пытался себя защитить, и его самого едва не разорвала, готовая расчле-
нять и рассеивать, делать кирпичиком хаоса, пылинкой в спиральном вра-
щении...
Но человек не был еще беспомощен. Он ударил по ее пальцам болез-
ненным белым ударом - и выскользнул. И ударил снова.
ОНА рассердилась. Пальцы ее сжались, дробя его волю, будто кость
в жерновах. Его боль была зеленым, светящимся облаком; она разжала ру-
ку и стряхнула безжизненное тело, предоставляя своим детям, своим
пальцам некоторую свободу действий, свободу окончательной расправы...
И вернулась в маленькую-себя. Открыла глаза.
Ее дети радовались. Их радость оборачивала ее, как мягкий прох-
ладный шлейф.
Процессия. Торжественная процессия по кругу, по спирали; они нес-
ли его тело на вытянутых руках, его покорное, безжизненное, тяжелое и
неповоротливое тело. Они шествовали за ним, бесконечное шествие, длин-
ный, длинный эскорт, такой длинный, что несущие тело едва не наступают
на пятки последним плакальщицам в процессии, а плакальщицы хохочут, и
вихрь развевает их одежды - по спирали...
Они несли его на вытянутых руках. Голова его запрокинулась подбо-
родком в небо, он смотрел вперед, и его перевернутое лицо казалось оп-
рокинутым в насмешку портретом.
- Ивга...
Нет, губы его не шевелились. Губы оставались судорожно сжатыми -
но она ясно слышала, ясно, явственно, внятно...
- Ивга.
Процессия завершилась там же, где и началась - у догорающей маши-
ны. Вернее, у догоревшей - вихрь постарался, пламя сглодало все, что
могло гореть, оставив только черный остов, обугленный скелет.
Ее дети ликовали; ее дети вдоволь настрадались в поисках смысла,
ее дети вправе были судить воплощение всех своих бед, судить не чело-
века, потерявшего и власть и силу - судить чудовище, много веков пожи-
равшее их, судить Инквизицию...
ЕЕ пальцы неторопливо затягивали железный трос на его запястьях.
Ее дети смеялись, прикручивая Великого Инквизитора к его же обгоревшей
машине. Пусть сделаются похожими - человек-машина и машина-автомо-
биль...
- Хвороста! Подайте хвороста!..
Их много, много, сотни рук; если каждая бросит по веточке - под-
нимется высокий костер...
Она сидела, выпрямившись в своем кресле. Над головой ее стоял
смерч. Черная ось урагана.
* * *
...Тухлая вода, подтопившая двести лет назад город Вижну. Нес-
колько тысяч погибших... Эпидемия, отравленные колодцы, человеческие
тела, зашитые в чрева коров...
Пятилетний мальчик, среди лета пробивший ступню ржавым гвоздем.
Юноша, сломавший ногу на первенстве лицея по футболу; острие загово-
ренного ножа, входящее глубоко в бок молодому провинциальному инквизи-
тору. Вся боль, испытанная им в жизни, была кружевом, флером, тенью...
той боли, которую он испытывает сейчас, а ведь не теряет сознания, нет
- все его мысли ясны, все образы четки и выпуклы, и обведены как бы
контуром - для еще большей ясности...
"В результате прямого контакта с предполагаемой маткой, ставшего,
вероятно, причиной скорой смерти этой последней, инквизитор Атрик Оль
был обессилен и частично ослеплен, после чего масса собравшихся в го-
роде ведьм получила над ним неограниченную власть. На гравюре неиз-
вестного художника, ставшего, по-видимому, очевидцем событий, запечат-
лен момент смерти Атрика Оля - ведьмы засмолили его в бочке, обложили
соломой и сожгли..."
Как четко работает память. Он помнит все, до волоска, лежащего на
ее виске, до запаха книжной пыли, до рыжего пестрого пера неведомой
птицы, кто знает как угодившего между страниц...
