Замок был вполне пригоден для жилья, по крайней мере если верить сло-
вам садовника; впрочем, на первый взгляд было похоже, что так оно и
есть.
Он принадлежал к домену аббатства Сен-Дени, будучи центром аржантейс-
кого приорства, и теперь, вследствие ряда декретов о собственности духо-
венства, был пущен на продажу.
Как мы уже сказали, Мирабо знал этот замок, но ему никогда не доводи-
лось осматривать его столь внимательно, как он имел возможность сделать
это теперь.
Когда решетку отперли, он очутился в первом дворе, имевшем форму поч-
ти правильного квадрата. Справа располагался флигелек, в котором жил са-
довник, слева - другой, отделанный с таким кокетством, что возникало
сомнение, впрямь ли эти здания - родные братья.
И тем не менее это был его родной брат; однако благодаря убранству
этот мещанский домик выглядел почти аристократически: гигантские розовые
кусты, усыпанные цветами, одели его пестрым нарядом, а виноградник оплел
наподобие зеленого пояса. Все окна прятались за занавесями из гвоздик,
гелиотропов и фуксий, которые густыми ветвями и пышными цветами загора-
живали жилье от солнечных лучей и нескромных взглядов; к домику прилегал
небольшой сад, сплошные лилии, кактусы и нарциссы, - издали его можно
было принять за ковер, вышитый руками Пенелопы; цветник тянулся вдоль
всего первого двора, а напротив него росли великолепные вязы и ги-
гантская плакучая ива.
Мы уже упоминали о страсти Мирабо к цветам. Видя этот утопавший в ро-
зах флигель, этот очаровательный сад, окружавший, казалось, жилище Фло-
ры, он радостно вскрикнул.
- Скажите, друг мой, - обратился он к садовнику, - а вот этот па-
вильон тоже сдается или продается?
- Разумеется, сударь, - отвечал тот, - ведь он относится к замку, а
замок предназначен к продаже или сдаче внаем. Правда, сейчас там живут,
но поскольку арендный договор отсутствует, то, ежели, сударь, вы остави-
те замок за собой, вы сможете отказать лицу, живущему там теперь.
- Вот как! И что это за лицо? - спросил Мирабо.
- Одна дама.
- Молодая?
- Лет тридцати-тридцати пяти.
- Хороша собой?
- Очень.
- Ладно, - сказал Мирабо, - посмотрим; красивая соседка не такая уж
помеха... Покажите мне замок, друг мой.
Садовник пошел вперед, пересек мост, отделявший первый двор от второ-
го; под мостом протекала речушка.
На том берегу садовник остановился.
- Коли вы, сударь, пожелаете не беспокоить даму, живущую во флигеле,
то это вам будет нетрудно: вот эта речка полностью отделяет часть парка,
прилегающую к флигелю, от остального участка: она будет гулять у себя, а
вы, сударь, у себя.
- Ладно, ладно, - сказал Мирабо, - поглядим на замок.
И он проворно взошел по пяти ступенькам крыльца.
Садовник отворил центральную дверь.
Она вела в отделанный алебастром вестибюль с нишами, в которых прята-
лись статуи, и колоннами, увенчанными вазами по моде того времени.
Дверь в глубине вестибюля, точно напротив центрального входа, вела в
сад.
По правую руку от вестибюля находились бильярдная и столовая.
По левую - две гостиные, большая и малая.
Такое раположение на первый взгляд пришлось Мирабо по вкусу; правда,
он казался рассеянным и словно чего-то ждал.
Поднялись на второй этаж.
На втором этаже обнаружилась зала, как нельзя лучше подходившая для
того, чтобы устроить в ней кабинет, и три или четыре господские спальни.
Окна залы и спален были закрыты.
Мирабо сам подошел к одному из окон и отворил его.
Садовник хотел отворить остальные.
Но Мирабо подал ему знак не делать этого. Садовник остановился.
Прямо под тем окном, которое только что распахнул Мирабо, у подножия
огромной плакучей ивы устроилась полулежа какая-то женщина с книгой, в
нескольких шагах от нее на траве среди цветов играл ребенок лет пя-
ти-шести.
Мирабо понял, что это обитательница павильона.
