Учителем. А кто ломает голову над такими вещами, тому я могу
довериться. А что касается парты, Федор Иванович, то опять же:
мне известно, что вы хороший ботаник. Это общее мнение. В земле
тоже поковырялись достаточно. Книги читать умеете. Термины
знаете. И я под боком буду. Хотя бы первое время. Пока шпагой
не царапнули...
-- Ну уж...
-- Я разговариваю с вами серьезно. Так что выбор сделан на
основании достаточных и достоверных..,
Они оба засмеялись, глядя друг другу в глаза.
-- Ну как? Я же знал, что вы согласитесь! -- В голосе
Стригалева уже звенела мальчишеская радость. -- А дело-то
какое! Дело-то как раз по плечу нашедшему ключ!
-- Иван Ильич, я жду конкретной программы.
-- Ну, во-первых, придется размножать новый сорт. Который
на смену "Майскому цветку". И доводить еще сначала придется.
Это так, мелочи, почти все уже сделано. А во-вторых, нас
ожидает этот дикарь, о котором мы говорили. Это и есть самое
первое. Тайна. Ради него и вся конспирация. Я даже не хочу вас
знакомить с моими ребятами, которые, как и я... Беречь и беречь
надо, у Касьяна везде глаза. Чтоб не повторилась судьба
"Майского цветка". Если Касьян возьмет наши новые работы на
вооружение, -- гибель всему и всем.
-- Не возьмет. Не увидит.
-- Мы говорили сейчас о сортах, которые увенчают некую
нашу капитальную работу. Слушайте теперь о ней, об этой работе.
Я еще год назад, Федор Иванович, затеял нечто и даже начал
группировать факты... Давайте сядем вот здесь на лавку, вам
придется писать. Вот вам мой блокнот... Вы меня слушаете? Вы
думаете о чем-то другом. Между нами должна быть прямота.
-- Я скажу. Я еще не пришел в себя от вашего сообщения.
Как вы руку и сердце...
-- Приходите скорей. Я давно научился встречать
неожиданности. И вам надо этому научиться. Так вот, берите этот
блокнот в руки...
"Э-эх! -- горько подумал Федор Иванович. -- Вот ты и забыл
о своем скрипе и о сувальдах... Ученый!" И ему захотелось взять
Стригалева за руку, помочь чем-нибудь. Стригалев опять прервал
научную беседу, пристально и глубоко посмотрел.
-- Вы готовы? Значит так. Нам нужно его, Касьяна, одолеть.
Убрать это бревно с дороги. В интересах общества, в интересах
будущего. Поэтому пишите. Это вы вставите в свой план. Пишите
так: "В материалах, оставшихся после разгрома формальных
генетиков, есть много таких, которые дают возможность в
относительно сжатые сроки поставить сравнительные исследования.
Это будет чистое сравнение -- половина работы уже проделана
руками наших противников, предпринявших подобную диверсию
против нашей науки, счастливо пресеченную в ходе недавней
ревизии. Я отчетливо вижу, -- пишите, пишите! -- что сравнение
будет не в пользу вейсманизма-морганизма. Эта работа будет
содействовать окончательному торжеству передовой мичуринской
науки, идей Т. Д. Лысенко и К. Д. Рядно". Написали?
-- Написал. Я сьм об этом деле уже думал. Еще тогда, во
время ревизии...
-- Я увидел это сразу по вашим глазам! И сказал себе: вот
подарить бы Библии еще один сюжет. Вроде Юдифи с Олоферном. Как
она соблазнила Олоферна и отрубила ему башку...
-- А кто же был бы Юдифью? -- с внезапным подозрением
спросил Федор Иванович, которого совсем сбили с толку его
запутанные отношения с Еленой Владимировной.
-- Да вы же, вы! Что это с вами? Вы возглавите всю работу!
Подозрений это не вызовет. Мы с вами теперь заговорщики, у нас
общая тайна. И я вам разрешаю со мной на людях не здороваться,
выказывать по отношению ко мне всяческое пренебрежение.
Говорите направо и налево по моему адресу: "сволочь, схоласт,
отшельник". Ночь, покров для злых намерений и дел, пусть будет
теперь убежищем добру. Потому как что мы хотим сделать людям?
