углерода, и выдыхается наружу, в процессе выдыхания смешавшись с некото-
рым количеством водяных испарений. И вот этот-то чистый воздух, который
мы вбираем в себя при вдохе, и испорченный воздух, который мы выдыхаем,
в закрытом помещении создают такую атмосферу, которая не только не го-
дится для дыхания, но может произвести самое настоящее отравление.
- Что же, по вашему мнению, доктор, я уже наполовину отравлен?
- Безусловно. Именно от этой причины происходят все ваши внутренние
боли; разумеется, к отравлению, полученному в зале Манежа, добавляется и
то, которое вы перенесли в Архиепископском зале, и в башне Венсенского
замка, и в форте Жу, и в замке Иф. Разве вы не помните: госпожа де
Бельгард говорила, что в Венсенском замке есть одна камера, действующая
не хуже доброй дозы мышьяка?
- И что же, милый доктор, бедное дитя оказалось полностью в том сос-
тоянии, в каком я пребываю лишь наполовину: оно отравлено?
- Да, дорогой граф, и отравление повлекло за собой пагубную лихорад-
ку, которая гнездится в мозгу и в мозговых оболочках. Эта лихорадка раз-
вилась в хворь, которую в обиходе называют мозговой горячкой, а будь на
то моя воля, я присвоил бы ей новое имя: я бы окрестил ее, если угодно,
острой водянкой головы. Отсюда и конвульсии, отсюда и опухшее лицо, и
синие губы; отсюда и судорожно сжатые челюсти - это бросается в глаза;
отсюда закатывающиеся глазные яблоки, неровное дыхание, неровный пульс и
шумы в сердце и, наконец, липкий пот, выступающий по всему телу.
- Черт побери, дорогой мой доктор, от вашего перечисления прямо-таки
бросает в дрожь! Право, когда я слышу, как лекарь сыплет медицинскими
терминами, это для меня все равно что читать какой-нибудь кляузный доку-
мент на гербовой бумаге: мне начинает казаться, что самое приятное из
того, что меня ждет, - это смерть. А что вы прописали бедному мальчику?
- Самое энергичное лечение; и спешу вам сообщить, что один или два
луидора, завернутых в рецепт, дадут матери возможность выполнит все наз-
начения. Холодные компрессы на голову, припарки к конечностям, рвотное,
отвар хины.
- Вот как! И неужели все это не поможет?
- Если не поможет сам организм, пользы от всего этого будет немного.
Я прописал все это лечение для очистки совести. Остальное довершит ан-
гел-хранитель этого ребенка, если только он у него есть.
- Гм! - вырвалось у Мирабо.
- Вы поняли, не правда ли? - спросил Жильбер.
- Вашу теорию отравления окисью углерода? Более или менее понял.
- Нет, я не о том; я имею в виду другое: вы поняли, что воздух замка
Маре вам не годится?
- Вы полагаете, доктор?
- Я убежден в этом.
- Весьма досадно, потому что сам замок совершенно меня устраивает.
- Как это на вас похоже: вы воистину враг самому себе! Я советую вам
возвышенность - вы выбираете низину; я предписываю вам проточную воду,
вас манит стоячая.
- Зато какой парк! Вы только посмотрите на эти деревья, доктор!
- Поспите одну ночь при открытом окне, граф, или прогуляйтесь после
одиннадцати вечера в тени этих прекрасных деревьев, а на другой день
расскажете мне, что у вас новенького.
- Значит, из отравленного наполовину, как сейчас, на другой день я
превращусь в совершенно отравленного?
- Вы просили меня сказать правду?
- Да, и вы мне ее сказали, не правда ли?
