- Я, король французов, - говорит Людовик XVI, - клянусь употребить
всю власть, которой наделил меня конституционный закон государства, на
то, чтобы поддерживать Конституцию, принятую Национальным собранием и
одобренную мною, и способствовать исполнению законов.
Ах, государь, государь, зачем же и на этот раз вы не пожелали принес-
ти клятву на алтаре?
Двадцать первое июня станет ответом на четырнадцатое июля, Варенн
откроет разгадку Марсова поля.
Но истинной или ложной была эта клятва, она была отмечена новыми
вспышками и новым грохотом.
Сто пушек грянули, как грянули они в честь Лафайета и в честь предсе-
дателя Собрания, и артиллерия департаментов в третий раз подхватила
грозное предупреждение королям: "Берегитесь, Франция встает на ноги! Бе-
регитесь, Франция хочет быть свободной, и, как тот римский посол, у ко-
торого в складках плаща таились и мир, и война, она готова взметнуть
свой плащ над целым светом!.
XXXIX
ЗДЕСЬ ТАНЦУЮТ
И вот для всей этой неисчислимой толпы настал час безбрежной радости.
Мирабо на миг забыл королеву, Бийо на миг забыл Катрин.
Король удалился под всеобщие приветственные клики. Собрание вернулось
в зал заседаний в сопровождении того же кортежа, с которым прибыло на
Марсово поле.
Что до знамени, которое город Париж вручил ветеранам армии, то, как
сообщает "История революции, составленная двумя друзьями народа., было
решено, что знамя это будет вывешено под сводами Национального собрания
на память будущим законодательным собраниям о счастливой эпохе, наступ-
ление которой отпраздновали в этот день, и как эмблема, способная напом-
нить войскам, что они подчиняются двум властям и не смеют выступать без
согласного распоряжения обеих этих властей.
Мог ли Шапелье, по предложению которого был издан этот декрет, пред-
видеть двадцать седьмое июля, двадцать четвертое февраля и второе декаб-
ря?
Стемнело. Утренний праздник происходил на Марсовом поле, вечернему
надлежало быть у Бастилии.
Восемьдесят три покрытых листвой дерева, по числу департаментов,
изображали собой восемь башен крепости, на фундаментах которых они были
установлены. От дерева к дереву тянулись сверкающие гирлянды; посредине
возвышалась гигантская мачта, увенчанная знаменем, на котором красова-
лось слово "Свобода." Возле рвов была вырыта огромная могила, в которой
были погребены кандалы, цепи, решетки Бастилии и знаменитый барельеф,
украшавший ранее башенные часы и изображавший скованных рабов. Кроме то-
го, оставили отверстыми и осветили во всей их зловещей глубине под-
вальные одиночные камеры, вобравшие в себя столько слез и заглушившие
столько вздохов. И наконец, когда, привлеченная музыкой, звучавшей среди
листвы, публика добиралась до того места, где прежде был внутренний
двор, там перед нею открывался ярко освещенный бальный зал, и над входом
в этот зал были начертаны слова, подтверждавшие, что прорицание Калиост-
ро осуществилось:
ЗДЕСЬ ТАНЦУЮТ
За одним из тысячи столиков, расставленных вокруг Бастилии, под имп-
ровизированной сенью, воспроизводившей древнюю крепость почти с такой же
точностью, как обтесанные камешки архитектора Паллуа, подкреплялись двое
мужчин, утомленные после дня маршировки и маневров. Перед ними были выс-
тавлены огромная колбаса, четырехфунтовый каравай и две бутылки вина.
- Эх, чтоб мне с места не сойти! - сказал, одним духом опорожнив свой
стакан, младший из сотрапезников, носивший мундир капитана национальной
гвардии, в то время как второй, старше его по крайней мере вдвое, был
одет в мундир представителя провинции. - Чтоб мне с места не сойти! До
чего ж хорошо поесть, когда голоден, и попить, когда в глотке сухо!
Потом, помолчав, он спросил:
- А что же вы, папаша Бийо? Неужто вам не хочется ни пить, ни есть?
- Я попил и поел, - отвечал второй, - и теперь мне хочется только од-
ного...
- Чего же?
- Я скажу тебе это, дружище Питу, когда для меня придет час сесть за
стол.
