так считаешь? -- проныл старик. -- Л-ладно...
И повесил трубку. И ни слова на прощание. Ни одной шутки.
Решил что-то важное для себя.
С тех пор -- уже целых два месяца -- он не давал о себе
знать. И Федор Иванович забыл об этом разговоре. Чего ни в коем
случае нельзя было допускать, потому что могущественные люди
вот так произносят свое "л-ладно" не зря. И притом редко. И
стараются при посторонних не допускать подобных неуправляемых
движений, выдающих дурные намерения.
Уже шел март. Уже начались -- одна за другой -- яркие
оттепели. Жизнь Федора Ивановича текла, как течет хроническая
болезнь. В основном, вся его работа была в учхозе -- он вместе
с Ходеряхиным и Красновым, с Еленой Владимировной и аспирантами
раскладывал клубни по ящикам -- для светового проращивания,
набивал горшки землей, высевал в чашки Петри легкие, как чешуя,
картофельные семена. При этом только у него одного в груди
постоянно щекотало чувство риска, большой, опасной игры.
Он появлялся за спиной то одного, то другого из
работающих, и его рука неожиданно протягивалась к ящику или к
чашке Петри, похожей на дешевую стеклянную сахарницу с крышкой,
и бесшумно вносила поправки. "Вот так будет лучше, вы не
находите?" Шамковой среди них уже не было. Она перешла к Анне
Богумиловне Побияхо, занималась вместе с нею злаками.
Появлялся Федор Иванович и около Елены Владимировны, она
чувствовала его приближение и, чуть порозовев, наклонившись к
своим горшкам, спрашивала иногда: "Придешь сегодня?". Они были
уже на "ты", и Федор Иванович почти каждый день приходил к ней
в гости. Бабушке было уже известно, что он жених.
Его удивляла одна вещь: Краснов всегда работал неподалеку
от Елены Владимировны, в кружке бывших аспирантов Стригалева,
и, похоже, был своим в их компании. "Чего это вы альпиниста от
себя не отвадите? -- спросил он как-то у Елены Владимировны. --
Он же Касьянов соглядатай, он семена украл у Ивана Ильича".
Лена отвечала, что не украл, а нашел в ящике стола, и что все
это известно, и ничего страшного нет.
Было последнее воскресенье марта. В этот день Федор
Иванович должен был идти к Елене Владимировне, к трем часам. В
восемь утра он уже встал, побрился и выгладил электроутюгом
свой новый костюм -- темно-серый с мужественным фиолетовым
оттенком. Купил он его. по требованию Стригалева -- чтобы все
видели процветание нового зава проблемной лабораторией. Он
собирался выйти из дому часа на три раньше -- надо было
прогуляться по парку, справиться с волнением. Он до сих пор еще
не понимал некоторых особенностей в жизни Елены Владимировны.
Но уже примирился сними, временно подчинился. У некоторых людей
с такого временного подчинения начинается страшный процесс
охлаждения, и это хорошо знают мудрые старики.
В двенадцатом часу он медлительно облачился в новый костюм
и сразу стал похож на строгого худощавого боксера, получившего
несколько прямых ударов в лицо и собравшего всю свою волю для
ответной атаки. Протянув руку к вешалке, где, выпятив наружу
всю свою лохматую огненную душу, висел подарок академика --
ставший уже любимым черный полуперденчик, Федор Иванович замер
-- он увидел за окном полковника Свешникова. Михаил Порфирьевич
неторопливо, помахивая сложенной газеткой, шагал вдалеке,
направляясь по косой тропинке в сильно подтаявшем снегу сюда,
похоже, к крыльцу Федора Ивановича. Он был в черном пальто с
черным каракулевым воротником, в черном каракулевом треухе и
сапогах. Полковник не подозревал, что находится под
наблюдением. Сложив полные губы трубкой, наклонив голову и чуть
выкатив светло-серые с желтинкой глаза, напряженно следил за
какой-то своей мыслью.