"В результате прямого контакта..." Да чего там прямого, он даже
дотянуться до нее не успел... "инквизитор Клавдий Старж был обесси-
лен... но зрения не потерял ни на йоту..." Да, чтобы видеть, каким об-
разом ведьмы собираются устроить его судьбу. Чтобы не просто волочить-
ся по земле, привязанному железным тросом к машине - чтобы видеть
груду хвороста, растущую под остатками стены, под бетонной конструкци-
ей... Вот они опускают сверху трос, перебрасывают под крышей машины,
у них хватит сил, они празднуют, они торжествуют, как они торжествуют,
это пляска, это танец - смерть инквизитора на костре... "На гравюре
неизвестного художника... запечатлен момент смерти Клавдия Старжа -
ведьмы привязали его к остаткам его же машины, вздернули высоко на бе-
тонную стену, внизу сложили костер и поджарили, как поросенка..."
Он помнит все. Он чувствует все. Он ничего не забудет - до самой
последней секунды.
"Но они ошиблись, Ивга... После инициации... у действующих ведьм
вообще не сохраняется потребности кого-либо любить. Любовь... чувство,
которое делает человека зависимым. А ведьмы этого не терпят, ты пом-
нишь..."
Железная веревка вот-вот перережет запястья.
Колокол? Или мерещится? Далекий, мелодичный, жалобный какой-то
удар... И еще один - сильнее, резче, отчаяннее, будто вскрик, ну что я
могу поделать, кричит колокол, чем я могу помочь тебе, Клав...
Где-то в глубине его души скулила, плакала от страха давно умер-
шая Дюнка. Он снова ее предал - вместе с ним умрет память...
Пес, пес, почему он до сих пор в сознании?!
А чего ты хотел, Клав, прошелестел в ушах замирающий Дюнкин го-
лос. Ты же ЗА ЭТИМ шел. Глупо было бы... умереть неосознанно, в за-
бытьи... в беспамятстве...
Я ошибся, Дюнка, хотел он сказать. Я обманул сам себя...
И ты по-прежнему хочешь, чтобы она жила, спросила Дюнка едва
слышно. Ты по-прежнему этого хочешь, Клав?..
Он с трудом перевел дыхание. Расслабился, пытаясь придать напря-
женным мышцам наименее болезненное положение.
Шабаш... И если кто-нибудь в мире еще способен этой ночью зачи-
нать детей - зачатые родятся исключительно ведьмами. И вольются... в
котел... в смерч.
Ведьмы стояли вокруг него - под ним, потому что он висел над их
головами. Стояли кольцом. Как будто, прежде чем зажечь хворост, хотели
полюбоваться делом рук своих. Сотни ведьм - горящие глаза, целое поле
мерцающих углей. Тишина - полная тишина перед воплем восторга, перед
пляской, перед наивысшим моментом ШАБАША...
И еще один человек на возвышении. Неподвижная женская фигура в
высоком кресле. Луна, чеканно выделяющая огненный шар наэлектризован-
ных волос, губы, изогнутые, будто натянутый лук, глаза - два немигаю-
щих светящихся диска.
- Да, Дюночка, - сказал он вслух. - Да. Я так хотел.
Костер взметнулся.
* * *
...Темное, мерцающее красным ядро. Центр, окутанный тяжелой ман-
тией; весь этот полет, все это неостановимое круговращение, дочерние
воронки, расползающиеся по черной пустоте, полет и падение, щепки, ув-
леченные водоворотом, сейчас они сольются с Матерью, сейчас...
Она подняла голову.
Круг неба вращался все быстрее. Стремясь поспеть за черным вих-
рем, так, что острые огоньки звезд размазались, оставляя белый след,
так, будто по небу гнались, желая вцепиться друг другу в хвост, тысячи
маленьких острых комет.
Воронка сделалась глубже. Еще глубже; края ее, обозначенные летя-
щими гривами мертвых уже лошадей, вздыбились вверх, загнулись, будто
желая поймать в мешок неправдоподобно низкую луну.
ОНА захохотала, и, напуганные ее смехом, края воронки упали, про-
валились вниз, она сидела на вершине горы, конусообразного вулкана, и
внизу, на горизонте, различала очертания пустых разрушенных городов.
ОНА взметнула руки; воронка вывернулась снова, сделалась прежней,
и на остатках бетонной стены, казавшейся невообразимой древностью,
увидела человека, распятого на теле собственной машины.
Сотни огоньков. Новые звезды в чудовищной карусели.
- Гори! Гори! Гори!!
Ее трон содрогнулся.
