периода, и я испросил себе двадцать лет. Последовали возражения. Вы
представляете себе? В течение двадцати веков люди были рабами или кре-
постными, а они возражали, когда я испросил себе двадцать лет, чтобы
сделать людей свободными!
Калиостро обвел взглядом собравшихся, у которых его последние слова
вызвали иронические улыбки.
Затем он продолжил:
- Наконец я добился, чтобы мне предоставили эти двадцать лет; я дал
братьям знаменитый девиз: "Lilia pedibus destrue" - и взялся за работу,
призывая всех окружающих последовать моему примеру. Я въехал во Францию
под сенью триумфальных арок; весь путь от Страсбурга до Парижа был усы-
пан лаврами и розами. Все кричали: "Да здравствует дофина! Да здравству-
ет будущая королева!." Все надежды королевства были связаны с потомством
этого спасительного брачного союза. Далее я не желаю приписывать себе
славу предпринятых шагов и заслугу в событиях. Господь меня не оставил,
он позволил мне видеть божественную руку, державшую поводья огненной ко-
лесницы. Хвала Господу! Я отбросил с дороги камни, я навел мосты через
потоки, я засыпал пропасти, а колесница катилась вперед, вот и все.
Итак, братья, смотрите, что исполнено за двадцать лет.
Парламенты пали.
Людовик Пятнадцатый, прозванный Возлюбленным, умер, окруженный всеоб-
щим презрением.
Королева семь лет была бездетна, а на исходе семи лет родила детей,
чья законность так и осталась под вопросом; ее материнство подвергалось
нападкам при рождении дофина, ее честь была поколеблена после дела с
ожерельем.
Король, возведенный на трон под титулом Людовика Желанного, принялся
за королевские труды и оказался бессилен в политике, как и в любви, ска-
тываясь от утопии к утопии вплоть до полного банкротства, от министра к
министру вплоть до господина де Калонна.
Произошло собрание нотаблей, созвавшее Генеральные штаты.
Генеральные штаты, избранные всеобщим голосованием, объявили себя На-
циональным собранием.
Знать и духовенство оказались побеждены третьим сословием.
Бастилия пала.
Иностранные войска изгнаны из Парижа и Версаля.
Ночь с третьего на четвертое августа явила аристократии всю ничтож-
ность знати.
Пятое и шестое октября явили королю и королеве всю ничтожность коро-
левской власти.
Четырнадцатое июля 1790 года явило миру единство Франции.
Принцы утратили народную любовь в эмиграции.
Месье утратил народную любовь после суда над Фаврасом.
И, наконец, на Алтаре отечества была принята присяга Конституции;
председатель Национального собрания сел на такой же трон, что и король;
закону и нации было отведено место выше этих тронов; Европа не сводит с
нас глаз, склоняется к нам, молчит и ждет; все, кто не рукоплещет нам,
объяты трепетом!
Братья, разве не верно то, что я сказал о Франции? Разве она не то
колесо, которое могло бы привести в движение Европу, не то солнце, кото-
рым озарится мир?
- Верно! Верно! - вскричали все голоса.
- А теперь, братья, - продолжал Калиостро, - считаете ли вы, что дело
продвинулось достаточно и мы можем отступиться, чтобы дальше оно шло уже
само собой? Считаете ли вы, что после присяги Конституции мы можем поло-
житься на королевское слово?
- Нет! Нет! - вскричали все голоса.
- В таком случае, - объявил Калиостро, - нам следует приступить ко
второму революционному периоду великого дела демократии. Я рад убе-
диться, что в ваших глазах, как и в моих, Федерация 1790 года-не цель.