Трудно было представить себе более изящный и элегантный наряд, чем ее
скромный муслиновый пеньюар, отделанный кружевами и надетый поверх те-
логреи из белой тафты с оборками из белых и розовых лент; чем белая мус-
линовая юбка с присборенными воланами, белыми и розовыми под цвет телог-
реи; чем корсаж из розовой тафты с бантами того же цвета и накидка, вся
в кружевах, ниспадавшая подобно вуали и позволявшая зыбко, как в тумане,
различить черты лица.
Кисти рук у женщины были тонкие, удлиненные, с ногтями аристократи-
ческой формы; по-детски миниатюрные ножки, обутые в туфельки из белой
тафты с розовыми бантами, довершали этот гармонический и обольстительный
облик.
Ребенок, весь в белом атласе, носил шапочку а-ля Генрих IV и - подоб-
ное причудливое сочетание было весьма распространено в ту пору - трехц-
ветный пояс, называвшийся .национальным."
Между прочим, так был одет юный дофин в тот день, когда в последний
раз показался на балконе Тюильри вместе с матерью.
Жест Мирабо означал, что ему не хотелось беспокоить прекрасную чита-
тельницу.
В самом деле, то была дама из павильона, утопавшего в цветах; то была
королева сада с лилиями, кактусами и нарциссами, словом, та самая сосед-
ка, которую Мирабо, в котором вожделение всегда преобладало над прочими
чувствами, выбрал бы сам, если бы случаю не было угодно свести их вмес-
те.
Некоторое время он пожирал глазами прелестное создание, неподвижное,
как статуя, и не ведающее об устремленном на него пламенном взоре. Но
вот не то случайно, не то вследствие магнетических флюидов глаза незна-
комки оторвались от книги и обратились к окну.
Она заметила Мирабо, слегка вскрикнула от неожиданности, встала,
кликнула сына и за руку повела его прочь, на ходу два-три раза оглянув-
шись; вскоре мать и дитя скрылись за деревьями; Мирабо лишь проводил
глазами ее элегантный наряд, мелькавший между стволами: белизна платья
спорила с наступившими сумерками.
На крик незнакомки Мирабо отозвался криком удивления.
Мало того, что у женщины были королевские манеры: насколько позволяли
судить кружева, скрывавшие ее черты, она и лицом была похожа на Марию
Антуанетту.
Ребенок довершал сходство: он был в том же самом возрасте, что млад-
ший сын королевы, той самой королевы, чья поступь, лицо, мельчайшие дви-
жения после свидания в Сен-Клу так глубоко врезались не только в память,
но и в самое сердце Мирабо, что он узнал бы ее везде, где бы ни встре-
тил, будь она даже окутана божественным облаком, каким Вергилий окутал
Венеру, явившуюся перед своим сыном на берегу Карфагена.
Какое же необъяснимое чудо привело в парк у дома, который собирался
снять Мирабо, эту таинственную женщину - если не самое королеву, то ее
живой портрет?
В этот миг Мирабо почувствовал, как на плечо ему легла чья-то рука.
XXXV
ВЛИЯНИЕ НЕЗНАКОМКИ НАЧИНАЕТ СКАЗЫВАТЬСЯ
Мирабо вздрогнул и оглянулся.
Человек, положивший руку ему на плечо, был доктор Жильбер.
- А, это вы, любезный доктор, - произнес Мирабо. - Ну, что?
- Да как вам сказать, - отвечал Жильбер, - я осмотрел ребенка.
- И надеетесь его спасти?
- Врач никогда не должен терять надежду, даже перед лицом самой смер-
ти.
- Черт побери, - заметил Мирабо, - значит, болезнь тяжелая.
- Более того, дорогой граф, смертельная.
- Что же это за болезнь?
- Я и сам хочу поподробнее потолковать с вами об этом, поскольку под-
робности могут представлять особый интерес для человека, который решился
бы поселиться в этом замке, не имея понятия, какой угрозе он себя под-
вергает.
- Помилуйте! - вскричал Мирабо. - Что же, по-вашему, здесь можно за-
разиться чумой?
