собны собственных безобразий устрашаться...
А потому я один не могу надеяться - такого рода надежда лишит ме-
ня сил, а ведь я должен приготовить для сударыней моих отдарок... Ибо
матка, матерь-ведьма, затаилась так близко, что я не могу спать, чуя
ее дух... И не далее как сегодня я схвачу ее шею железными клещами,
которые уже выковала моя воля..."
Нет, Клавдий не чует. Воля его бездействует. Пятеро сподвижников,
проведших ночь в подвалах, прячут воспаленные глаза.
* * *
Над ее головой, низко-низко, нависало злое красное солнце. Жгу-
чее, раскаленное, как стальная спираль; Ивга удержала стон. Попыталась
пошевелиться - ее руки были неподвижны. Ее ноги ей больше не принадле-
жали; страх прибавил ей сил, она сумела разлепить веки.
Желтой змеи не было. Была темнота, и над головой, низко-низко,
жгучее красное пятно.
Она содрогнулась. Вспомнила все, лихорадочно попыталась сосредо-
точиться, задавая себе один-единственный, самый важный в мире вопрос:
я - это я? Никто другой не завладел мною, не поселился в моем созна-
нии, в моей памяти? Я - по-прежнему я?..
Она лежала на боку, в странной скрюченной позе; пол подрагивал,
ровно работал мотор, Ивга в машине. Красное и жгучее над головой -
инквизиторский знак, нарисованный на железной крыше фургона. Полумрак
и пустота; серый свет, пробивающийся сквозь щели. Руки и ноги накрепко
зажаты в деревянных колодках, а это ведь именно колодки, точно так они
и должны выглядеть, они ничуть не изменились за последнюю тысячу лет,
нет не свете ничего неизменнее инквизиторских колодок...
Не то. Единственное, что имеет сейчас значение: я - это я или
нет?..
Мама... Трава. Белая ленточка на спинке стула... Гуси, лепестки
кувшинок, спортивная сумка, пропахшая дезодорантом, запах сигарет...
Ивгу захлестнул приступ паники. Ей показалось, что она чего-то не
помнит. Не может осознать себя, не может восстановить в памяти мамино-
го лица...
"Чтобы ты мне сейчас была назад! Одна нога тут, другая там, и
чтоб за уроки села, знаю я эти посиделки..."
Складки в уголках губ. Прядь на лбу, полосатое полотенце в руках.
Щепка на истоптанном пороге...
"Что ж ты матери так ни разу не написала?"
Ивга всхлипнула.
Ну какая ты дура, сказало невесть откуда взявшееся спокойствие.
Если ТЫ задаешься этим вопросом - конечно, это ТЫ и есть. Это ты и
никто другой, ты, какой ты была вчера и позавчера, и от рождения...
Это всего лишь ты...
Ивга перевела дыхание. И неожиданно для себя рассмеялась. В тем-
ном чреве трясущегося грузовика, в тяжелых колодках, со жгучим знаком
над головой - Ивга смеялась и слизывала счастливые слезы. Вероятно,
для нее обряд не успел завершиться. Она осталась такой, как была; ве-
роятно, именно поэтому ее не убили на месте, а запихнули в эти дурац-
кие колодки и куда-то везут...
Смех ее сам собой затих. Она опустила веки, стремясь защитить
воспаленные глаза от горячего едкого знака. Нет сил ни о чем думать;
пусть события идут своим чередом. Она, Ивга, уже ничего изменить не
сумеет.
Она опустила веки - и перед глазами ее встало желтое змеиное те-
ло. Шаг, шаг, еще шаг...
Она вздрогнула. Напряглась, хотела сесть, хотела потереть лицо -
но кисти, торчащие из прорезей колодок, были совершенно чужими. Не-
подвластными, недоступными, мертвыми, как две перчатки, набитых пес-
ком.
Она обессилено откинула голову. Легла затылком на вибрирующий
пол, поморщилась, когда на особо ощутимой выбоине голова ее подпрыгну-
ла на твердом, будто деревянный шар. Задремать бы... Ни о чем не ду-
мать... Отдыхать...
И дрема сжалилась над ней.
И тело, закованное в колодки, повело себя странно.