- Да, голую правду. Я знаю вас, мой дорогой граф. Вы стремитесь сюда,
чтобы убежать от мирской суеты, но суета настигнет вас и здесь: каждый
влачит за собой свою цепь, железную, золотую или цветочную. Ваша цепь -
это ночью наслаждение, а днем работа. Пока вы были молоды, сладострастие
служило вам отдохновением от трудов; но дни ваши истощены трудами, а но-
чи сладострастием. Вы сами сказали мне вашим выразительным, красочным
слогом, что чувствуете, как из летней поры перешли в осеннюю. А пос-
кольку, дорогой граф, вследствие избытка ночных наслаждений и дневных
трудов мне необходимо бывает отворить вам кровь, то подумайте сами: пос-
ле этого во время неизбежного упадка сил вы будете особенно подвержены
действию нездорового воздуха, который ночью исходит от этих больших де-
ревьев в парке, а днем - от миазмов стоячей воды. И тогда уж - чего вы
хотите! - вас окажется двое против меня одного; причем оба сильнее меня:
вы и природа. Меня ждет неизбежное поражение.
- Так вы полагаете, милый доктор, что меня сведет в могилу болезнь
потрохов?." Черт побери, вы меня изрядно этим огорчаете. Внутренние бо-
лезни мучительны и долго длятся! Я предпочел бы какой-нибудь сокруши-
тельный апоплексический удар или, например, аневризму. Не могли бы вы
мне это обеспечить?
- Ну, вам нет никакой надобности меня об этом просить, дорогой граф,
- сказал Жильбер, - вы уже достигли или достигнете желаемого. По-моему,
ваши кишки - это уже следствие, а главная причина всех ваших хворей, те-
перешних и будущих, - сердце. К несчастью, в вашем возрасте сердечные
заболевания разнообразны и многочисленны, и далеко не все они влекут за
собой мгновенную смерть. Главное правило, милый граф, таково - выслушай-
те его со вниманием, оно нигде не записано, но я, скорее наблюдатель и
философ, нежели врач, сообщаю его вам, - острые заболевания у людей поч-
ти без исключения следуют одному и тому же порядку: у детей страдает
мозг, у юношей грудь, а у зрелых людей внутренние органы и, наконец, у
стариков - мозг, который много передумал, и сердце, много перестрадав-
шее. И когда наука скажет свое последнее слово, когда природа, целиком и
полностью исследованная человеком, раскроет свою последнюю тайну, когда
на каждую хворь придумают лекарство, когда человек, за редкими исключе-
ниями, наподобие животных, которые его окружают, станет умирать только
от старости, единственными уязвимыми органами у него останутся мозг и
сердце. Сердцу потребуется время, чтобы прийти в негодность; не обращай-
тесь с ним так, как обращались до сих пор, не требуйте от него больше
работы, чем ему по силам, не нагружайте на него больше переживаний, чем
оно может снести, поставьте себя в такие условия, чтобы не нарушать три
важнейшие жизненные функции - дыхание, которое сосредоточено в легких,
кровообращение, сосредоточенное в сердце, и пищеварение, сосредоточенное
в кишках, - и вы проживете еще двадцать, тридцать лет и умрете, возмож-
но, просто от старости; если же, наоборот, вы будете и дальше стремиться
к самоубийству... Господи, чего же проще: вы по собственной воле отдали-
те или ускорите свою смерть. Представьте себе, что вы правите парой го-
рячих лошадей, которые увлекают за собой вас, возницу, заставьте их идти
шагом, и они проделают долгий путь за долгое время; пустите их в галоп -
и, как кони Гелиоса, они за сутки пробегут весь небесный круг.
- Да, - возразил Мирабо, - но ведь в течение этого дня они светят и
греют, а это не пустяк. Пойдемте, доктор, уже поздно; я подумаю над тем,
что вы мне сказали.
- Подумайте обо всем, - продолжал доктор, идя за Мирабо, - но коль
скоро решитесь покорствовать повелениям Факультета, начните с того, что
первым делом обещайте не снимать этого замка; в окрестностях Парижа вы
найдете десять, двадцать, пятьдесят других замков, обладающих теми же
преимуществами, что этот.
Может быть, Мирабо и дал бы обещание, уступив доводам разума, но вне-
запно в первых вечерних сумерках ему показалось, что за цветочной заве-
сой мелькнула женская фигура в юбке из белой тафты с розовыми воланами;
Мирабо уже почудилось, будто женщина ему улыбается, но он не успел в
этом убедиться: пока Жильбер, угадавший, что с его пациентом происходит
нечто новое, искал глазами причину той нервной дрожи, которую чувствовал
в руке, опиравшейся на его руку, женская фигура внезапно исчезла, и в
окне павильона теперь виднелись лишь слегка покачивающиеся розы, гелиот-
ропы и гвоздики.
