домработница, и взгляд, брошенный ею на Ивгу, не оставлял простора для
толкований.
Улучив минутку, Ивга привстала на цыпочки и просительно заглянула
инквизитору в глаза:
- Скажите ей... А то она переживает, бедная, что у вас такая
оборванная и некрасивая любовница. Она не понимает, как это вас уго-
раздило...
Некоторое время инквизитор оценивающе смотрел ей в глаза. Потом
приподнял уголки губ:
- А тебе что, стыдно? Если тебя считают моей любовницей?
Ивга вздохнула:
- Вам по рангу положены ухоженные женщины. Разве нет?..
(ДЮНКА. АПРЕЛЬ)
Старый лум говорил с женщиной. Издали Клав обознался, приняв ее
за Дюнкину мать, и успел трижды покрыться потом, прежде чем понял свою
ошибку. Дюнкина мать была моложе и жестче - а эта женщина казалась ус-
талой и оплывшей, как догоревшая свечка. Лум говорил и говорил; женщи-
на медленно отвечала, еле заметно кивала тяжелой головой, и покатые
плечи ее, кажется, чуть-чуть расправлялись - хотя, конечно, Клав мог и
ошибиться.
Потом женщина слабо пожала руку старика, тяжело поднялась со ска-
мейки и двинулась прочь, почти касаясь земли дорожной сумкой в опущен-
ной руке. Некоторое время лум глядел ей вслед, потом обернулся; рядом
неподвижно стоял угрюмый, напряженно молчащий парень.
Минуты три оба следили за крупной белкой, выписывающей спирали
вокруг темного дубового ствола.
- Я нуждаюсь в утешении, - сказал парень глухо.
Лум пожал плечами:
- Я здесь для того, чтобы утешать... Но тебе я вряд ли смогу по-
мочь... Клавдий.
- А вы попытайтесь, - тихо попросил парень. - Собственно, к кому
мне еще идти?..
Лум помолчал, откинувшись на спинку скамейки. Проводил белку
взглядом, вздохнул:
- Я... предупреждал тебя. Ты не послушал.
- Не послушал, - согласился Клав. - Не мог послушать... Повтори-
лось бы все... - его передернуло, - повторилось бы - не послушал бы
снова.
- Жаль, - глухо проронил старик. - Ты сильнее многих... и ты неп-
ростительно слаб.
Клав ожесточенно вскинулся:
- В чем моя вина? В том, что любил... люблю ее?..
Лум поднял глаза, и, холодея под его взглядом, Клав осознал свою
ошибку. Если старик хоть тоненькой ниточкой связан со службой "Чугайс-
тер"...
Его собеседник был достаточно проницателен; некоторое время ста-
рик и юноша неотрывно смотрели друг на друга.
- Я всего лишь лум, - медленно произнес старик. - Я делаю, что
умею... И ничего больше. Не приписывай мне... лишнего. Я всего лишь
лум.
Клав перевел дыхание:
- Вы говорили... Что я делаю запрещенное. Что я тревожу и держу,
что я наделен... достаточными возможностями, чтобы... и...
Вопрос так и не осмелился слететь с его губ.
- Я ничего не знаю точно, - сообщил старик, глядя вперед и вдаль,
туда, где среди зеленеющих ветвей вились полчища мелких птиц. - Воз-
можно, ТЫ ее привел... Может быть, нет. Никто не знает.
- Зачем они приходят? - спросил Клав шепотом. - Они... ради нас?
Они... это именно ОНИ или нет?..
Облачив в слова свои неясные стыдные страхи, он ощутил наконец
облегчение. Все-таки сумел. Главный вопрос задан...
Старик вздохнул:
- Я не могу сказать тебе больше, чем знаю... Даже всего, что
знаю, я не могу сказать. Это слишком... личное...
- Они хотят нашей смерти? - быстро спросил Клав. - Это может быть
правдой? Чугайстры говорят...
Он осекся. Не ко времени сказанное слово; не поминать бы.
- Возможно, - отозвался старик, с трудом отрывая взгляд от птичь-
их игрищ. - Это слишком... индивидуально... Но я не хотел бы, чтобы ты
сюда приходил. Это, наверное, жестоко, но ты выбрал сам; не приходи
на кладбище. Или я вызову... их. Хоть я тоже их не люблю...