Страдание? Учитель, отвечайте! Радость, радость мы хотим дать
людям. Чудесные сорта! Убрать хотим бревно с дороги! Избавить
от страха и ненужных забот. Это Касьян постоянно норовит, чтоб
кто-нибудь страдал. А если мы и причиним страдание Касьяну, у
которого вытащим из пасти чужой захваченный кусок, то тут даже
математика будет на нашей стороне. Что говорил один учитель
нашей Антонине Прокофьевне?
-- Уже знаете!
-- Такие вещи имеют крылья, Федор Иванович. Так что будем
вместе переносить член уравнения с левой стороны на правую. Ну,
как я? Усвоил на четверку?
-- Все правильно. Пять баллов.
-- Тогда расходимся. Блокнот отдайте мне. Страничку
выдерите, она ваша. Сейчас Вонлярлярские выбегут на зарядку. Я
найду вас, когда будет надо.
И, бодро подкинув вверх плоскую руку, Стригалев прибавил
скорость и стремительно зашагал вперед по пустой аллее. Радость
играла в каждом его движении.
VIII
Октябрь и половина ноября прошли в том же вертящемся и
непроглядном тумане. И за окнами стоял густой туман. Федор
Иванович ждал дела, о котором ему сказал Стригалев, и
одновременно ждал особой программы, обещанной академиком Рядно.
Он несколько раз на совещаниях у ректора и со своими
сотрудниками сказал об Иване Ильиче: "Этот бедняга Троллейбус",
"странный упрямец", "несчастный раб этой формулы ,,1:3",
которая многих сбила с толку", "надо ему помочь". Схоластом он
его все-таки не назвал. Надо отметить, что избранная линия
поведения отразилась на нем, начала его сушить и подтачивать.
Он очень быстро худел.
Елена Владимировна, когда он, покачав головой, ронял
что-нибудь пренебрежительное о Стригалеве, оборачивалась к нему
и смотрела вдруг загоревшимися глазами. Направляла на него
через большие очки потоки ликующего интереса. Как будто все
понимала, видела насквозь!
-- Почему это вы вдруг стали так отзываться об Иване
Ильиче? -- спросила она однажды, когда сырым и холодным осенним
вечером в ранней темноте он провожал ее домой.
-- Не только вы имеете привилегию. У меня тоже есть тайны,
-- ответил он. -- Когда-нибудь я вам открою все, и вы меня
простите.
-- Ваша тайна шита белыми нитками. Вы надели на белые
одежды плащ! Надо меньше его ругать.
Она пискнула счастливым смехом и повисла на его руке --
так ей все это понравилось.
Миклухо-Маклай по-прежнему лежал без оружия на опасном
берегу, но островитяне держали себя с ним непонятно. Запретная
черта на асфальте под аркой по-прежнему действовала. Из-за
плохой погоды свидания в парке почти прекратились, и в то же
время Елена Владимировна стала почти каждый день открыто, даже
привычно говорить ему: "Сегодня вы ведете меня до моста -- и ни
шагу дальше". "Сегодня гуляем до семи, и я сразу покидаю вас".
"Миклухо-Маклай! Лежать и не двигаться!"
Раза два она сказала: "Сегодня я свободна. Разрешаю
сводить меня в кино".
"Елена Владимировна, -- когда?" -- спрашивал он почти
каждый день.
"Вот беда. Обронила нечаянно слово, а он и вцепился, --
отвечала она, лаская его взглядом. -- После Нового года! Уже
скоро. После Нового года!"
К концу ноября выпал снег и растаял. Федор Иванович надел
своего "мартина идена" -- прямое короткое пальто
темно-коричневого агрессивного цвета в чуть заметную
красноватую клетку и со скрытыми пуговицами. В начале декабря
все окончательно побелело, воздух стал мягче. После звонка на
перерыв из подъездов теперь вываливались толпы студентов -- все
полюбили игру в снежки.