но остановка в пути; что ж, мы постояли, передохнули, и двор принялся за
свое контрреволюционное дело; так препояшемся и снова в путь. Несомнен-
но, робким сердцам предстоит изведать немало тревожных часов и отчаянных
мгновений; часто будет казаться, что луч, озаряющий нам дорогу, погас;
нам еще не раз почудится, что указующая нам путь рука покинула нас. На
протяжении этого долгого периода, который нам надлежит пройти, не раз
покажется, что дело наше опозорено и даже загублено каким-нибудь непред-
виденным несчастным случаем, каким-нибудь нежданным происшествием; все
будет оборачиваться против нас: неблагоприятные обстоятельства, триумф
наших врагов, неблагодарность сограждан; и многие из нас, быть может на-
иболее добросовестные, после стольких тяжких трудов и ввиду явного бес-
силия начнут терзаться вопросом, не сбились ли мы с пути, не следуем ли
по неверной дороге. Нет, братья, нет! Я говорю вам это теперь, и пускай
мои слова вечно звучат у вас в ушах - во время победы подобно торжест-
венным фанфарам, в час поражения подобно набату; нет, народам-вожатым
доверена святая миссия, и на них лежит роковой, провиденциальный долг ее
исполнять; Господь, направляющий их, ведает свои таинственные пути, ко-
торые открываются нам лишь в сиянии исполненного предначертания; нередко
пелена тумана скрывает Господа от наших глаз, и мы полагаем, что Его нет
с нами; нередко сама идея отступает и словно обращается в бегство, а
между тем на самом деле она, подобно рыцарям на средневековых турнирах,
берет разбег, чтобы вновь поднять копье и устремиться на противника с
новыми силами и новым пылом. Братья! Братья! Цель, к которой мы стремим-
ся, - это маяк, зажженный на высокой горе; за время пути мы десятки раз
теряем его из виду из-за неровностей почвы и думаем, что он погас; и
тогда слабые начинают роптать, сетовать и останавливаются, говоря: "Нич-
то больше не указывает нам направление, мы бредем в потемках; давайте
останемся здесь, к чему блуждать?." Но сильные идут дальше, улыбаясь и
храня веру, и вот уже маяк виден опять, а после вновь исчезает и вновь
появляется, и с каждым разом все виднее, все ярче, потому что он стано-
вится все ближе. Вот так, борясь, упорно продолжая начатое, а главное,
храня веру, избранники мира дойдут до подножия спасительного маяка, свет
которого воссияет однажды не только для всей Франции, но и для всех на-
родов земли. Поклянемся ж, братья, поклянемся от имени нашего и наших
преемников не останавливаться, покуда не воссияет по всей земле святой
завет Христа, первой части которого мы уже почти достигли: свобода, ра-
венство, братство!
Эти слова Калиостро были встречены бурным одобрением; но посреди кри-
ков и рукоплесканий, подобно каплям ледяной воды, срывающимся со сводов
сырой пещеры на пылающий лоб путника, во всеобщий восторг ворвались сло-
ва, произнесенные чьим-то резким, язвительным голосом:
- Да, поклянемся, но прежде объясни нам, как ты понимаешь эти три
слова, чтобы мы, скромные апостолы, могли объяснять их с твоих слов.
Пронзительный взгляд Калиостро прорезал толпу и, словно солнечный
зайчик, высветил бледное лицо депутата от Арраса.
- Хорошо, - сказал он. - Слушай, Максимильен. Потом, подняв руку и
возвысив голос, он обратился к собранию:
- Слушайте все!
XLIII
СВОБОДА! РАВЕНСТВО! БРАТСТВО!
Среди собравшихся установилось торжественное молчание, глубина кото-
рого свидетельствовала, какую важность придают слушатели тому, что им
предстоит услышать.
- Да, меня с полным основанием спросили, что такое свобода, что такое
равенство и что такое братство; я скажу вам это. Начнем со свободы. И
прежде всего, братья, не путайте свободу с независимостью; это не две
сестры, похожие друг на друга, - это два врага, проникнутые взаимной не-
навистью. Почти все народы, обитающие в горах, независимы; но не знаю
примеров, чтобы народы эти, кроме Швейцарии, были воистину свободны.
Никто не станет отрицать, что Калабрия, Корсика и Шотландия независимы.
