- Ну и что же, господин ясновидящий, что делалось и что говорилось?
- Сегодня в час дня вы явились в Тюильри; вы испросили разрешения по-
говорить с королевой; вы с ней поговорили; вы сказали ей, что состояние
мое ухудшается и она сделает верный шаг как королева и как женщина, если
пошлет справиться о моем здоровье, если не из беспокойства, то хотя бы
из расчета. Она стала с вами спорить, а потом как будто согласилась с
вашими доводами; она спровадила вас, пообещав, что пошлет ко мне; вас
это очень обрадовало и успокоило, потому что вы доверились королевскому
слову, а она и не подумала отказаться от своей надменности и язви-
тельности; она посмеялась над вашим легковерием, не допускающим мысли,
что королевское слово ни к чему не обязывает... Ну, начистоту, - сказал
Мирабо, в упор глядя на Жильбера, - так все и было, доктор?
- Правду сказать, - признался Жильбер, - будь вы там, вы и то не мог-
ли бы все увидеть и услышать точнее, чем теперь.
- Неповоротливые! - с горечь проговорил Мирабо. - Я же говорил вам,
что они ничего не умеют делать вовремя... Сегодня человек в королевской
ливрее, входящий в мой дом, посреди всей этой толпы, кричащей: "Да
здравствует Мирабо!. - перед моей дверью и под моими окнами, прибавил бы
им популярности на год вперед.
И Мирабо, покачав головой, проворно поднес руку к глазам.
Жильбер с удивлением увидел, что он утирает слезу.
- Да что с вами, граф? - спросил он.
- Со мной? Ничего! - отвечал Мирабо. - Знаете ли вы, что новенького в
Национальном собрании, у кордельеров и якобинцев? Не источил ли Ро-
беспьер новую речь? Не вытошнило ли Марата очередным памфлетом?
- Как давно вы ели? - спросил Жильбер.
- Не ел с двух часов дня.
- В таком случае отправляйтесь-ка в ванну, дорогой граф.
- И в самом деле, право, вы подали мне превосходную мысль, доктор.
Жан, ванну.
- Сюда, ваше сиятельство?
- Нет, нет, рядом, в туалетную комнату.
Через десять минут Мирабо принимал ванну, а Тайш, как обычно, пошел
проводить Жильбера.
Мирабо приподнялся в ванне и проводил доктора взглядом; потом, поте-
ряв его из виду, он прислушался к его шагам; потом замер и дождался, по-
ка не услышал, как открылась и вновь закрылась дверь особняка.
Затем он яростно позвонил.
- Жан, - сказал он, - велите накрыть стол у меня в спальне и ступайте
к Оливе, спросите, не соблаговолит ли она отужинать вместе со мной.
Когда лакей уже выходил, Мирабо крикнул ему вслед:
- А главное, цветы, цветы! Я обожаю цветы.
В четыре часа утра доктора Жильбера разбудил неистовый звон коло-
кольчика.
- Ох, - проговорил он, соскочив с кровати, - чует мое сердце, что
господину де Мирабо стало хуже!
Доктор не ошибся. Приказав накрыть ужин и украсить стол цветами, Ми-
рабо отослал Жана и приказал Тайшу идти спать.
Потом он затворил все двери, кроме той, что вела к незнакомке, кото-
рую старый слуга назвал его злым гением.
Но оба слуги и не думали ложиться; Жан, правда, хоть и был помоложе,
прикорнул в кресле в передней.
Тайш не сомкнул глаз.
Без четверти четыре неистово зазвонил колокольчик. Оба кинулись в
спальню к Мирабо.
Двери в нее были закрыты.
Тогда они догадались пойти в обход через покои незнакомки и проникли
в спальню.
Мирабо, упав навзничь и почти без сознания, крепко сжимал в объятиях
эту женщину, несомненно с умыслом, чтобы она не могла позвать на помощь,
а она, не помня себя от ужаса, звонила в колокольчик на столе, потому
что не могла добраться до другого колокольчика, стоявшего на камине.
Заметив обоих слуг, она стала взывать о помощи, не только для Мирабо,
но и для себя: Мирабо в своих конвульсиях душил ее.
Казалось, переодетая смерть хочет увлечь ее за собой в могилу.
Соединив усилия, оба слуги разжали руки умирающего, Мирабо простерся
в кресле, а женщина в слезах вернулась в свои покои.