Питу не почувствовал хитрости в ответе Бийо. Бийо мало съел и мало
выпил, несмотря на утомительный день, который к тому же, по выражению
Питу, был голодноват; но с тех пор, как из Виллер-Котре они прибыли в
Париж, за все пять дней или, вернее, пять ночей работы на Марсовом поле
Бийо также очень мало пил и очень мало ел.
Питу знал, что некоторые недомогания, не представляя большой опаснос-
ти, полностью лишают аппетита самых крепких людей, и всякий раз, приме-
чая, как мало ест Бийо, спрашивал его, как спросил только что, в чем
причина такого воздержания; но Бийо всякий раз отвечал, что он не голо-
ден, и Питу довольствовался этим ответом.
Однако было одно обстоятельство, по-настоящему смущавшее Питу; то бы-
ла не воздержанность Бийо в пище - в конце концов, каждый волен есть ма-
ло или вообще не есть. К тому же чем меньше ел Бийо, тем больше достава-
лось ему, Питу. Нет, его смущала немногословность фермера.
Когда Питу делил с кем-нибудь трапезу, он любил поговорить; он заме-
тил, что беседа, ничуть не мешая глотанию, способствует пищеварению, и
это наблюдение так глубоко укоренилось у него в мозгу, что, когда Питу
доводилось есть в одиночестве, он пел.
Если, конечно, на него не нападало уныние.
Но теперь у Питу не было никаких причин для уныния, скорее напротив.
С некоторых пор жизнь его в Арамоне снова наладилась. Как мы знаем,
Питу любил, вернее, обожал Катрин, и я прошу читателя понимать это бук-
вально; итак, что нужно итальянцу или, например, испанцу, обожающим Ма-
донну? Видеть ее, стоять перед ней на коленях, молиться.
А что делал Питу?
С наступлением темноты он отправлялся к Клуисовой глыбе; он видел
Катрин, стоял перед ней на коленях молился.
И девушка, благодарная Питу за огромную услугу, которую он ей оказал,
не препятствовала ему в этом. Взгляд ее устремлялся мимо Питу, гораздо
дальше, гораздо выше!
Лишь время от времени славный парень ощущал легкие уколы ревности,
когда приносил с почты письмо от Изидора к Катрин или относил на почту
письмо от Катрин к Изидору.
Но в конечном счете это все же было несравненно лучше, чем прежде,
когда он только что вернулся из Парижа и объявился на ферме, и Катрин,
распознав в Питу демагога, врага знати и аристократов, выставила его за
дверь, говоря, что работы для него на ферме нет.
Питу, не знавший о беременности Катрин, даже не подозревал, что ны-
нешнее положение дел не может длиться вечно.
Посему он покинул Арамон с огромным сожалением, но офицерский чин
обязывал его подавать пример ревностной службы; и вот он попрощался с
Катрин, поручил ее заботам папаши Клуи и обещал вернуться как можно ско-
рей.
Как видим, ничего из того, что осталось у Питу дома, не могло погру-
зить его в уныние.
В Париже с ним также не приключилось ничего худого, что могло бы за-
ронить в его сердце это чувство.
Он разыскал доктора Жильбера и отчитался ему в употреблении его двад-
цати пяти луидоров, а также передал благодарность и добрые пожелания
тридцати трех солдат национальной гвардии, которых он обмундировал на
эти двадцать пять луидоров, а доктор Жильбер вручил ему еще двадцать
пять луидоров, на сей раз предназначавшихся не только на нужды нацио-
нальной гвардии, но и на его собственные.
Питу простодушно и без лишних слов принял этот подарок.
Г-н Жильбер был для него богом, и от него Питу легко было принять что
бы то ни было.
Когда Всевышний насылал дождь или солнце, Питу никогда не приходило в
голову взять с собой зонтик, чтобы уклониться от господних даров.
Нет, он принимал и то, и другое, и, как цветам, как всем растениям и
деревьям, эти дары всегда приходились ему кстати.
Кроме того, Жильбер ненадолго погрузился в размышления, а потом, под-
няв к нему свое красивое задумчивое лицо, сказал:
- Сдается мне, дорогой Питу, что Бийо о многом нужно мне рассказать,
а покамест я буду беседовать с Бийо, почему бы тебе не навестить Се-
бастьена?
