Она - рыжая девочка, мечущаяся в лабиринте коридоров и комнат.
Она заключена внутри статуи и не найдет выхода.
ОНА, абсолютно свободная, вмещающая в себя мир, замещающая мир
собой...
Сверхценность - вот это слово. Та из ценностей, которая становит-
ся единственной...
Колокол бьет - говорит, ничего изменить нельзя. У колокола самый
торжественный и безнадежный в мире голос.
ОНА...
Скорее, Ивга, скорее. Скорее, Ивга, там мелькнул свет, может
быть, там приоткрытая створка, скорее, скорее, по лестнице вниз, нап-
раво, налево, проваливающийся под ногами пол...
Тесная комнатка, в которой сидит, положив голову на сплетенные
пальцы, ее мать с темными кругами вокруг глаз.
- Мама, я хотела написать тебе... когда все образуется, когда
устроюсь, я написала бы, клянусь, мама... Я должна спешить, я не могу
сейчас...
Мать смотрит тяжело и с укоризной; покрываясь потом, Ивга вылета-
ет в коридор, кидается в дверь налево - заперто, навеки, на огромный
ржавый замок, и за дверью - страх, страх...
Вниз, по винтовой лестнице. Колотя во все двери, вперед, по длин-
ному коридору, кажется, там мелькнул свет...
Ворох сухих листьев, бьющих в лицо. Дальше; комната, доверху на-
битая тряпками. Одежда, затхлая, с белыми прожилками ненасытной моли,
с заскорузлыми коричневыми пятнами, и запах, запах нафталина и тле-
ния...
- Нет!..
Темный чулан, в котором ее старший брат методично лупит ее млад-
шего брата - заслуженно, за дело, как всегда, за дело...
- Я не могу сейчас!.. Я спешу, я так спешу, мне надо спасти...
Деревянная лестница, и она знает, что четвертая ступенька слома-
ется, и она ломается, а под лестницей лежит целлулоидная кукла, розо-
вая, будто ошпаренная кипятком, с белыми волосами, навеки сожженными
перекисью водорода...
Ивга бежит дальше. Ивга путается, по многу раз возвращаясь на од-
но и то же место; ОНА безмолвствует. Ивга сражается с пустотой, с
тенью, Ивга тянет время, как резиновый жгут, потому что огонь поднима-
ется выше, выше, вы...
Она смотрит из ЕЕ глаз. Видит, как невозможно расширяются зрачки
человека, который...
- Клавдий! КЛАВДИЙ!!
Имя помогает ей. Она кричит, злобно и яростно, и бежит дальше, к
выходу, потому что должен же здесь быть выход, должен... выход...
Комната с полом, покрытым апельсиновой кожурой и свечными огарка-
ми.
Пустая комната с потолком, поросшим седыми человеческими волоса-
ми.
Переход. Она уже была здесь - нет, не была, это другая лестница,
пролет обрывается в бездну, на краю сидит, свесив ноги...
- Клавдий?!
Человек оборачивается.
Это не Клавдий. Это тот дядька, который ехал рядом с ней, десяти-
летней, в междугороднем автобусе, приветливо говорил и угощал яблоком,
а сам все норовил провести ладонью по горячему дермантину сидения -
под нее, под платье, под тощий Ивгин зад...
Она шипит сквозь зубы, не как кошка - как змея. И человек на краю
лестницы обрывается и падает в пропасть, и его нескончаемый крик соп-
ровождает Ивгу в ее метаниях...
Закрыто. Закрыто. Пусто; там антикварный магазин, за той дверью
бледный Назар, здесь доктор Митец с мандолиной, здесь носатая блондин-
ка, однокашница по училищу, проповедница о лебединой любви...
А там - за железными створками - ее отец. Ей семь лет, доченька,
не ходи сегодня гулять... Но я так хочу погулять, папа... Не ходи,
прошу тебя... Но я ХОЧУ... Тогда иди, доченька, ладно...
Мокрая глина, со стуком осыпающаяся в яму.
Если бы я тогда осталась дома, ОТЕЦ БЫЛ БЫ ЖИВ...