Никто не посмеет утверждать, что они свободны. Когда ущемляют воображе-
ние калабрийца, честь корсиканца, выгоду шотландца, калабриец, не в си-
лах прибегнуть к правосудию, поскольку угнетенные народы лишены правосу-
дия, калабриец хватается за кинжал, корсиканец - за стилет, шотландец -
за dirk; он наносит удар, враг падает - и он отомщен; тут же горы, где
он найдет убежище, и за неимением свободы, которую тщетно призывают жи-
тели города, он обретает независимость в глубоких пещерах, густых лесах,
на высоких утесах; это независимость лисицы, серны, орла. Но орел, серна
и лисица, бесстрастные, неизменные, равнодушные зрители великой челове-
ческой драмы, разыгрывающейся перед ними, - это животные, подчиненные
инстинктам и обреченные одиночеству; первобытные, древние, исконные, так
сказать, цивилизации Индии, Египта, Этрурии, Малой Азии, Греции и Рима,
объединившие свои познания, верования, искусства, поэзию, словно пучок
лучей, которые они устремили в мир, чтобы высветить современную цивили-
зацию с момента ее зарождения и в ходе ее развития, оставили лисиц в их
норах, серн - на горных отрогах, орлов - среди туч; в самом деле, время
для них идет, но не имеет меры, науки процветают среди них, но не идут
вперед; с их точки зрения, нации рождаются, возвышаются и падают, но ни-
чему не научаются. Дело в том, что Провидение ограничило круг их возмож-
ностей инстинктом индивидуального выживания, в то время как Бог дал че-
ловеку понятие о добре и зле, чувство справедливости, ужас перед одино-
чеством, любовь к обществу себе подобных. Вот почему человек, рождаясь
одиноким, как лисица, диким, как серна, неприкаянным, как орел, объеди-
нился с себе подобными в семью, семьи слились в племя, племена - в наро-
ды. Дело в том, братья, что, как я вам уже говорил, человек, отделяющий
себя от других, имеет право лишь на независимость, а когда люди объеди-
няются, они, напротив, получают право на свободу.
Свобода!
Это не есть изначальное и единственное в своем роде вещество, вроде
золота; это цветок, это искусство, это, наконец, плод; нужно ухаживать
за ней, чтобы она расцвела и созрела. Свобода - это право каждого делать
- на благо собственной выгоде, удовлетворению, довольству, развлечению,
славе - все, что не нарушает интересов другого человека; это отказ от
части собственной независимости ради создания запаса общей свободы, от-
куда каждый черпает в свой черед и в равной мере; и, наконец, свобода
есть нечто еще большее, а обязательство, принятое человеком перед лицом
мира, в том, что он будет не замыкать добытую сумму просвещения, прог-
ресса, привилегий в эгоистическом кругу одного народа, одной нации, од-
ной расы, а, напротив, распространять их щедрой рукой среди других людей
и народов всякий раз, когда неимущий человек или нуждающееся общество
попросят вас поделиться с ними вашим богатством. И не опасайтесь исчер-
пать это богатство, потому что свобода обладает божественным преимущест-
вом умножаться от самой расточительности, подобно огромным рекам, ороша-
ющим землю, которые тем обильнее в своих истоках, чем полноводнее они в
устье. Вот что такое свобода: манна небесная, на которую имеет право
каждый; но избранный народ, которому она досталась, обязан оделить ею
каждый народ, требующий своей доли; так я понимаю свободу, - заключил
Калиостро, даже не снисходя до того, чтобы прямо ответить задавшему воп-
рос. - Перейдем к равенству.
Всеобщий одобрительный шепот взлетел под самые своды, обласкав орато-
ра веянием самой сладостной на свете ласки - если не для сердца, то по
крайней мере для гордости человеческой - популярности.
Но он, привыкший к овациям, простер руку, требуя тишины.
- Братья, - сказал он, - часы идут, время бесценно, каждая минута,
использованная врагами нашего святого дела, углубляет пропасть у нас под
ногами или воздвигает препятствие на нашем пути. Так дайте же мне расс-
казать вам о равенстве, как только что я рассказал вам о свободе.
После этих слов послышались призывы: "Тс-с, тс-с!. - затем установи-
лась полная тишина, и зазвучал чистый, звучный, выразительный голос Ка-
лиостро.
- Братья, - сказал он, - я не стану оскорблять вас предположением,
что кто-то из вас, слыша это манящее слово .равенство., поймет его как
