу.
- Такая слабенькая? - удивился скуластый. - Хочешь, я для тебя
посмотрю?
Рыжая кивнула.
- Как фамилия? Лис?
Внизу, у входа, кто-то бранился. Сверху, прислонившись к ступень-
кам винтовой лестницы, стоял стоял вальяжный юноша в ослепительно бе-
лой рубашке. Юноша находил острое удовольствие в том, чтобы стоять
двумя ступеньками выше прочих и поглядывать на них, абитуриентов, муд-
ро и устало.
- Эй, Лис! С тебя бутылка шипучки - пляши!..
Девчонка смотрела удивленно. Кажется, не верила.
Где-то наверху, на недостижимой даже для вальяжного юноши высоте,
открылись стеклянные двери. И полный мужчина с кожаным плоским портфе-
лем взмахнул, как платочком, белым листком бумаги, и вальяжный юноша
поспешно принял бумагу из пухлых рук, вчитался, нахмурил лоб:
- Внимание, информация... Студентам первого курса обращаться по
поводу общежития... Военнообязанным студентам явиться в контору
пять... Всем студенткам-ведьмам, - юноша невольно понизил голос, и на
лице его появилось странное выражение, - явиться к директору лично и
иметь при себе свидетельства об учете из окружного управления Инквизи-
ции...
- Ведьм принимают, - зло сказала заплаканная девчонка с развязан-
ной папкой. - Ведьм они принимают... Знаем мы...
На нее поглядели с жалостливым презрением.
Потому что ведьм, на самом-то деле, не принимают НИКУДА.
- Не выдумывай. Ведьмы лишены некоторых гражданских прав - но не
права на профессию...
Ивга еле удержалась, чтобы не состроить гримасу. Поразительно,
как мало знают большие начальники о жизни, происходящей ну прямо под
ножками их высоких стульев.
Говорят, что "Начались воспоминания - встречайте старость". Она,
Ивга, заслужила сегодня звание почетной старушки; ЭТИ ее воспоминания
подобны тряпкам, хранящимся в нафталине под замком. Глупо извлекать их
на свет...
И тем более глупо испытывать от этого удовольствие.
Самой противной игрой всегда была для нее игра в откровенные от-
веты. Потому что приходилось все время молчать, и на нее начинали ко-
ситься...
А потом она приспособилась врать. Совершенно откровенно врать в
ответ на откровенные вопросы. И ее все полюбили. Поверили...
- Я понятия не имел, что есть такая игра.
- Есть... Особенно когда вечер. Когда девчонок в спальне пять че-
ловек, и охота поболтать перед сном... Или когда все немного выпили...
Инквизитор наклонил голову; теперь он сидел вполоборота, и в све-
те настенного фонарика Ивга видела половину его лица. С опущенным
уголком губ.
Собственно, почему она обо всем этом ему рассказывает? Потому что
ему интересно?..
Профессиональное любопытство. И сколько же таких исповедей прихо-
дится на его нелегкий рабочий день...
Ей почему-то вспомнилась огромная кровать в той его квартирке,
поле сражений, покрытое снегом чистого белья.
- А вы так и живете...
Вопрос вырвался сам собой, и, проговорив его до половины, Ивга с
ужасом поняла, что сказанных слов не загнать обратно. Слова - не мака-
роны, в рот не запихаешь.
Пауза затянулась. Ивга проглотила слюну.
- Ну? Как же именно я живу?
Ивга обреченно вздохнула:
- Вы так и живете всю жизнь? Я слышала, инквизиторам запрещено
жениться...
Она ожидала какой угодно реакции. Насмешки, безучастия, пошлой
поддевки, высокомерного отстранения; инквизитор медленно повернул го-
лову, и Ивга пробормотала, оправдываясь:
- Я... спросила лишнее. Простите...
Он улыбнулся. Его, кажется, рассмешил ее страх.
- Ничего особенного ты не спросила.
(ДЮНКА. МАЙ)
Решетка, отделяющая дом от чердака, не запиралась.
В полном молчании они прошли мимо бетонной коробки, где вороча-
лись и гудели моторы двух маломощных лифтов; прошли мимо низенькой
двери с навешенным на ручки амбарным замком, взобрались по аккуратно
окрашенной железной лестнице и выпрыгнули в сырость весеннего вечера.