Она кинулась прочь. Закрывая все двери, захлопывая, стремясь от-
далиться от железных створок - и все время возвращаясь к ним; если бы
я тогда не ушла... а в тот раз - если бы я сказала все сразу... если
бы я в тот раз объяснила... если бы я тогда поняла... если бы я знала
наперед...
Эта, сидящая в резном кресле, неподвижная, осыпающаяся от времени
статуя - это Я?..
Она рванула очередную дверь - и оказалась в школьном спортивном
зале. Ее одноклассники, меленькие, лет по восемь, толпились у противо-
положной стены, сверкали голыми коленками - все как один в гимнасти-
ческих трусах... И она подалась было назад, решив миновать этот закоу-
лок собственной души - но на полу лежала, свиваясь кольцами, змея-ве-
ревка.
"Идите по нитке... слушайтесь своего естества..."
Испуганно переглядывались мальчики и девочки. Она узнавала - тех,
кто травил ее, тех, кто делился бутербродами... Хотя первых было боль-
ше...
"Делайте так, как вам велит вам ваша сущность. Покоритесь своему
естеству; придет время умирать - умирайте. Придет время оживать - ожи-
вайте... Идите по нитке ступня за ступней, не сходите с дороги, это
ваш путь, пройдите до конца..."
Но ты уже прошла свой путь, удивленно сказала змея.
Там, в конце зала, стояли уже не полуголые ребятишки - молчаливые
женщины с цепкими тяжелыми глазами.
Ты уже прошла свой путь... Ты выбрала, Ивга! Твои дети...
Смерч захватил ее. Смерч носил ее, кругами, спиралью, в звездной
пыли, над головой неподвижной статуи в резном кресле, и, пролетая ми-
мо, она заглядывала в огромные равнодушные глаза - СВОИ глаза...
Я пройду. Пройду инициацию.
Но ты уже ПРОШЛА инициацию!
"Придет время умирать - умирайте. Придет время оживать..."
Она ступила.
Путь ее будет невозможно тяжел.
Она не идет по змеиному телу - она продирается по железному лаби-
ринту ВНУТРИ железной змеи. И кольчатое тело извивается, желая стереть
ее в сочленениях. Не пустить.
Коридор ее суживается. Еще; она ползет, ссаживая кожу на локтях и
коленях, на плечах и ребрах; в лицо ей дышит любовь ее детей, естест-
венная, как пар над теплым утренним озером - и поршнем выталкивает ее
обратно. Она съезжает на животе, половина уже пройденного пути потеря-
на, и потеряна уверенность, потому что ей хочется этого всепоглощающе-
го праздника, огней-иголок, неба с глазами, свободы, хищной и напря-
женной, будто тетива...
Иная сила, которой она не знает названия, захлестывает на ее гор-
ле свой немилосердный зов. Она ДОЛЖНА пройти. Там, в конце змеящегося
тоннеля ждет ее протянутая рука...
Она идет. Она ползет, протискиваясь в железные кольца, закрыв
глаза, повинуясь натяжению этого тонкого зова, струны, готовой разор-
ваться, силы, не имеющей названия на ее языке...
Прорыв белой ткани. Нежность; детские руки, тянущиеся к ней
сквозь черные лохмотья ночи. Нежность, но без боли, потому что они ЕЕ
навек, вздрагивает земля, медленный танец, тяжелый танец на барабане,
в который превратилось небо, величественный марш, они все идут сюда...
Ее новая сущность слишком могуча, слишком велика и прекрасна,
чтобы рваться из СЕБЯ, пытаться выскользнуть, словно из нейлонового
чулка. Ивгу снова относит назад, к самому началу пути, и железная змея
лязгает сочленениями, но ничего не говорит. Еще будучи живой и полоса-
той, она уже все сказала - "ты уже прошла свой путь"...
И она лежит, разбитая и сломленная. И не видит больше его протя-
нутой руки.
А ОНА смотрит, как поднимается пламя высокого костра. Выше, выше,
еще выше - туда, где между вертящимся небом и вертящейся землей засты-
ла неподвижная жертва...
"Я никогда не был жертвой. Я НИКОГДА не был жертвой, и я ничем не
жертвую, Ивга. Я делаю то, что считаю нужным".