- Итак, вы не отвечаете, - произнес Жильбер.
- Мой дорогой доктор, - сказал Мирабо, - помните, что я сказал коро-
леве, когда, уходя, она протянула мне руку для поцелуя: "Государыня,
этот поцелуй спасет монархию!.
- Помню.
- Что ж, доктор, я принял на себя тяжкое обязательство, тем более
тяжкое, что я оказался покинут. Тем не менее я не могу пренебречь этим
обязательством. Не будем презирать самоубийства, о котором вы сейчас
толковали, доктор: быть может, самоубийство - единственное для меня
средство с честью выйти из положения.
XXXVI
МАРСОВО ПОЛЕ
Мы уже пытались дать нашим читателям представление о том, какой не-
разрывной сетью федераций покрылась вся Франция и какое впечатление на
Европу произвели эти отдельные федерации, предшествовавшие всеобщей.
Европа поняла, что в один прекрасный день - когда? сие было сокрыто в
туманном будущем, - в один прекрасный день она тоже превратится в огром-
ную федерацию граждан, в колоссальное сообщество братьев.
Мирабо содействовал созданию этой великой федерации. На опасения, ко-
торые ему выразил король, он возразил, что если во Франции еще остаются
надежды на спасение монархии, то их надо искать не в Париже, а в провин-
ции.
К тому же у этого собрания людей, явившихся из всех уголков Франции,
будет одно важное преимущество: король увидит свой народ, а народ увидит
своего короля. Когда все население Франции, представленное тремястами
тысячами федератов - буржуа, судейских чиновников, военных, - сойдется
на Марсовом поле с криком "Да здравствует нация!. и соединит руки над
руинами Бастилии, никакие придворные, сами введенные в заблуждение или
желающие ввести в заблуждение короля, уже не смогут ему сказать, что в
Париже-де верховодит горстка смутьянов, требующая свободы, а остальной
Франции свобода ни к чему. Нет, Мирабо уповал на здравомыслие короля;
Мирабо уповал на монархический дух, который в те времена еще жил в серд-
цах французов; он предсказывал, что из этого непривычного, необычного,
неслыханного свидания монарха с народом родится священный союз, которого
не поколеблет никакая интрига.
Гениальным людям бывает подчас свойственна та возвышенная глупость,
которая дает право последним политическим ничтожествам будущего насме-
хаться над их памятью.
На равнинах близ Лиона уже произошла, так сказать, пробная федерация.
Франция, инстинктивно стремившаяся к единству, обрела, казалось, оконча-
тельное решение об этом единстве в долине Роны; тогда-то она и поняла,
что коль скоро Лион способен обручить Францию с гением свободы, то по-
венчать их может только Париж.
Когда предложение о всеобщей федерации было внесено на рассмотрение
Собрания мэром и Коммуной Парижа, которые не в силах были долее проти-
виться настояниям прочих городов, - среди слушателей поднялся сильный
ропот. Привести в Париж, вечный центр волнений и смут, бесчисленные тол-
пы народу - эту идею отвергли обе партии, на которые была расколота Па-
лата, - и роялисты, и якобинцы.
Роялисты усматривали в ней угрозу нового четырнадцатого июля, которое
на сей раз смело бы уже не Бастилию, а королевскую власть.
Что станется с королем посреди этой чудовищной неразберихи страстей,
посреди этого ужасного столкновения разных мнений?
С другой стороны, якобинцы, понимавшие, какое влияние на массы сохра-
няет еще Людовик XVI, опасались этого сборища не меньше, чем их недруги.
Якобинцы боялись, что такое сборище притупит общественное сознание,
усыпит недоверие, оживит прежнее поклонение власти и, словом, снова за-
разит Францию монархическим духом.
Но невозможно было воспрепятствовать этому движению, которое не знало
себе подобных с тех самых пор, как в XI веке вся Европа поднялась на ос-
вобождение гроба Господня.
Удивляться не приходится: эти движения не так чужды одно другому, как
можно подумать, - первое дерево свободы было посажено на Голгофе.