- Нет, но сейчас я расскажу вам, каким образом несчастное дитя подх-
ватило лихорадку, которая, по всей вероятности, за неделю сведет его в
могилу. Его мать косила сено вокруг замка вместе с садовником и, чтобы
работать без помех, положила ребенка в нескольких шагах от одного из
этих рвов со стоячей водой, опоясывающих парк; не имея ни малейшего
представления о двойном вращении Земли, добрая женщина устроила малютку
в тени: она не подозревала, что через час тень уйдет и он окажется на
солнцепеке. Услыхав крики, она пришла за ребенком и увидала, что с ним
приключилось сразу две беды: во-первых, он перегрелся на солнце, которое
напекло ему головку, а во-вторых, его отравили болотные испарения, и у
него началась болотная лихорадка.
- Простите меня, доктор, но я не вполне вас понимаю, - признался Ми-
рабо.
- Позвольте, вам не приходилось слышать о лихорадке, которую насылают
Понтийские болота? Разве вы не знаете, по крайней мере понаслышке, о
смертоносных миазмах, которые исходят из тосканских трясин? Не читали у
флорентийского поэта о смерти Пии деи Толомеи?
- Отчего же, доктор, все это мне известно, но как светскому человеку
и поэту, а не как химику и врачу. Кабанис, когда мы виделись с ним в
последний раз, толковал мне о чем-то подобном по поводу зала в Манеже,
где мы всегда скверно себя чувствуем; он даже утверждал, что если я во
время заседания не выйду три раза в сад Тюильри подышать свежим возду-
хом, то отравлюсь и умру.
- И Кабанис был прав.
- Не могли бы вы объяснить мне, в чем тут дело, доктор? Вы бы меня
весьма этим порадовали.
- В самом деле?
- Да, я недурно знаю греческий и латынь; за четыре или пять лет, ко-
торые я в общей сложности провел за решеткой благодаря щепетильности от-
ца, озабоченного общественным мнением, я неплохо изучил античность. Ис-
пользуя пропадавшее втуне время, я даже написал непристойную книгу о
нравах этой самой античности, вполне, впрочем, достоверную с ученой точ-
ки зрения. Но я понятия не имею, каким образом можно отравиться в зале
Национального собрания, если только вас не укусит аббат Мори или вы не
прочтете листок господина Марата.
- Что же, я вам расскажу об этом; быть может, мои объяснения покажут-
ся несколько сложны человеку, в скромности своей признающему, что он не
слишком силен в физике и несведущ в химии. Тем не менее постараюсь гово-
рить как можно понятнее.
- Говорите, доктор, никогда у вас не было более любознательного слу-
шателя.
- Архитектор, выстроивший зал Манежа, - а архитекторы, любезный граф,
к несчастью, так же, как вы, бывают никудышными химиками, - архитектор,
выстроивший зал Манежа, не подумал о том, чтобы провести внутренние тру-
бы, по которым удалялся бы испорченный воздух, или внешние, для впуска
воздуха извне. Вот и получается, что одиннадцать сотен ртов, запертых в
этом зале, вбирают в себя кислород, а выдыхают углекислые испарения; по-
этому спустя час после начала заседания, особенно зимой, когда окна зак-
рыты, а печи топятся, воздух становится непригоден для дыхания.
- В этом процессе мне хотелось бы разобраться хотя бы затем, чтобы
рассказать о нем Байи.
- Это объясняется как нельзя проще: чистый воздух, такой, какой поло-
жено вдыхать нашим легким, то есть такой, каким мы дышим в помещении,
одной стеной обращенном к востоку и расположенном вблизи проточной воды,
иначе говоря, воздух, которым мы дышим в наиболее благоприятных услови-
ях, состоит из семидесяти семи частей кислорода, двадцати одной части
азота и двух частей так называемых водяных испарений.
- Превосходно! Покуда я вас понял и записываю ваши цифры.
- Ладно, слушайте дальше: венозная кровь, темная и насыщенная углеро-
дом, поступает в легкие, где она должна восстановиться благодаря сопри-
косновению с наружным воздухом, то есть с кислородом, который при вдохе
извлекается из свежего воздуха. Здесь происходит явление двоякого рода,
которое мы обозначаем словом .гематоз." Кислород, соприкоснувшись с
кровью, соединяется с ней, меняет ее темный цвет на алый и дает ей час-
тицу жизни, необходимую каждому организму; одновременно углерод, взаимо-
действуя с частью кислорода, превращается в углекислоту, или двуокись
