Клавдий забеспокоился - не хватит ли его удар. Люди такой комплекции
очень подвержены...
- Ну, ты даешь, - громко и совершенно бесстрастно объявил Выкол,
куратор Бернста, "железная змеюка". - Все, господа, получили по шеям,
сливайте воду, сушите весла... И беритесь-ка за работу. Матку ловите,
мать ее...
Фома молчал. Молча шевелил губами.
- Это вам так не пройдет, Старж, - глухо сказал Вар Танас, кура-
тор Ридны. - Вы предали Инквизицию - во имя собственной задницы...
Клавдий вскинул голову.
Не потому, что эти слова так уж его задели - просто хотелось вып-
леснуть куда-то накопившееся раздражение, беспокойство и тоску. Причем
выплеснуть не на голову референта, бездарно и зло - а с некоторой
пользой, красиво, расчетливо.
- Моя задница передает привет вашим мозолистым седалищам... Мне,
к вашему сведению, глубоко плевать на Инквизицию. Пусть погибнет Инк-
визиция - но вместе с маткой; я предал Инквизицию - прекрасно. Потом
придете плюнуть на мою могилу. А сейчас я хочу убить матку, и ваши
кадровые игры мне не помешают, вот хоть голышом пляшите. Мне плевать
на ваши амбиции; будьте добры работать, а значит, убирать дерьмо, при-
чем проворно, а иначе в нем же и потонете... Все - по рабочим местам.
Кто ослушается малейшего приказа - будет смещен в двадцать четыре часа
и отдан под Виженский трибунал. Я сказал.
Они молчали. И смотрели; и Федора смотрела тоже. И на дне ее глаз
он увидел восхищение; за что же, интересно, женщины так любят людей,
совершающих нехорошие поступки. Так любят, что даже готовы простить
мимолетный блуд с молоденькой конкуренткой...
Клавдию стало противно. Он отвернулся.
* * *
Это был всего лишь спортивный зал. Кажется, школьный. Пустой; ре-
шетки на окнах, так напугавшие Ивгу в первый момент, призваны были за-
щитить стекло от летящего мяча. Толстые прутья вдоль стен - всего лишь
гимнастическая лестница... И поверх привычной разметки, баскетбольной
и волейбольной - сложные переплетения тонких черных линий. Скорее даже
темно-ржавых, с пленочкой, с блеском, будто поле для будущей игры раз-
мечали кровью.
- Войдите, сестры... Делайте так, как вам велит вам ваша сущ-
ность. Покоритесь своему естеству; придет время умирать - умирайте.
Придет время оживать - оживайте... Идите по нитке ступня за ступней,
не сходите с дороги, это ваш путь, пройдите до конца...
Ивга не могла разглядеть молчаливых ведьм, стоящих в дальнем кон-
це зала. Силилась - и не могла. Ее не знобило уже - трясло, как в жес-
токой лихорадке; девчонка в спортивном костюме плакала, глотая слезы,
ревела все громче и громче.
Я должна вспомнить, думала Ивга в панике. Подумать, вспомнить
свою жизнь, осознать... Я - последний раз я. Потом меня не будет.
Меня... Клавдий!! Клавдий, пожалуйста, помни меня. Помни, как ту дев-
чонку из своей юности. Как я ей завидую, как я...
- Ложится ваш путь. Пусть ровнее ляжет.
На пол по очереди упали четыре длинных веревки. Четыре безвольных
змеи, упали на пол и замерли в четырех непохожих рисунках. Перед дев-
чонкой - почти ровной линией с несколькими петлями у начала; у старухи
- сложным лабиринтом узлов, у завитой дамы - кольцами, почти правиль-
ной спиралью, а у Ивги...
У Ивги - путаным клубком. Таким тугим и путаным, что даже ведьма
с распущенными волосами - Ивга поймала ее взгляд краем глаза - неволь-
но содрогнулась. И переглянулась с товарками, молча ожидавшими на том
конце зала...
- Идите по нитке. Слушайтесь своего естества. Не сходите с доро-
ги... Идите.
Я не пройду, подумала Ивга почти с радостью. Мне явно не пройти,
это такая ловушка, они все подстроили заранее...
Она беспечно шагнула вперед, поставила кроссовок на край веревки
- и в ту же секунду осознала, что пройдет.
Пройдет.
Вспыхнул огонь.