- Ах, с удовольствием, господин Жильбер, - воскликнул Питу, хлопая в
ладоши, как ребенок, - мне самому ужасно хотелось, но я не смел попро-
сить у вас разрешения.
Жильбер еще на миг задумался.
Потом взял перо, написал несколько слов, сложил лист и надписал имя
своего сына.
- Держи, - сказал он, - возьми экипаж и поезжай за Себастьеном;
по-видимому, вследствие того, что я написал, ему надо будет нанести один
визит; ты проводишь его, не правда ли, милый Питу, и подождешь у дверей.
Может быть, придется подождать час или даже больше, но я знаю твою снис-
ходительность: ты скажешь себе, что оказываешь мне этим услугу, и не
станешь скучать.
- Да нет же, не беспокойтесь, господин Жильбер, - сказал Питу, - я
никогда не скучаю. К тому же по дороге я куплю у булочника краюху хлеба,
и, если в карете мне станет скучно, я пожую.
- Прекрасное средство! - отозвался Жильбер. - Но только, знаешь ли,
Питу, - добавил он, улыбаясь, - с точки зрения гигиены есть всухомятку
вредно: хлеб лучше чем-нибудь запивать.
- Тогда, - подхватил Питу, - я кроме хлеба куплю ломоть студня и бу-
тылку вина.
- Браво! - воскликнул Жильбер.
И воодушевленный Питу вышел, нанял фиакр, велел ему подъехать к кол-
лежу Людовика Святого, спросил Себастьена, который прогуливался в саду
при коллеже, сгреб его в объятия, как Геракл Телефа, расцеловал от души,
а потом, опустив на землю, вручил ему письмо от отца.
Себастьен первым делом поцеловал письмо с нежной и почтительной сы-
новней любовью; потом, после минутного размышления, он спросил:
- Скажи, Питу, а не говорил ли отец, что ты должен куда-то меня от-
везти?
- Да, если ты согласишься.
- Еще бы, - поспешно промолвил мальчик, - конечно, я согласен, и ты
скажешь отцу, что я был в восторге от его предложения.
- Ладно, - сказал Питу, - похоже, что речь идет о месте, где тебе бы-
вает очень весело.
- Я был в этом месте всего один раз, Питу, но буду счастлив туда вер-
нуться.
- В таком случае, - объявил Питу, - остается только предупредить аб-
бата Берардье о твоей отлучке; фиакр ждет у дверей, и я тебя увезу.
- Превосходно, - отвечал юноша, - и, чтобы не терять времени, милый
Питу, отнеси сам аббату записку от отца, а я тем временем немного приве-
ду себя в порядок и буду ждать тебя во дворе.
Питу отнес письмо директору коллежа, получил exeat и спустился во
двор.
Свидание с аббатом Берардье приятно польстило самолюбию Питу; в нем
признали того нищего крестьянина - в шлеме, при сабле, но без такого
важного предмета туалета, как кюлоты, - который в тот самый день, когда
пала Бастилия, год тому назад, произвел в коллеже целый переполох как
оружием, которое при нем было, так и одеждой, которой на нем не было.
Сегодня он явился сюда в треуголке, в синем сюртуке с белыми отворотами,
в коротких кюлотах, с капитанскими эполетами на плечах; сегодня он явил-
ся с той уверенностью в себе, какая достигается благодаря уважению сог-
раждан; таким образом, он имел право на самое обходительное обращение.
И аббат Берардье встретил его весьма обходительно.
Почти в то же самое время, когда Питу спускался по лестнице, ведущей
от директора коллежа, Себастьен, у которого была комната в другом крыле,
спускался по другой лестнице.
Себастьен уже не был ребенком; это был очаровательный юноша лет шест-
надцати-семнадцати, лицо его обрамляли чудесные каштановые волосы, а го-
лубые глаза метали первое юное пламя, позлащенное, как лучи зари.
- Я готов, - весело сказал он Питу, - поехали.
Питу посмотрел на него до того радостно и вместе с тем до того изум-
ленно, что Себастьсну пришлось повторить свое приглашение еще раз.
На сей раз Питу последовал за юношей.
У ворот Питу сказал Себастьену:
- Вот ведь какое дело: я, знаешь ли, понятия не имею, куда нам ехать,