Двадцать пять этажей не приблизили их к звездам - да тех и было-то
всего две или три; по темному небу ползли, постоянно меняя очертания,
рваные серые облака.
Когда-то здесь было кафе. Сейчас от него остался только железный
скелет пляжного "грибка", брошенный за ненадобностью и потихоньку пок-
рывающийся ржавчиной; старые перила ржавели тоже, и потому Клав не
стал к ним прислоняться.
Здесь не нужен был свет. Весь фасад дома напротив залит был пест-
рой мигающей рекламой, и Дюнкино лицо, различимое до последней реснич-
ки, казалось то апельсиново-желтым, то сиреневым, то зеленым, как тра-
ва. Клав знал, что выглядит не лучше.
Дюнка улыбнулась краешками губ:
- Цирк...
Клав поежился. Он не боялся высоты, но неожиданно холодным ока-
зался ветер.
- Клав... я... тебя люблю.
Он почему-то вздрогнул. Положил холодные ладони ей на плечи:
- Дюночка...
- Клав...
- Дюн, - он быстро облизал губы, - а что... если бы я умер? Что
бы ты делала? Если бы вдруг...
Выражение ее глаз изменилось. Кажется, это был страх.
- Извини, - сказал он поспешно. - Я...
- Ты не бойся, Клав, - сказала она шепотом, и очередная вспышка
рекламных огней сделала ее лицо медным, яростно загорелым, как у ин-
дейца. - Ты... не... умрешь. Не бойся...
Рекламные огни мигнули; теперь крышу заливал темно-синий свет. И
лицо девушки с просительно полуоткрытыми губами сделалось матовым,
как...
Как тот барельеф на темном камне надгробия. Клав отшатнулся, но
Дюнкины руки сомкнулись вокруг шеи, желая его удержать:
- Клав... не покидай... меня.
Руки разжались. Дюнка отступила, и в новом беззвучном взрыве
цветных огней Клав увидел, какими мокрыми сделались ее ресницы.
И резанула острая жалость.
- Я не покину... никогда... с чего ты...
Дюнка отступила. Из глаз ее почти одновременно выкатились две тя-
желые капли; она чуть заметно качнула головой. Будто говоря: нет...
- Ты не веришь мне?!
Дюнка отступила еще.
Какой я идиот, яростно подумал Клав. Все эти страхи и колеба-
ния... Она ведь понимает. Каково это ей - всякий раз ждать меня и вся-
кий раз бояться, что я - все, не приду больше, перепуган, отрекся?!
- Дюночка, я клянусь тебе всем, что у меня есть. Клянусь
жизнью...
Ему казалось, что она ускальзывает от него, будто во сне. Что
протянутые руки никогда ее не коснутся, поймают пустоту...
И он облегченно вздохнул, дотянувшись наконец до опущенных вздра-
гивающих плеч. И притянул к себе, и шагнул навстречу, спеша обнять и
успокоить:
- Я никогда...
Она чуть-чуть уклонилась. Еле-еле скользнула в сторону. Почти не-
заметно...
Под самыми его подошвами текла, выплескивалась на тротуары, пере-
мигивалась огнями и перекликалась сигналами ночная улица. Стадо машин,
человеческие фигурки перед витринами, крохотные, будто муравьи на пес-
ке.
Воздух стал густым и отказался наполнять его судорожно разинув-
шийся рот.
Между ним и пустотой не было ничего. Не было посредников. Один на
один...
Улица слилась перед его глазами в единую пеструю ленту. А крыша
медленно, будто нехотя, накренилась. Желая сбросить человека - как
крендель, прилипший к краю противня. Как готовый к употреблению крен-
дель.
Он увидел сетку проводов, которой не замечал раньше. Аккуратный
ряд фарфоровых изоляторов, нотная линейка черных напряженных нитей...
Он увидел фантик, втоптанный в асфальт совсем рядом с вычурной
урной. Невозможно разглядеть бумажку с такой высоты, когда сливаются
перед глазами лица людей и цветные коробки машин - но Клав разглядел.
Крыша накренилась еще; о воздух не опереться. Сосущая пустота.