- Но ведь только вы можете... помочь... подсказать... - Клав го-
ворил затем только, чтоб не молчать. Он уже понимал, насколько слова
бессмысленны.
- Побереги себя, - глухо отозвался лум. - Это все.
И ушел, враз одряхлевший, и побрел прочь, подставив согбенную
спину белым каплям весеннего синичьего помета.
* * *
Клавдий знал, что на болеутоляющее надежда невелика; сделавшись
маркированным инквизитором, он потерял способность засыпать со снот-
ворным и избавляться от боли посредством таблеток. Боль следовало из-
гонять усилием воли - но вот, как на грех, все не удавалось сосредото-
читься.
Боль была не в раненой руке. Боль была где-то очень глубоко,
сдавленная боль, до поры до времени угнетенная боль... Надо отвлечься.
Девчонкины глаза блестели в полутьме прихожей. Волосы, рассыпав-
шиеся по плечам, недалеко ушли от медной проволоки; у нее поразитель-
ная защита. Раньше он не встречал ведьм, способных так стойко перено-
сить столь тяжелые испытания; правда, там, на площади перед Дворцом,
она чуть было не грохнулась в обморок - и здорово помяла его раненую
руку... Хотя - разве это рана?..
Какое падение нравов... Ведьма, нападающая на инквизитора с ог-
нестрельным оружием. Еще лет десять назад это показалось бы диким -
теперь они идут на все. Где не хватает собственной силы - достанут пу-
лемет...
Вряд ли Ивга носит хорошее белье. Значит, формы, имеющиеся под
запятнанным кровью свитером - ее собственные.
Она поймала его взгляд - и потупилась, и он тоже почувствовал не-
удобство. Не потому, что разглядывал ее - видывал он женщин и ухожен-
ных, и запущенных, и в парче, и в лохмотьях, и вовсе в чем мать роди-
ла...
- Господин Клавдий! - позвала домработница из кухни. - Я творо-
жок-то заберу, потому как он у вас прямо в пакетике и закиснет... Я из
него испеку творожничек... Вам как, на одну порцию готовить? Или на
сколько?..
- На две, - ответил Клавдий, не оборачиваясь.
Девчонка прерывисто вздохнула.
Дурак все-таки Юлиан, подумал Клавдий с неожиданным ожесточением.
Дурак... Его парень никогда не будет мужчиной. Это, может быть, и
удобно - послушный сын...
Как сложилась бы судьба Назара с Ивгой? Да хорошо сложилась бы,
девочка достаточно умна... чтобы и отцу, и сыну было с ней комфортно и
хорошо. Откуда такая пылкая любовь?.. У Назара, по-видимому, и нет ни-
какой любви, так, пацан, увлекшийся яркой экзотической девчонкой... У
Ивги - непонятно. Вроде бы она действительно привязана к этому дурач-
ку, и так сильно, что готова ради этого вытерпеть...
Если бы Назар хоть на минуточку представил, что именно приходится
терпеть его бывшей невесте. Возможно, он ненароком поумнел бы...
"Вам по рангу положены ухоженные женщины. Разве нет?.."
- Мне по рангу, - он чуть усмехнулся, - положены исключительно
такие женщины, каких я захочу. В этом преимущество... высокого положе-
ния на служебной лестнице.
Девчонка дерзко вскинула подбородок:
- Ага, вот в чем дело!.. То-то я на вашей большой кровати спать
не могла - призраки ваших красавиц ну так и толпились, понимаете...
* * *
После ужина обнаружилось, что кураж, дававший ей силы, прошел.
Там, на обочине, остались белые одуванчики; женщину, оставшуюся в
горящем здании, звали Хелена Торка. "Если ведьма, не подвергшаяся ини-
циации, во многом сходна со мной и с тобой... то инициированную ведьму
сложно считать человеком. Ни мне, ни тебе никогда не понять ее. Так
рыбе, живущей в глубинах, не постигнуть законов огня..."
- Ивга, ты меня слышишь?
Она сжала зубы. Ей до слез жаль было Хелену Торку... и кого-то
еще. Невыносимо жаль.
- Терпи, Ивга. Мне тоже грустно.
- Она... покончила с собой?
Пауза.
- Ей просто стало незачем больше жить. Ее театр, ее ученицы...
- Почему?!