Оно раздулось, распухло, как облако, не зная меры, раздувалось
все больше и больше, заполняло собой всю машину, через щели вытекало
наружу, поднималось к небу, растекалось по дороге; Ивга тихонько пос-
танывала и хотела, чтобы сон сменился. Чтобы не такой страшный, чтобы
мама и трава, чтобы лето...
А потом и страх прошел.
Ивгино тело расплывалось по миру. Нет, оно вбирало в себя мир;
Ивга чувствовала, как гаснут бледные огоньки на горизонте - будто одна
за другой выдергиваются белоголовые булавки. Как небо подрагивает, как
остывает земля, как щекочет - что это? - ручей... И зудит город. Пол-
ный... чего-то... кого-то, она не может ощутить как следует, она толь-
ко морщится от зуда...
Ее пальцы были живые. Каждый ноготь, каждый волосок ее был живой
и смотрел на мир собственными глазами... Десятки ярких картинок, доро-
ги и пожарища, и надежда, и зов, и надежда...
Желтое тело огромной змеи. Шаг... Еще шаг.
Ивга ощутила тоску и нежность. Почти как тогда, когда мать смот-
рела ей вслед, с порога... Змеиное тело накладывалось на воспоминание
о матери, оплетало его кольцами, но это не страшно, это...
Грузовичок замедлил ход. Остановился, и спустя мгновение Ивга
закричала.
Тоска и нежность. Слишком всепоглощающе. Слишком глубоко и болез-
ненно, теперь она знает правду о мире, это так прекрасно и совершенно
невыносимо, будто слепец, прозревший к старости, впервые увидел не-
бо...
- Ты чего орешь?..
Прозрение прервалось, и несколько секунд Ивга лежала с закрытыми
глазами, пытаясь его забыть. Слишком прекрасно, нельзя носить это в
себе, слишком много для рыжей девчонки...
Прозрение смилостивилось и померкло. Оставив неясную тень.
* * *
- Патрон, вы просили доложить... Ведьма по вашему заказу. Привез-
ли откуда-то из села... Рыжая. Вы просили доложить.
Клавдий с трудом поднял тяжелую голову.
- В допросную, к Глюру. он сейчас работает... Хотя нет, подожди.
Сперва я посмотрю.
Две подряд бессонных ночи... Или их было больше? А когда он в
последний раз спал, спал подряд хоть пять часов, когда это было, в ка-
кой жизни?..
Он выбрался из-за стола. Вытащил из ящика фломастер, подошел к
обшитой деревом стене, сосредоточился, с усилием вывел знак зеркала.
Получилось не блестяще, но минут двадцать работать будет. Набрал в
грудь воздуха, мысленно воссоздал между собой и Зеркалом знак Линзы...
Вот так. Вдох. Выдох; это поначалу немножко больно, он гоняет свою во-
лю туда-сюда, он отражает себя, пропуская через линзу, это так же при-
ятно, как пальцы в мясорубке... Но вот, вот уже легче. Вот, это новые
силы. Это его собственные, многократно усиленные возможности, теперь
он силен и свеж, теперь подавайте ему ведьму-матку...
Он криво усмехнулся.
Разрушил знак линзы. Размазал знак зеркала, так, что он стал по-
ходить на кривую и не очень пристойную картинку, настенный рисунок не-
доразвитого подростка. Попросить референта смыть...
Он давно уже отчаялся увидеть Ивгу. И все же вот, встал и идет,
спускается по лестнице, потому что лифт давно уже не работает... Ни
один лифт в огромном здании... Нету света, и факелы в подвалах из ри-
туальной декорации превратились в насущную необходимость, теперь у не-
го в кабинете по ночам тоже чадит факел...
Невесомый шелковый плащ. Поначалу Клавдий отбросил его - к чему
теперь церемонии... Но потом, одумавшись, надел. Если Великий Инквизи-
тор позволит себе небрежение традициями - чего ждать от простых охран-
ников?..
Шагая нарочито уверенно и твердо, он миновал пост у тюремного
блока. Вопросительно взглянул на дежурного - тот поднялся, бледный,
мало знакомый Клавдию инквизитор:
- В сто седьмой, велите сопровождать?
Клавдий кивнул. Сто седьмая - глубокая камера, серьезная, не для
мелочи...
И уже на железной винтовой лестнице, ведущей в подвал, он ощутил
ЭТУ ведьму.