Осклизлая воронка неминуемого падения...
Он качнулся вперед. Еще полшага. Под ногами, кажется, больше ни-
чего нет... Опора ушла, а о воздух не опереться. Земля тянет...
Завороженный, покорный, не умеющий сопротивляться пустоте, Клав
балансировал на краю крыши, и стены домов смыкались колодцем, и на дне
его текла улица. Море огней...
И тогда беззвучно закричал внутренний сторож. Неприметный, на-
мертво впечатанный в мозг, за последнюю неделю дважды спасавший Клаву
жизнь. Сторожевой центр, будящий парализованную волю. Острый и злобный
инстинкт самосохранения.
Нет!..
Край крыши, сделавшийся ГРАНЬЮ, дернулся под ногами; Клав покач-
нулся.
Вместо улицы мелькнула перед глазами стена противоположного дома,
облепленная рекламой...
Он отбросил себя от края. Отшвырнул от пролома в ржавой ограде.
... и сразу после этого - небо. Три тусклых звезды в разрывах об-
лаков; в какой-то момент ему показалось, что он лежит внизу, на ас-
фальте, смотрит в небо стекленеющими глазами, а вокруг, замаранные его
кровью, вопят и суетятся прохожие...
Но он лежал на крыше. Которая ближе к звездам на целых двадцать
пять этажей. И над ним склонялось одно-единственное лицо, и свет рек-
ламы делал его мертвенно-зеленым.
И в мокрых глазах застыло непонятное, но вполне явственное, пуга-
ющее выражение.
* * *
...А ведь ему и в голову не пришло задуматься, кем он выглядит в
ее глазах. Старый расчетливый хрыч, старательно отделяющий себя-хо-
лодного-чиновника от себя же, но похотливой-скотины-в-ворохе стериль-
ных-простыней. И то хорошо, что такая жизнь представляется ей ненор-
мальной; та же Федора, к примеру, считала подобное положение вещей
вполне естественным. Свободен, богат, властолюбив - имеет право...
Он вздохнул, прогоняя острое желание курить. Интересно, что лиси-
ца-Ивга так искренне ценит спокойную семейную жизнь; подобное устрем-
ление совершенно не свойственно ведьмам. Как правило...
Проклятый Юлек. Проклятый Назар.
Клавдий выпустил ее руку и встал. Поморщился; неприятный привкус
во рту - перенапряжение. Привет от пятерых незабвенных балерин, м-мер-
завки, он даже допрашивать их не станет, отдал Глюру... Не потому, что
боится... Хотя нет, боится тоже. Боится не удержаться и хоть чуточку,
но отомстить. За этот кромешный ужас, когда боль лезет из ушей, а эти
пять неистовых стерв прут и прут, и давят, и грозят разорвать на час-
ти...
И он ведь с самого начала знал, что те трое - рабочие ведьмы -
бездействуют не из благородства. Странно, что пистолет был только у
одной; что было у тех двоих?..
Торка... возможно, Торка спасла ему жизнь.
- Пятеро против одного, Ивга... Все-таки чуть больше, чем мне хо-
телось бы.
Девчонка встрепенулась:
- Что?
- Ничего, - он подошел к окну и откинул штору, впуская в комнату
вялый рассвет. - Ведьмы очень редко объединяются, Ивга. Каждая ведьма
- сама по себе... Но когда они вдруг вступают в альянс - мы получаем,
к примеру, эпидемию в Рянке. И дело умного инквизитора - понять, когда
и отчего этим стервам, прости, Ивга, этим ведьмам придет в голову сот-
ворить чего-нибудь сообща...
Девчонка сдавленно вздохнула.
"Они так ненавидят всяческую неволю, что не умеют считаться ни с
кем, кроме себя... Подобно тому, как две огромных птицы не могут
встретится в небе, мешая друг другу размахом крыльев... Подобно тому,
как два смерча на океанской глади побоятся приблизиться друг к дру-
гу... так ведьмы не могут жить сообща, ведьмы не могут быть вместе...
Ведьмы - хаос, а любое сосуществование предполагает... хоть минималь-
ное, но ограничение свободы... Но бывают в истории времена, когда, по-
буждаемые странными закономерностями, ведьмы наступают на собственную