И спортивный зал перестал существовать.
Девчонка шла по шпалам. По узкому железному полотну, и две ртутно
блестящие рельсы указывали ей путь.
Она шла, спотыкаясь, обмирая, а полотно путалось, ветвилось
стрелками и захлестывалось петлями. Рычаги стрелок с мутными глазами
фонарей удовлетворенно качались за ее спиной, щелкали, будто захлопы-
вая дверь. Отбивая пройденный этап.
Она шла, упрямо глядя вперед, туда, где рельсы терялись в тумане.
Ветер стоял стеной и давил ей на лицо, как пресс. И туман, и ветер...
Кажется, она отстала от поезда. Кажется, надо догнать. Кажется...
Она знала, что дойдет.
Старуха шла по волосу. Седой нескончаемый волос, и безымянная
темнота внизу. Старуха качалась, ловя руками ускальзывающее сознание,
и шла, и видела себя молодой и сильной, такой же, как в тот день, ког-
да ее на сеновале застиг белозубый бродяга, которому она по ходу дела
всадила в печенку ржавый обломок косы. Теперь она шла по седому волосу
и знала, что дойдет до самого конца.
Женщина шла по льду. По хрупкому весеннему льду, а снизу, из-под
прозрачной корочки, на нее смотрели ее неродившиеся дети. Два мальчика
и девочка; женщина знала, что ни в коем случае не наступит на их лица,
скорее в полынью... А полыньи подступали все ближе, женщина плутала по
льду, возвращалась по своим следам, и все чаще натыкалась на цепочки
других следов, оставленных крохотными босыми ногами...
Женщина стискивала зубы и шла дальше. Потому что она дойдет. У
нее нет другого выхода.
Ивга шла по кольчатому телу желтой полосатой змеи. Змеиные мышцы
пружинили под ногами; Ивга беззвучно плакала, решаясь на каждый новый
шаг, потому что в конце пути ее ждала плоская голова с трепещущим
раздвоенным языком. Немигающие глаза смотрели жестко и в то же время
понимающе; точно так иногда смотрел на нее Клавдий.
"Что ж ты матери так ни разу не написала?"
"А зачем ей мои письма, меня забыли, оставили, я же отрезанный
ломоть..."
"Что ж ты матери так ни разу не написала?"
"Только бы вырваться, я напишу, напишу, я приеду, я..."
"Что ж ты матери так ни разу не написала?"
Ивга пригибалась, пролезая в тугие петли змеиного тела. Зажмурив-
шись, продиралась сквозь самые узкие кольца, и подмогой ей была блес-
тящая, скользкая, идеально гладкая чешуя.
"Я пройду, я... Сохранить бы память. Ведь я пока что все помню.
Кто я, где жила, кого любила... Сохранить бы мне память..."
"Что ж ты матери так ни разу не написала?"
Ивга стонала от унижения. И с каждым шагом ощущала себя все более
мерзким, все более низостным, все более никчемным существом. Комком
грязи...
"Клавдий, я вас никогда не увижу".
"Что ж ты матери..."
"...никогда не увижу. Никогда. Пожалуйста, не надо меня помнить,
забудьте..."
"Что ж ты..."
Наконец, у нее подломились колени. Она упала, вцепившись в змеи-
ное тело, в обморочном ожидании. Страшном ожидании непонятно чего.
Тогда плоская голова змеи торжественно качнулась:
"Теперь я тебя укушу".
"Не надо, пожалуйста..."
"Теперь я тебя укушу. Придет время умирать - умри без страха..."
Ивга закричала. То есть ей казалось, что она кричит - на самом
деле ей не удалось издать ни звука. Змеиная голова приблизилась, и
открывшаяся пасть обнажила перед ее глазами два изящно изогнутых зуба.
"Что ж ты матери так ни разу и не написала?"
"Не на..."
"Надо, поверь мне".
Челюсти сомкнулись.
Именно в это мгновение на девчонку, бредущую по шпалам, вылетел
из тумана черный беззвучный паровоз.
Именно в эту секунду седой волос под ногами старухи оборвался.
Именно в эту минуту лопнул лед под ногами усталой женщины, и ле-
дяным ртом распахнулась зубчатая полынья.
Именно тогда Ивга ощутила входящие в ее тело убивающие иглы, но
не смогла закричать, а просто молча умерла.