Скверную ведьму. Ох, какую скверную; не просто сильную - сильную
с вывертом. Не то флаг, не то щит; где они ее подобрали, откуда берет-
ся эта зараза, эти мутанты, монстры, совмещенные типы, чудовищные ко-
лодцы, нечеловеческая злоба?..
Малознакомый инквизитор скорбно покивал:
- Они ее взяли, знаете, в Подральцах, в беспамятстве... И нет,
чтобы сразу прикончить... Простите, патрон, вы же приказали - всех ры-
жих - с доставкой... Будете смотреть?
Клавдий кивнул снова.
Заскрежетал ключ. Сто седьмая камера, режим содержания жест-
кий-прим. Четыре "зеркала", стационарные колодки, в потолок вмурован
знак "пресс"...
Он отодвинул малознакомого плечом. Склонился к зарешеченному
окошку в бронированной двери.
Ведьма давно уже знала о его присутствии. И смотрела, не отрыва-
ясь, повернув голову настолько, насколько позволяла вся эта изуверская
арматура.
Клавдий почувствовал, как останавливается сердце. Не колотится,
не прыгает, не замирает - просто стоит. Секунда, две, нет удара...
Ведьма моргнула. Опустила ресницы, снова посмотрела - глаза были
мокрые. Вот, одновременно выкатываются два прозрачных шарика, падают
на щеки, бегут вниз, два потока, тоненьких и стремительных, достигают
улыбающихся губ, каплями срываются с подбородка...
- И о чем же ты плачешь?
- Я думала... что никогда уже вас не увижу.
* * *
Она не устала. Просто ощутила потребность вернуться - и с некото-
рым сожалением покинула свой большой мир, привычно втиснувшись в ма-
ленькое, мучимое колодками тело.
Колодки очень мешали поначалу. Связанные руки оборачивались нес-
вободной волей, а уродливый знак, вмурованный в потолок, давил, подоб-
но тяжелому прессу; горечь и боль узницы отражались от стен и возвра-
щались в удесятеренной силой. Так было первые часы пребывания в камере
- а потом ей удалось ускользнуть в большой мир, и, с удивлением вмес-
тив в себя целое море противоречивых побуждений, зависнуть между по-
лотнищем неба и полотнищем земли. И с новым потрясением осознать свою
былую слепоту.
В человеческом теле нету органов, способных вместить эти ощуще-
ния. Человеческий мозг не создан для такого понимания; наверное, у нее
кружилась бы голова и текли слезы, но ни головы, ни глаз уже не было,
были переплетения дорог, узлы страха и веры, растекающиеся капельки
надежды, крупицы сожаления, и еще множество смутных сил, которым она
не знала названия, а только чувствовала свою над ними власть.
Мгновенное прозрение. Тоска и нежность... И ЗНАНИЕ, которое хо-
чется забыть.
А потом она вернулась.
Тело ее перестало быть миром; полуоткрыв опухшие веки, она увиде-
ла камеру со знаками зеркала на четырех стенах, собственные белые кис-
ти, выглядывающие из колодок, и рыжие волоски, мешающие смотреть.
Это я, подумала она горько. Я напрасно боялась; я не изменилась -
это мир изменился до неузнаваемости. А я осталась прежней...
Она снова закрыла глаза. И послушала Дворец над своей головой -
но он был пуст и враждебен. Только в подвалах теплилась жизнь - обре-
ченная, закованная в колодки; Ивга облизнула запекшиеся губы. И до
этого дойдет черед. Это - потом...
Пресс над ее головой уже не мучил, но беспокоил и раздражал; она
вдохнула и выдохнула, вдавливая огромный невидимый поршень обратно в
потолок. Треснули камни; по кладке над головой разбежались трещины,
инквизиторский знак разрушился, разом теряя очертания и силу. Ивга
качнула тяжелой головой, пытаясь вытряхнуть из волос осыпавшуюся ка-
менную крошку. Перед глазами прыгнули огненно-рыжие пряди.
Зеркало...
Она слабо улыбнулась. Знаки зеркала, окружавшие ее, на мгновение
помутнели, поплыли перед глазами - и вот уже страшная камера номер сто
семь превратилась в подобие балетного класса, и Ивга увидела сразу
множество своих отражений, больших и малых, теряющихся в глубинах зер-
кального коридора.
Она сидела на полу, втиснутая в тяжелые доски с отверстиями; со-
зерцание колодок не понравилось ей, и потому после некоторого усилия