Откуда голос? Откуда?! Или она сама говорит с собой, желая обма-
нуть, облегчить, оправдать?..
"Посмотри на меня - это не СО МНОЙ делают, это Я делаю, я так ре-
шил... Дюнка... Ивга. Я так хочу..."
Назови мне слово, взмолилась она молча. Объясни мне, как это на-
зывается у людей, что за имя у этого зова, который держит меня за гор-
ло - но все равно не может вытянуть, как называется... Слово, Клавдий,
назови мне...
Он молчал. Огонь поднимался и расцветал, и ветер нежно теребил
его оранжевые ленточки.
ПОЧЕМУ, Клавдий? ТЫ это делаешь - почему?..
Он молчал.
Тогда неназванная сила хлынула из нее, будто кровь из перерезан-
ного горла. И струна захлестнулась. И потянула ее вперед - через лаби-
ринт, навстречу новой, второй по счету инициации - в новую сущность,
для которой не осталось названия.
А ночь давила на лицо - красное, темно-красное, огненно-кровавое,
желтые флаги развевающейся луны, великая цель и величественный смысл,
прекрасные, теряемые, уже почти потерянные... Уже... почти...
А впереди ждала всего лишь протянутая рука.
И ей казалось, что сейчас она коснется прохладных жестких паль-
цев.
Мгновение до встречи; доля мгновения, сейчас их руки соединятся,
надо только сделать вдох...
Сейчас.
Э П И Л О Г
__________
- ...А вот сейчас, Рыжая, я тебя с выдающейся личностью познаком-
лю... Рыжая, что с тобой?..
А красное закатное солнце дробилось в высоких окнах дома под
красной крышей, где на фасаде - балкон, увитый виноградом и оттого по-
хожий на этикетку старого вина. А медный флюгер подрагивал в вышине,
и дымился костер на лужайке для пикников, а он шел к костру через всю
большую лужайку. Шагал, изо всех сил стараясь не сходить с прямой - но
его безудержно заносило, этот запах вечера, травы, недалекого пруда,
печеной на костре картошки...
Назар Митец, хороший парень Назар, бежал рядом, и на лице его все
яснее проступало беспокойство:
- Клав, да ты пьяный, что ли? Клав, ты чего? Ты чего, а?..
А у костра суетился отец его, славный доктор Юлиан:
- Рыжая... Ты извини, Клав, видимо, девчонке нехорошо сделалось,
дело такое, бывает...
Девушка сидела, спрятав лицо в ладонях. Отвернувшись, скорчившись
на складном брезентовом стульчике, подтянув к подбородку колени в ли-
нялых джинсах; он подошел и долгую секунду стоял рядом, слушая, как
звенит в ушах. Как затихают, но никак не могут затихнуть вдали тонкое
ржание и безнадежные колокольные звоны.
Потом опустился на колени.
Не жалея элегантных серых брюк. Не глядя на отца и сына, замерших
в недоумении, в оторопи, чуть не в обиде; он опустился перед ней на
колени, оторвал ее руки от заплаканного лица и ткнулся лицом в пере-
пачканные, пахнущие дымом ладони.
- Но ведь на самом деле ничего не изменилось, - сказала девушка
еле слышно. - И мир не изменился, и мы остались прежними...
- Нет.
- Да... И теперь... все повторится. Нас снова потянет, понесет...
по кругу. По спирали... в воронку... ТУДА...
- Посмотри на меня, - попросил он шепотом.
Она прятала глаза. Судорожно втягивала носом соленую влагу.
- Посмотри на меня... Пожалуйста, посмотри.
Она рывком проглотила слюну. Подняла на него взгляд - воспален-
ный, измученный взгляд несчастной лисицы.
Он улыбнулся. Еле-еле, одними глазами да уголками губ:
- И ты говоришь, что мир не изменился?..
Тишина. Их накрыл непроницаемый прозрачный колпак - закрывающий
от мира, от треска веточек в огне, от удивленных голосов отца и сына и
от пения далеких лягушек.
- Гуси, - сказала она шепотом.
- Что?
- Гуси...
Он обернулся.
От невидимого в зарослях озера шествовала через лужайку стая бе-
лых, как летние облака, бесстыдных соседских гусей.
*************************************