Ее смерть была черной равниной с темно-красными горами на гори-
зонте. А над вершинами горело небо - тоже красное, как раскаленный
уголь.
А потом была темнота.
А потом она долгую счастливую секунду была воробьем под капелью,
серой птицей, на чье крыло дважды упала тяжелая теплая капля весенней
оттаявшей воды.
"Придет время оживать - оживайте".
И Ивга ожила.
"Ведь я все помню?"
Подошвы кроссовок все так же норовили соскользнуть с тугого змеи-
ного тела.
"Ведь я - это по-прежнему я? Я же все помню?!"
И тогда она увидела конец пути...
- Свора не вечна. Возьмите свечи, сестры мои, завершим же обряд,
как повелевает нам наша нерожденная мать.
...И устремилась к нему изо всех сил.
И так же устремились к финишу старуха и девчонка, и женщина в ко-
жаной куртке; девчонка завершила обряд первой, за ней пришла женщина и
через минуту - старуха, а Ивга спешила, спешила, вот, еще несколько
шагов...
"Я осталась собой. А ведь обряд уже почти закончен. Я напрасно
боялась, я осталась собой, я..."
Боль. Удар, чуть не сбивающий с ног, медленная судорога, прошед-
шая по змеиному телу.
- Всем стоять! Инквизиция!..
- Сестра, вперед!.. Вперед, заверши...
- Стоять!..
Красные горы обрушились.
Ивга рванулась вперед - и потеряла сознание.
* * *
Под утро он вызвал рабочих инквизиторов.
За ночь допрошены были в общей сложности тридцать две ведьмы, из
них девять - с пристрастием; пятеро сподвижников Клавдия, от заката до
рассвета просидевшие в допросных подвалах, прятали теперь воспаленные
глаза. Сведений было по-прежнему до обидного мало; никто из допрашива-
емых ни намеком не указал на возможное местопребывание матки. Клавдий
ходил из угла в угол, и подробные карты деревень и местечек, областей
и округов шелестели под его ногами, как осенняя листва.
- Еще несколько дней - и мы проиграем.
Сподвижники молчали.
Их семьи давно выехали из Вижны - в первых рядах, в мягких купе,
далеко, подальше, в горы, в безлюдье; их жены маялись теперь в гости-
ничном комфорте, беспокоились и слушали радио из Вижны. А сегодня на
рассвете радио замолчало - из динамика доносился ровный невозмутимый
треск.
Окна закрыты наглухо. Не помогает и кондиционер - во всем Дворце
Инквизиции, даже в подвалах, стоит густой запах дыма. Половина города
медленно горит.
Отключен телефон. Связь с провинциями возможна только по рации -
но в эфире все больше, все гуще плодятся помехи.
Тротуары и мостовые славной Вижны залиты отходами и дерьмом. Со-
держимое канализации выдавило чугунные крышки и превратило улицы в по-
добие зловонных рек.
Разом опали все листья на гордых виженских деревьях.
Герцог выехал вчера. Вертолет, вот уже две недели гнездившийся на
крыше его резиденции, наконец-то снялся и улетел.
Хаос и паника по всему свету. Пустой мир. Мир раскрепощенных
ведьм.
Скрытая камера, установленная в развалинах оперного театра, на
мгновение поймала в кадр серую женскую фигуру.
Будто бы призрак Хелены Торки.
"Вы были добры, Клавдий..."
Он скрежетнул зубами:
- Еще несколько дней промедления...
Он знал, что говорит впустую.
Совсем недавно... или невозможно давно, короче, полтора месяца
назад... он пытал ведьм, изловленных в Однице. Он пытал их и узнал о
судьбе, предназначенной людям на стадионе; он по локоть запятнал руки,
зная, что их вовек теперь не отмыть. Он замарался в кровавом и гряз-
ном, но он ведь спас?!
Если бы он знал способ. Если бы знать, он погрузился бы с голо-
вой, он по уши нырнул бы в дерьмо, если бы этим можно было остано-
вить...
Еще вчера, под взглядами кураторов, он был уверен в себе и силен,
как никогда.
Уже сегодня он с ужасом понимает, что ошибся. Переоценил свои си-
лы; матка не желает поединка. Матка играет с ним, как кошка с мышью.
"...Я один не усомнюсь ни на мгновение, что сударыни мои не спо-
