являющего остановки - сдавленный невнятный голос пробормотал обеспоко-
енным людям:
- Граждане пассажиры, управление метрополитена приносит извинения
за неудобства, возникшие... будут устранены. Минуту терпения... тер-
пе...
И в этот самый момент абитуриент, привалившийся к стене, и поли-
цейский, бессильно сжимающий дубинку, и сухощавая женщина, сидящая на
полу, и еще одна, тщетно пытающаяся собрать раскатившиеся из сумки ве-
щи, и еще одна, с плачущим ребенком на коленях, и много десятков пой-
манных в ловушку мужчин и женщин услышали сперва тихий, а потом все
более наглеющий смех.
Так смеются, не разжимая губ. Не откровенный хохот - торжествую-
щий, издевательский, исполненный наслаждения звук, от которого все со-
держимое поезда - от щенка, перевозимого за пазухой толстого веснушча-
того мальчишки, до самого машиниста, носящего гордое звание "двадцать
девятый" - все эти люди и звери, включая юного абитуриента, впали в
панику, граничащую с помешательством.
Этот тоннель еще не помнил таких звуков. Такого отчаянного крика.
Такого звона разбиваемого стекла; самые сильные, наделенные непомерным
инстинктом самосохранения, успели выдавить окна, оттеснить женщин и
детей и выскочить из замкнутого пространства вагонов - чтобы тут же
угодить под колеса, потому что поезд пришел в движение.
Смех не стихал. Он вырывался из всех динамиков, и там, снаружи,
от этого смеха цепенели стоящие на эскалаторах люди, и сами эскалаторы
под их ногами цепенели тоже; женщины в форменной одежде и полицейские
с рациями метались, не зная, кого звать на помощь; толпы, ожидавшие
поездов на станциях, сбивались в стадо, стремясь как можно дальше
отойти от края перрона - потому что все поезда, оказавшиеся на то вре-
мя в тоннелях, завели жуткий неудержимый хоровод.
Абитуриент, забившийся в угол - а только в темном углу можно было
спастись от десятков тяжелых ног - видел, как пролетают мимо станции.
Белая вспышка, перемена тона в песне проводов - и снова крик, и снова
грохот, и полная темнота, потому что свет в вагоне давно погас... И
вцепившиеся друг в друга люди. И резкий, острый запах чьих-то испраж-
нений; и смех, проникающий даже в зажатые ладонями уши. Смех, вселяю-
щий покорность. Чувство обреченности. Все...
"Инцидент в метро" продолжался двадцать две минуты; потом женс-
кий голос, смеющийся в динамиках, презрительно хмыкнул напоследок - и
ушел. Отдалился.
Потом, когда части гражданской обороны спустились в тоннели, ког-
да смогли потушить пожары, когда поезда с разбитыми прожекторами уда-
лось подогнать к станциям, когда потянулись наверх носилки с постра-
давшими - тогда в потоке едва держащейся на ногах толпы под голубое
небо сегодняшнего проклятого дня выбрался юный абитуриент, любитель
метро. Он брел по улице, не замечая, что брюки его мокры; его показа-
ния, записанные на служебную видеокассету, спустя сорок минут попали
на глаза Великому Инквизитору. Попали в числе множества других, одина-
ково бессвязных и беспомощных.
Завтра юноша вернется домой.
А еще через неделю облысеет, как бильярдный шар. От жестокого
стресса.
Хотя, если вдуматься, зачем бухгалтеру волосы?..
* * *
Старик нехорошо себя чувствовал - с самого утра. Праздник оказал-
ся под угрозой; однако пятилетний внук, собравшийся было устроить
громкий скандал, притих после короткого разговора с матерью. Малыш,
чья голова еле-еле поднималась над обеденным столом, впервые в жизни
смог сознательно сопоставить в душе "хочу на праздник" и "дедушке пло-
хо", и сделал выбор, и смирился, и притих; старик растрогался. Старик
взял себя в руки, положил под язык сильно пахнущую таблетку и повел
внука на небывалое зрелище - традиционные гонки воздушных шаров.
Еще вчера поговаривали, что в связи с последними событиями в Виж-
не гонки будут отменены; еще вчера старик знал, что этого не случится.