Нет, ее трон незыблем; ее трон - единственная неподвижная сущ-
ность в бешено вращающемся мире, в круговороте неба и звезд, земли,
воды и огня; ОНА сидит в этом кресле вот уже много сотен лет.
Вот она, древняя статуя. Осыпающийся от времени сфинкс; она не-
подвижна, она - исполинская башня, в недрах которой змеятся лестницы и
путаются переходы, она - чудовищное сооружение неведомой цивилизации,
ОНА, достающая руками звезды, она, живущая в сотый раз, ОНА...
- Благослави свое пламя, Матерь!..
Ее взгляд поднимается, желая благословить.
Человек, распятый среди бетона и стали, поднимает взгляд, чтобы
принять благословение собственной гибели.
Гибели всего, чему он служил воплощением - мира жестких связующих
нитей. Мира несвободы, потому что любая привязанность...
- Благослови свое пламя, матерь!..
Откуда этот чужой ритм. Откуда это неудобное, беспокоящее, мешаю-
щее вечному танцу...
Она содрогнулась.
Оттуда, из искореженных развалин, бывших когда-то его силой и
властью, к ней тянулась рука.
Его руки скованы, скручены железным тросом, беспомощны и непод-
вижны - но она ясно ВИДЕЛА. Не глазами.
Одновременно требовательная и несмелая; напряженно протянутая ру-
ка, каждой мышцей желающая - дотянуться...
Воронка накренилась.
На мгновение; так наклоняется чаша, роняет красную каплю вина,
всего лишь каплю - но белому платью невесты достаточно, вот роза цве-
тет не там, где подобает, равновесие поколеблено, вино в чаше ходит
кругами, волнуется, ищет свободы...
Чужая рука тянется - теперь уже почти властно. Чужой ритм лезет
сквозь ритм торжественного танца, пробивается, будто трава сквозь ас-
фальт, будто бледный зеленый листок, ворочающий гранитные плиты; чем
так пугает ее этот беспомощный, в общем-то, порыв?!
Испуганные глаза ее детей; она успокоит. Она порадует их новым
оборотом хоровода...
И новый оборот взметается. И с оттяжкой бьет по протянутой руке,
желая отсечь ее, будто сухую ненужную ветку.
Чужой ритм на мгновение захлебывается.
Звезды размазываются кругами, черное небо светлеет, луна носится,
как яичный желток в воронке вертящегося кофе; ее дети хватаются за ру-
ки и летят праздничной гирляндой, летят в череде планет и созвездий,
среди горящего огнями праздника, купол неба вытягивается трубой, и
там, в конце колоссального тоннеля, на мгновение вспыхивает невозмож-
ный, неземной, сказочно прекрасный свет...
Поднимается пламя, пожирая хворост. Человек на стене недвижим,
единственное, что остается недвижным в мире, кроме нее - статуи, башни
на троне.
Его сердце еще бьется. Его сердце бьется чужим ритмом, заставляя
ее терять нить, заставляя накреняться торжественную чашу.
Она содрогается снова.
Потому что снова видит протянутую к ней руку.
И дети ее хлещут кнутами по вздрагивающим пальцам, и дети ее за-
ходятся в хохоте, потому что нет ничего смешнее напрасной надежды...
Воронка накреняется снова. Теряя звезды, соскальзывающие с темно-
го края и навсегда исчезающие в безвременье; нарушая хоровод ее летя-
щих по воздуху детей, ее частиц, глаз, ее нервов и мышц...
Конус заваливается набок. Ей стоит усилия - заново установить
черную ось смерча над своей головой.
Ритм. Такой слабый, такой безнадежный и не желающий надежды, чер-
пающий жизнь в собственной обреченности, еле ощутимый - все разрушаю-
щий - ритм...
Статуя вздрагивает. Сотрясается башня, песчаной пылью осыпается
залежавшееся в щелях время.
Потому что рука, повелевающая и зовущая, мучительно хочет дотя-
нуться - и с перебитыми костями...
И смерч снова теряет равновесие.
...и даже дочерна обугленная - эта рука будет, будет тянуться...
Как трава сквозь камни.
И это простое осознание заставляет ЕЕ содрогнуться в третий раз,
и, будто лишившись опоры, ОНА опрокидывается внутрь СЕБЯ.
Она, достающая руками звезды, она, живущая в сотый раз, ОНА...