Однажды в самый приятный солнечный тихий день Федор
Иванович бежал налегке по тропке в снегу, и его поразило
знакомое гусиное гагаканье, доносившееся из-за розового
корпуса. Да, сомнения не было. Федор Иванович остановился,
приводя в порядок свой смятенный дух. А из-за угла выкатывалась
процессия -- Варичев. Побияхо, Краснов, новый лектор,
аспиранты. Все улыбались, все были счастливы, и в центре этого
счастья топтался высокий, слегка согнутый Кассиан Дамианович --
в заломленной папахе из мраморной с медью мерлушки, в
расстегнутом черном и длинном пальто. На плечах был разложен
воротник -- та же богатая медно-мраморная мерлушка. Оранжевые
лисы, как живые, шевелились, лезли на отвернутые полы. Мелькали
высокие белые валенки. Не замечая своего великолепия, Касьян
"по-народному" скалил желтые зубы, отвечая на шутки свиты.
Пока Федора Ивановича не увидели, лицо его приняло
несколько вариантов выражения. Сначала он вспомнил историю с
"Майским цветком", вспомнил Стригалева, и где-то вдали
шевельнулось воспоминание о геологе. Как будто они были братья
с Троллейбусом. И так как Федор Иванович был человеком
искренним и склонным к быстрой реакции, взгляд его отяжелел и
стал страшным -- можно было подумать, что он подготовил
убийство. Но тут с силой вырвалась вперед мысль об общем деле,
о том, что ночь должна быть убежищем не только злу, но и добру,
и еще о том, что член уравнения, перенесенный на другую
сторону, меняет знак. На лице его появилось напряжение -- он
искал и не мог найти маску. Вдруг, как приказ и как выстрел,
прозвучало: "Солянум контумакс!" И лицо его сразу изобразило
умеренную улыбку и радость встречи. И, протягивая обе руки
вперед, он устремился к академику. А тот прямо затанцевал в
своих белых высоких валенках и раскрыл объятия. Навстречу
Федору Ивановичу засияли серо-желтые жестяные глаза, и чуткое
лесное существо, которое теперь поселилось в нем, сразу
разглядело в этих глазах хитрого зверя с птицей в зубах,
жившего там всегда. И нахохлилось, припало к земле -- чтоб тот
не увидел и не сожрал.
Это ему удалось, и Федор Иванович, в душе едко
усмехнувшись, поздравил себя с дебютом.
-- Вот они, вот наши молодые кадры! -- академик Рядно
обнял его, на миг прижав к своим лисицам. Больно похлопал по
спине и отпустил. -- С такими кадрами можно побеждать!
И все счастливые лица повернулись к Федору Ивановичу.
Академик внимательно разглядывал его.
-- Ты чего, сынок, вроде как спал с лица? Похудел!
-- Не замечал, Кассиан Дамианович!
-- Идешь против закона, сынок. Получившим повышение
положено прибавлять в весе, солидностью обзаводиться. А ты
худеешь. В меня, в меня пошел.
-- Бегает все. Все бегом, бегом, -- пробасила Побияхо.
-- Бегает? Бегай, бегай, это полезно. А худеть --
нехорошо.
-- Курить бросил, -- сообщила Анна Богумиловна. -- Не
курит.
-- Вот это правильно, -- похвалил академик. -- Сейчас
такое время. Все силы надо -- в одну точку. И процессия
двинулась дальше.
-- Так я что говорил? -- загагакал академик, обернувшись
направо и налево, возобновляя беседу. -- Сначала войска, надев
красные и голубые мундиры, выстраивались в колонны и палили
друг в друга. Как дуэль. А потом появился цвет хаки.
Маскировка. Куда ни посмотришь, везде поиски в области тактики.
Сама природа указывает путь. Кто видел, как фаг впрыскивает
себя в тифозную бактерию? Никто не видел? Что ж это вы,
товарищи? Нехорошо... Ну, и я, по секрету признаюсь, тоже не
видел! Но книгам верю. Не всем, правда. Он впрыскивает себя в
нее и разрушает ее изнутри. Имеющий уши да слышит.
Вейсманисты-морганисты давно надели хаки и впрыскивают свой яд
в сознание наших молодых... Я, конечно, неточно привел здесь...
с бактерией. Занесло батьку...
Все вокруг весело загудели.
-- Но мы в своей компании и поймем, как надо. Стоять надо
крепко, товарищи. Враг опытен и про капитуляцию не думает...
Фонарик такой бывает. На дне морском... Прогрессивный такой
свет. Приветливо мерцает, понимаешь. А килька и бежит, и бежит.