Слишком большие деньги летают на этом празднике, слишком большие день-
ги стоят за каждым из рекламных щитов, слишком много уважаемых стран
прислали на праздник своих представителей, слишком серьезная вещь -
традиция, ее просто так не отменишь...
Билеты были куплены заранее. Недорогие, но вполне сносные - не
поднимаясь с деревянной трибуны, можно было разглядеть большую часть
поля. А уж мальчишка, стоящий у деда на коленях, и подавно видел все
на свете, а когда шары поднимутся в небо, зрителями станут и те, кто
не купил билета, кто толпится сейчас за оградой, за частой - дань пре-
досторожности - цепью полицейских со щитами и дубинками. Мальчишка на
дедовых коленях вертел шеей, не зная, куда в первую очередь смотреть -
на парад экипажей, отдающих рапорт Председателю общества воздухоплава-
телей, или на вооруженных дядек в красивой форме, в касках, со свист-
ками, рациями и пистолетами...
Старик глубоко вздохнул. Свежий воздух, слабый ветерок - ему сде-
лалось значительно лучше. Он почти не ощущает сердца, и хорошо все-та-
ки, что он не позволил себе расклеиться. И как безудержно радуется па-
цан...
Дали старт.
Канаты, до сих пор удерживавшие на земле все эти немыслимые цвет-
ные сооружения, с видимым облегчением лопнули; трибуны завопили, при-
ветствуя любимцев, изливая свою бурную радость в синее безоблачное не-
бо этого дня. Восторг от экзотического зрелища, бравурной музыки и хо-
рошей погоды обернулся всеобщей неопределенной веселостью; мальчишка
топтался на коленях деда, вопя и подпрыгивая, зачарованно провожая
взглядом пестрые шары, поднимающиеся все выше - да и сам старик, вот
уже много дней пребывающий в глухой депрессии, ощутил свежее прикосно-
вение ветра.
- Пошел! Пошел! "Ястреб" выше всех пошел, смотри, деда!..
- Итак, дорогие зрители, начался первый этап гонок, и мы с зами-
рающим сердцем наблюдаем...
- Деда, смотри, а у того красного хвост!.. А там вертолет, смот-
ри, деда, там вертолет летает! А смотри-и...
Небо цвело.
Шары поднимались выше, все выше, время от времени на трибуну па-
дала тень - тогда дед в внуком видели солнце, просвечивающее сквозь
тончайшую, разукрашенную всеми красками ткань. Разворачивались, при-
чудливо извивались рекламные ленты - у толпы захватывало дух от изоб-
ретательности устроителей. Шары парили, то сливаясь с голубизной, то
ярко вспыхивая на ее фоне - бока многих из них меняли свой цвет в за-
висимости от температуры, ветра, еще кто знает от чего; гремел ор-
кестр, кто-то пустил ракету, и его тут же увели за нарушение правил. О
чем-то взахлеб кричал комментатор - старик не слушал его, зачарованный
зрелищем. Уж если мне так здорово, так необычно... то какими же глаза-
ми смотрит на это пацан?..
В этот момент самый большой и самый высокий шар, представляющий,
кажется, огромную обувную фирму и называемый, кажется, "Ястребом" -
как этот шар вдруг съежился, будто гнилая груша, и внезапно стал те-
рять высоту.
Испуганно закричали трибуны; шар опустился так низко, что из-под
расписной корзины шарахнулись зеваки - по счастью, далеко за огражде-
нием, там, где не было трибун, где народа было поменьше; почти коснув-
шись земли, шар вдруг стремительно раздулся снова, и люди завопили уже
от восторга - в очертаниях его ясно проступила клоунская физиономия, с
круглым носом и оттопыренными ушами, с весело растянутым ртом.
- Вот это да, - радостно сказал старик. - Раньше такого... гля-
ди-гляди, раньше такого не делали!..
Комментатор, которому тут бы и залиться соловьем, почему-то мол-
чал, зато оркестр гремел все энергичнее; "Ястреб", чье название никак
не соответствовало теперь форме шара, поднимался все выше, и раздувал-
ся еще, и скоро сделался как два "Ястреба", и люди на трибунах разину-
ли рты, потому что шар, казалось, занимал собой полнеба, прочие каза-
лись рядом с ним просто бусинами, мелюзгой.