Месяца два с лишним назад -- как раз под старый Новый год
-- они, беседуя о свободе воли, прогуливались по Советской
улице вдвоем -- он и Федор Иванович -- и зашли в большой
магазин "Культтовары", размещенный в том же доме, где жил поэт
Кондаков. Зачем зашли, Федор Иванович уже забыл. Но одно
запомнилось: подойдя к какому-то прилавку, они оба сразу
увидели под стеклом коробку грима для самодеятельной сцены и
взглянули друг на друга. "Подарю-ка ему грим! -- подумал Федор
Иванович. -- Будет в самый раз!" И, затаив улыбку, полез в
карман за деньгами. Свешников опередил. Попросил у продавщицы
эту коробку и, протянув ее своему спутнику, сказал:
-- Мой вам новогодний подарок.
-- Это что -- с каким-нибудь значением? -- спросил Федор
Иванович, весело глядя ему в глаза.
-- Сам не пойму -- взял да и купил. Зато оригинально.
Теперь эта коробка лежала на подоконнике. А за окном,
помахивая газеткой, шел сам даритель. Он пересек все поле
зрения и исчез. "Пронесло", -- подумал Федор Иванович. Его
беспокоили странные отношения, уже давно сложившиеся между
ними. Отношения продолжали развиваться, и впереди уже смутно
угадывался какой-то предел. Хотелось вырваться из этой упряжки,
но не было сил -- для этого надо было бросить какую-то резкость
в эту приветливую, растерянную, почти детскую улыбку. А как
бросишь? "Ведь я же не знаю его целей... Ну и что же, что он
оттуда..."
Он вдруг услышал шаги по коридору. Полковник шел к нему.
Раздался негромкий стук в дверь.
-- А-а! -- закричал Федор Иванович, открывая дверь. -- Кто
пришел! Кого принесло! Какими судьбами!
-- Вот он где живет! -- тем же слишком радостным голосом
откликнулся Свешников, топчась у двери, с любопытством
озираясь. -- Жилище философа! Так вот где он проводит бессонные
ночи в размышлениях!..
-- Михаил Порфирьевич! Давайте ваше пальто! -- чувствуя
всю трусливую фальшь своего голоса, Федор Иванович подошел,
чтобы помочь гостю раздеться.
"Вот черт, -- подумал он, протягивая руки к черному
пальто. -- Сейчас начнет потихоньку вытаскивать из меня..."
-- Я сам, -- полковник вдруг посмотрел ему в лицо с
мгновенной укоризной и стал снимать пальто. Перед этим он
бросил свою сложенную газету на стол. Она медленно начала
раскрываться, и оказалось, что туда вложена книжка: "Т. Морган.
Структурные основы наследственности", И на ней был знакомый
чернильный штамп: "не выдавать". Наискось, поперек слова
"Морган".
"Что это -- пароль? Или приманка?" -- подумал Федор
Иванович.
Возникла пауза. Свешников заметил взгляд Федора Ивановича,
на миг остановился с пальто, висящим на одном плече, но
мгновенно же и овладел собой. Спокойно повесил пальто на
вешалку у двери. На нем теперь был военный китель с золотистыми
погонами.
-- Интересуетесь? -- спросил Федор Иванович, кивнув на
книжку.
-- Да так вот, решил... Взял тут у одного... Вы, конечно,
знакомы с этой штукой?
-- И труд читал... -- Федор Иванович хотел сказать еще: "И
книжку эту знаю, и даже ее хозяина", -- но промолчал. Важные
сведения нельзя выпускать из хранилища памяти без особой нужды.
Он промолчал. А сам факт, растревожив душу, уселся там, похоже,
навсегда.
Лицо у Михаила Порфирьевича, шея и руки -- все было
крапчатым и нежным. Светились рыжие волоски. Но из этой
нежности были собраны на лице толстые складки, которые и при
детской улыбке не утрачивали своей самостоятельной суровости.
-- Ну что же, товарищ полковник, -- сказал Федор Иванович,
помедлив. -- Садитесь и рассказывайте. Вы пришли специально ко
мне -- значит, у вас...
-- Вы думаете, у нас всегда должны быть дела? Ну да, я
понимаю... Без приглашения...
-- Скажу честно: когда так входит человек вашей профессии,
всегда...
-- -- Вы думаете, нам следует быть в полной
профессиональной изоляции? Думаете, это приятно -- вот так
знать...
-- Ничего не попишешь -- служба.
-- Но я же с вами, по крайней мере сейчас, не на работе...