Тогда Жан бросился за доктором Жильбером, а Тайш попытался подать
своему господину первую помощь.
Жильбер не стал тратить время на то, чтобы запрячь лошадей или подог-
нать карету. От улицы Сент-Оноре до Шоссе-д'Антен было недалеко, он пос-
пешил вслед за Жаном и за десять минут добрался до особняка Мирабо.
Тайш ждал внизу, в вестибюле.
- Ну, друг мой, что у вас стряслось? - спросил Жильбер.
- Ах, сударь, - сказал старый слуга, - все эта женщина, опять эта
женщина, да еще проклятые цветы; вот увидите, вот увидите!
В этот миг послышалось рыдание. Жильбер стремительно взбежал по лест-
нице; когда он уже был на верхней ступеньке, дверь, соседняя с дверью
Мирабо, отворилась, показалась женщина в белом пеньюаре и бросилась в
ноги врачу.
- Жильбер, Жильбер, - простонала она, цепляясь обеими руками за его
грудь, - во имя неба, спасите его!
- Николь! - вскричал Жильбер. - Николь! Так это были вы, несчастная!
- Спасите его! Спасите его! - взывала Николь.
На мгновение Жильбер застыл, пронзенный ужасной мыслью.
- Вот как! - прошептал он, - Босир торговал памфлетами, направленными
против него, Николь - его любовница! Да, он и в самом деле погиб, потому
что за всем этим стоит Калиостро.
И он поспешил в покои Мирабо, хорошо понимая, что нельзя терять ни
минуты.
XLVI
ДА ЗДРАВСТВУЕТ МИРАБО!
Мирабо лежал в постели: он пришел в сознание. Здесь же были остатки
ужина, тарелки, цветы - улики не менее красноречивые, чем остатки яда на
дне бокала у постели самоубийцы.
Жильбер быстро подошел к нему и, видя его, вздохнул с облегчением.
- А, - выговорил он, - дело все же не так плохо, как я опасался.
Мирабо улыбнулся.
- Вы полагаете, доктор? - произнес он.
И покачал головой с видом человека, знающего о своем состоянии не
меньше врача, который подчас хочет обмануться сам, чтобы лучше обманы-
вать других.
На сей раз Жильбер не обратил внимания на внешние симптомы болезни.
Он пощупал пульс: пульс был быстрый и возбужденный. Он посмотрел язык:
язык был обложенный и желтый; он осведомился об ощущениях в голове
больного: голова была тяжелая и болела.
По нижним конечностям начинал распространяться холод.
Внезапно начались такие же спазмы, как два дня назад; они сводили Ми-
рабо лопатки, ключицы и диафрагму. Пульс, и раньше быстрый и возбужден-
ный, стал перемежающимся и судорожным.
Жильбер прописал те же отвлекающие средства, что вызвали облегчение в
прошлый раз.
К несчастью, больной или не в силах был терпеть это мучительное лече-
ние, или не желал исцеляться, но спустя четверть часа он стал жаловаться
на такие невыносимые боли в местах припарок, что пришлось их снять.
И начавшееся было улучшение сразу сошло на нет.
Мы не собираемся прослеживать во всех подробностях все фазы этого
страшного недуга; скажем лишь, что наутро по городу распространился слух
о нем, и на сей раз вести были более тревожные, чем накануне.
Болезнь вернулась, говорили люди, и грозит свести больного в могилу.
Вот тут-то и появился случай оценить ту огромную роль, которую может
играть один человек в жизни нации.
Весь Париж взволновался, как в те дни, когда жизням отдельных людей и
всего населения в целом угрожает тяжкое общественное бедствие. Весь
день, как и накануне, улица оставалась перегорожена, и на ней стояли на
часах простые люди, чтобы стук карет не беспокоил больного. Кучки людей,
собираясь под окнами, постоянно требовали известий; сводки о состоянии
больного тут же распространялись с улицы Шоссе-д'Антен по всему Парижу.
Дверь осаждала толпа граждан всех сословий, всех политических убеждений,
словно все партии, в какой бы вражде они ни состояли одна с другой, нес-
ли в лице Мирабо значительную утрату.
Тем временем друзья, родственники и знакомые великого оратора запол-
нили дворы, вестибюли и помещения нижнего этажа, хотя сам Мирабо понятия
не имел об этом наплыве народа.