- Смотри-смотри! - повторил старик. - Раньше такого...
Трибуны удивленно примолкли.
Шары вели себя странно; один вращался, поднимаясь и опускаясь по
туго закрученной спирали; другой подергивался, раскачивая корзину, и
было видно, как экипаж судорожно цепляется за пляшущие борта. Третий
сплющился, сделавшись почти плоским, четвертый вытянулся в сосульку,
пятый вертелся юлой, все быстрее и быстрее, ненормально быстро, и рек-
ламные ленты развивались вокруг, как сиденья цепной карусели...
"Ястреб" продолжал расти. Комментатор молчал; старик оторвал гла-
за от неба.
Посреди зеленого поля стоял Председатель общества воздухоплавате-
лей, и лицо у него было белое, как тарелка. Перекошенное ужасом лицо.
Старик беспокойно заерзал. Обернулся к внуку - и потому не уви-
дел.
А видеть стоило.
За мгновение до взрыва "Ястреб" вспыхнул, как бумага - и сразу же
лопнул, разнося по всему небу черно-красные горящие клочья.
Трибунам понадобилось несколько секунд тишины.
Полной тишины, в которой не нужно и кощунственно гремел оркестр;
потом и трубы нестройно смолкли, и, будто бы дождавшись паузы, разор-
вался огнем другой шар - из далекой заморской страны, зеленый с сереб-
ром, и огненные клочья посыпались на головы обомлевших людей.
А потом вмешался и ветер.
Ветер подхватил вопль, вырвавшийся одновременно из всех глоток,
завернул его смерчем и подбросил вверх - вместе с оставшимися шарами,
потерявшими управление, сверкающими, будто елочные игрушки, и такими
же хрупкими; о зеленое поле, хранившее память о недавнем параде, тяже-
ло грянулась обгоревшая корзина с экипажем погибшего "Ястреба", взмет-
нулись комья земли и вырванная с корнем трава - и только тогда люди на
скамьях вскочили.
Цепь полицейских, потрясенных, как и прочие свидетели ужаса, цепь
всех этих увешенных оружием полицейских продержалась пятнадцать се-
кунд. Люди кинулись прочь, немилосердно давя друг друга.
Старику казалось, что он один смотрит вверх. Только он видит, как
шары увлекает вихрем - за полминуты они оказались страшно далеко, над
городом, над жилыми кварталами, и последовательно, выдерживая ровные
методичные паузы, принялись взрываться, превращаться в клочковатые фа-
келы, падать, падать...
Старик ясно представил свой старенький двор. Младшего внука в си-
ней коляске и свою дочь, привычно развешивающую пеленки на плоской
крыше; огонь и смерть, валящиеся с чистого неба...
Больше он ничего не видел.
Сильная боль в сердце и наступившая затем темнота лишили его воз-
можности наблюдать...
Великий Инквизитор Вижны, просматривавший потом списки погибших,
пропустил фамилию господина Федула, бывшего в свое время блестящим ди-
ректором третьего Виженского лицея. Неизвестно, что почувствовал бы
Великий Инквизитор при виде этой фамилии в скорбном перечне; он не
увидел. Слишком длинные оказались списки.
* * *
"Избыток пряности вредит блюду, как юноше вредит порой избыток
веселости... Кухарка знает, что меня отвращает запах тмина.
Сударыни мои творят поначалу не убийство даже - балаган. Фарс, от
которого кровь стынет в жилах; играют ли они, как кошка с мышью, либо
черпают силу в страхе непуганных толп? Ибо сударыни мои сильнее с каж-
дым днем, и люд бежит из городов, забиваясь в леса и ущелья, дичая...
...А кто вам сказал, что мироздание, каким мы его мыслим, оста-
нется неизменным навеки?..
Эдак мне никогда не избыть обвинений в крамоле...
Сударыни мои ведьмы не желают преображать мироздание; так волк,
живущий в одном загоне с курами, не желает менять окружающую его сущ-
ность, он просто питает себя необходимой ему пищей...
Тягостная тень висит над моей душей. Я не знаю, что будет завт-
ра..."
Вечером началось столпотворение на вокзалах.
Говорили, что некая прорицательница, вот уже полвека безвылазно