- Ведьмы, Ивга. Никто не понимает, почему благополучные девочки,
полностью отдающие себя искусству... любимые и любящие девочки вдруг
идут против всего, что было для них свято. Убивают учительницу, сжига-
ют... он ведь так дотла и сгорел, Ивга. Теперь когда еще восстано-
вят...
- Но ведь Торка тоже была...
- Ведьмой. Да. Я не смогу объяснить тебе, почему Торка всю
жизнь... почему она предпочла умереть, но не сделаться ДЕЙСТВУЮЩЕЙ
ведьмой. То есть я, конечно, пытаюсь понять... но не могу, Ивга.
- "Так рыбе, живущей в глубинах, не постигнуть законов огня"?
- Да... Ты в школе хорошо училась? С такой-то памятью?
- Плохо... Я еле до седьмого класса... Мне плохо.
- Понимаю... Потерпи.
- Не отвозите меня... Туда. Я одна боюсь...
- Боишься полчищ призраков? Моих любовниц?..
Ивга слабо улыбнулась.
Интересно, а он понимает, что именно заставляет ее бояться? Не
просто расплывчатые страхи нервной перестрадавшей девчонки - себя она
боится. Себя, той, которая отразилась сегодня в каких-то непонятно
бездонных, совершенно нечеловеческих глазах нападающих... глазах
ведьм. "Ни мне, ни тебе никогда не понять..."
Экран телевизора погас. Ивга лежала в кресле, утопив голову в
мягких выпуклостях высокой спинки, и ей казалось, что она едет на ав-
тобусе. Едет в кресле через утренний лес, и стволы за окном до полови-
ны укутаны туманом. И за каждым стволом стоит, растворенная в тумане,
неподвижная женская фигура...
Ивга всхлипнула.
Высокая каменная стена - и пропасть без дна. А по зубчатому краю
бредут люди - бредут, не видя друг друга. А потом срываются, оступаясь
на кромке, или кидаются вниз, не выдерживая унылого пути...
И никто не долетает до дна. Оттуда, из пустоты, смотрят все пони-
мающие, все повидавшие, бесконечно злые глаза девчонки с горячими бу-
тербродами.
И лежит, свесив руку за каменный край, мертвая Хелена Торка...
Она вздрогнула и открыла глаза. В комнате было темно; телевизор
мерцал красным огоньком, да бродили по шторам тени ветвей, косо подс-
веченных уличным фонарем.
"У тебя нет выбора. Хуже будет, если тебя сожгут безвинно..."
Кто это сказал?!
* * *
Собственно, порядочный человек уже сегодня подал бы в отставку.
А он сидит, смотрит на чашку с остывшим чаем и мучает здоровой
рукой и без того раздавленную сигарету. Пытаясь забыть последние слова
Хелены Торки: "Спасибо, Клавдий... Вы были добры..."
Если бы он не был добр... Если бы он не был так по-глупому добр,
Хелена осталась бы жива. И театр, возможно, не сгорел бы; допусти та-
кую промашку кто-нибудь из подчиненных - с каким удовольствием Клавдий
размазал бы его по стенке. Но подчиненные выжидательно молчат; завтра
утром позвонит герцог и траурным голосом поздравит с окончанием опер-
ного сезона, а Клавдий сухо сообщит ему, что слагает с себя полномочия
и просит отставки...
На минуту ему стало почти весело. Он представил себе паузу в те-
лефонной трубке... И выражение лица герцога представил тоже. И каким
ледяным будет ответ... согласие. Потому что герцог, конечно же, согла-
сится...
"Спасибо, Клавдий, вы были добры..."
Он сжал лицо ладонями. Хелена, Хелена... "Вы были добры..."
Все. На этом его доброта заканчивается; можно сколько угодно фан-
тазировать об отставке, о море, о теплой Рянке... Кто-кто будет в вос-
торге, так это Федора. "Клав, оставайся с нами. Ну чего тебе еще на-
до?!"
Можно сколько угодно фантазировать. Росчерк пера - и ты уже не
ответственная особа, приваленная камнем своей ответственности, не
властолюбивый негодяй, на которого по всем каналам телевидения вылива-
ют смолу и помои; ты уже благородный мученик, и, выясняется, не все,
сотворенное тобой, было так однозначно плохо...
На этом его доброта заканчивается! И мечты заканчиваются тоже;
даже если общественность решит, что оперный театр он поджег собствен-
норучно - он останется в должности до того самого момента, пока его не