Мирабо и доктор Жильбер почти не разговаривали.
- Значит, вы решительно хотите умереть? - спросил врач.
- А что толку жить? - возразил Мирабо.
И, вспомнив о том, какие обязательства принял на себя Мирабо по отно-
шению к королеве и какой неблагодарностью она ему отплатила, Жильбер не
стал его переубеждать; он пообещал сам себе, что до конца исполнит свой
врачебный долг, но понимал заранее, что он не бог и не в силах совершить
невозможное.
В первый же день обострения болезни, вечером, Клуб якобинцев прислал
депутацию во главе с Барнавом, чтобы справиться о здоровье своего бывше-
го председателя. Вместе с Барнавом хотели отрядить обоих Ламетов, но те
отказались.
Когда Мирабо сообщили об этом обстоятельстве, он сказал:
- А, я прекрасно знал, что они трусы, но я не знал, что они еще и
глупцы!
В течение суток Жильбер ни на миг не отлучался от Мирабо. В среду ве-
чером, около одиннадцати, больной был в относительно спокойном состоя-
нии, так что Жильбер согласился выйти в соседнюю комнату и несколько ча-
сов передохнуть.
Перед тем как лечь, доктор распорядился, чтобы его немедля уведомили
о малейших угрожающих симптомах, если они появятся.
На рассвете он проснулся. Никто не потревожил сна, но все же ему ста-
ло тревожно: трудно было поверить, что улучшение держится столько време-
ни без малейших настораживающих проявлений.
В самом деле, когда спустился Тайш, он со слезами на глазах и со сле-
зами в голосе сообщил, что Мирабо совсем худо, но, какие бы терзания он
ни испытывал, он запретил будить доктора Жильбера.
А между тем больной, должно быть, жестоко страдал: пульс был угрожаю-
щий, боли усиливались и свирепо терзали его и, наконец, возобновились
приступы удушья и спазмы.
Много раз - Тайш полагал, что это начинался бред, - много раз больной
произнес имя королевы.
- Неблагодарные! - твердил он. - Даже не прислали справиться о моем
здоровье!
А потом добавлял, словно рассуждая сам с собой:
- Как странно! Что же она скажет завтра или послезавтра, когда узна-
ет, что я умер?
Жильбер подумал, что все решит кризис, который должен наступить уже
скоро; и, собираясь вступить с недугом в яростную схватку, он велел пос-
тавить пациенту пиявки на грудь, но пиявки, словно сговорившись с умира-
ющим, не желали присасываться к коже, и их пришлось заменить новым кро-
вопусканием из ноги и мускусными пилюлями.
Припадок длился восемь часов. В течение восьми часов Жильбер, как
опытный дуэлянт, давал, так сказать, бой смерти, парируя каждый наноси-
мый ею удар, опережая иные ее выпады, а иногда и не успевая отразить ее
натиск. Наконец на исходе восьми часов лихорадка успокоилась и смерть
отступила; но, подобно тигру, который удирает, чтобы вернуться, она ос-
тавила отпечаток своих когтей на лице больного.
Жильбер застыл, скрестив руки, над постелью, которая недавно была по-
лем жестокой битвы. Он был слишком искушен в секретах своего искусства,
чтобы еще на что-то надеяться или хотя бы сомневаться.
Мирабо был обречен, и в этом трупе, простертом перед ним, Жильбер,
несмотря на теплившиеся в нем остатки жизни, не в силах был видеть живо-
го Мирабо.
И странное дело! Начиная с этой минуты больной и Жильбер, словно сго-
ворившись и словно пронзенные одною и той же мыслью, говорили о Мирабо
как о человеке, который был, но которого больше нет.
Кроме того, начиная с этой минуты на лице Мирабо запечатлелось выра-
жение торжественности, часто сопутствующее агонии великого человека: го-
лос его сделался медленным, важным, почти пророческим; в речах появилось
больше суровости, широты, глубины; в чувствах - больше доброты, самоот-
речения и возвышенности.
Ему объявили, что какой-то молодой человек, видевший его всего один
раз и не желающий назваться, настойчиво просит допустить его к больному.
Мирабо оглянулся на Жильбера, словно испрашивая у него позволения
принять этого молодого человека.