-- Сказал волк барашку...
-- Вы не очень приветливы, Федор Иванович.
-- А что остается Федору Ивановичу, когда ему говорят: с
вами, дорогой, я не на работе. По крайней мере, сейчас.
Интонацию вы улавливаете?
Они оба затаили дыхание и стали смотреть по сторонам.
Сидели друг против друга, барабанили пальцами по столу. "Вот и
бросил резкость в лицо, -- думал Федор Иванович. -- Вот и
вырвался из упряжки. Никуда, никуда не уйти!" Он уже искательно
поглядывал на гостя -- что бы такое сказать ему помягче...
Свешников, видимо, тоже чувствовал себя виноватым. Он быстро
справился с неловкостью.
-- Это у вас на подоконнике, по-моему, мой подарок.
Любуетесь?
-- Грим ведь предназначен... очень определенно. До сих пор
не знаю, что с ним делать.
-- И не надо знать. Это -- средство общения, -- полковник
дружелюбно улыбнулся.
-- Если бы я тогда опередил вас, это средство лежало бы на
вашем окне.
-- Разумеется... -- Свешников опять замолчал, поглядывая
по сторонам. -- Что это за таинственные знаки вы тут
понаставили? Вот я вошел -- и куда ни посмотрю, везде они. На
стене, на подоконнике... Тут вот, на столе, сразу три. Крест
какой-то... Это икс? У вас был неразрешимый вопрос? Или знак
умножения? Что это такое?
-- Не крест и не икс. Объемная фигура, вроде песочных
часов. Видели песочные часы? Два конуса. Вот этот конус вверх
расходится, в бесконечность. А второй -- вниз. Тоже в
бесконечность.
-- Это вы рисовали, когда впервые пришло в голову?
Обдумывали?
-- Когда впервые услышал от другого человека. Рисовал,
чтоб понять то, что услышал.
-- Я забыл... У вас всегда автор мысли не вы, а кто-то
другой. А вас больше интересуют разработки и интерпретация
готовых идей.
-- Лучше не скажешь!
-- Хорошо... И что же они показывают, эти песочные часы?
-- Ну, отчасти то, что бесконечностей в мире бесконечное
число.
-- Хороший символ. Наглядный. В общем-то это мы и так
знаем.
-- Это особые бесконечности. Их вы еще не знаете. Один мой
знакомый открыл.
-- Умный человек. А мне можно что-нибудь про них узнать?
Про эти песочные часы...
-- Потом как-нибудь.
-- Вы куда-то собираетесь?
-- Да. Если бы вы пришли минут на пять позднее...
-- Так пойдемте! Я вас провожу, можно? Федор Иванович!
Поверьте, у меня самый непосредственный, личный и дружественный
интерес к вашим... концепциям. Безопасный для вас. Они всегда
очень оригинальны и всегда дополняют... чем-то существенным...
"Нет, не отстанет", -- подумал Федор Иванович. Он мог бы,
конечно, уйти от опасного человека. Решиться и порвать с ним.
Но его тянуло к нему, и если полковник долго не появлялся,
чувствовалось что-то вроде тоски.
Они оделись и вышли на яркий, сверкающий лужицами воды
снег, и их сразу оглушило отчаянное, радостное карканье грачей.
-- Весна! -- сказал полковник, покачав головой.
-- Да! -- покачал головой и Федор Иванович. -- Она свое, а
человек, знай, гнет свое.
Полковник сразу услышал намек, взглянул, но не стал
развивать невыгодную для него мысль. Только начал
оправдываться:
-- Федор Иванович! Вы же меня сами заразили этим.
Философией. Помните, вы мне что-то говорили о ключе...
-- О ключе? Вам? Никогда не говорил.
-- А тогда? Помните, когда пришли...
-- Тогда у меня еще и ключа не было. Это вам кто-то. Кто
Моргана дал...
-- Может быть, и так, -- Свешников бросил на Федора
Ивановича быстрый смущенный взгляд. -- Но вы мне и так многое
доверили. Так валяйте до конца, я не продам. Давайте про ключ.
Он так и ломился вперед со своими вопросами.
-- О ключе это очень много, -- сказал Федор Иванович. --
Вы хотите часовую лекцию?
