что ты сейчас мне брякнул. Сам план разговора, сам анализ
говорит, что ты немножко того... Присматриваешься к ним.
Смотри, эпитимью наложу. Тысячу прививок сделаешь мне.
"Острит -- значит, пронесло", -- подумал Федор Иванович.
-- Самый большой грех под конец, -- сказал он, смеясь. --
Тут, когда Стригалев уходил, у него в столе Краснов нашел
семена. Шесть пакетиков. Я решил не отдавать. Это не
микротом...
-- Пр-рявильно! -- сверкнул глазами Кассиан Дамианович,
совсем не замечая внимательного взгляда "сынка".
-- Пусть, думаю, мой академик меня поколотит, эпитимью
наложит, а семена из рук не выпущу. Сначала высею весной,
посмотрю, с чем имеем дело, а потом...
-- Эти семена у кого? У Краснова? Я их сегодня все заберу.
Чтоб не смущали...
-- Вот только Краснов...
-- Краснов заткнется и будет молчать.
Через час, распаренные и потные, они сидели в комнате для
приезжающих и пили чай. Выпив чашку и подставив ее под чайник
-- чтобы Федор Иванович налил вторую, академик, наконец,
заговорил о деле.
-- Мне тут Цвях подсказал: пусть Дежкин принимает все
картофельное хозяйство Троллейбуса. А я думаю -- еще и
расширим. Будет проблемная лаборатория и опорный пункт нашего
московского института. Поставим теоретические работы и дадим
Родине сорта. Цвях о тебе очень высокого мнения. Задача --
изучить весь материал, имеющийся у вас в наличии на сегодняшний
день. К весне определим и конкретные объекты. Это что касается
сортов. Как ты думаешь? Привлечешь фитопатологов,
Вонлярлярского, биохимиков.
-- Я так вас и понял, когда по телефону... Я листал их
журналы. Там, среди оставленного ими наследства, есть
перспективные образцы.
-- Вот такой ты мне и нужен. Я в Москве подумал, а Федька
здесь уже дело делает. Это тот стиль, который мне по душе.
-- А что касается теоретической работы, -- деловито,
негромко продолжал Федор Иванович, -- то и для этого здесь есть
много данных, наводящих на серьезные мысли. Когда я их
ревизовал, я наткнулся... мне показалось, что они тайком
готовили материал для сопоставления методов. Конечно, с
выводами в их пользу. Поймать за руку не удалось... А может,
ничего такого они и не собирались. Во всяком случае, они уже
проделали треть того, что нужно было бы сделать нам, Кассиан
Дамианович... Если бы мы -- по своему плану -- предприняли
такое сопоставление. Главное -- нам никаких упреков, сам
противник все сделал и записал в журналы!
-- Федька! Вот это как раз нам и надо. Составляй скорей
план и пришлешь мне.
-- План уже есть, -- сказал Федор Иванович. -- Набросок.
Это будет большая работа. Года на четыре...
-- А если на два? Будем медлить -- нас капиталистический
мир обгонит.
Федор Иванович внимательно на него посмотрел.
-- Надо же увенчать сортом... Хотя бы уверенно заявить,
что дадим...
-- Ну и увенчаем! Почему не увенчать? Заявим через год, а
увенчаем через два!
-- Хотите перещеголять академика Лысенко? Хотите подарить
Родине вторую ветвистую пшеницу? -- не удержался, ядовитейшим
тоном сказал Федор Иванович. Но нет, он этого, оказывается, не
сказал. Б первый раз с ним случилось такое. Притом, само собой.
Вся энергия ядовитого протеста вдруг сжалась, и он промолчал.
Только в глубине глаз мгновенно пробежала остренькая
серебристая змейка.
-- Пиши, на два года, -- твердо распорядился ничего не
заметивший академик Рядно. -- Это будет замечательная работа.
Пора тебе выходить на большую дорогу-Федор Иванович тонко
улыбнулся, и улыбка его сказала: "Как это понять?"
-- Не переиначивай батькины мысли! На большую -- в смысле
капитальных работ. Хватит смеяться над батькой, пора
становиться зрелым, серьезным ученым. Я буду руководить. Для
публикаций дадим зеленый свет. Давай, сынок. План ты мне завтра
вручишь?
-- Вручу сейчас. Вот он, в столе...
Поглядев на него с немым восторгом, Кассиан Дамианович
надел квадратные черные очки, опустил в стакан с чаем большую
таблетку и, прихлебывая свой напиток, постукивая "кутнями",
принялся листать план. Федор Иванович устремил на него свой
прохладный, как бы ласкающий взгляд. Глядя на старика и двигая
бровью, он то и дело закипал; "Народный академик! Ничего твой
пустой орех не варит в селекции. Господи, он держал меня за
фост! Читай, читай. Пусть, пусть будет два года. Нам кое с кем
и двух хватит, успеем и с теоретической работой, и увенчаем!"
-- Ты что на меня смотришь? -- спросил вдруг старик, не
поднимая головы от страницы.
-- Изучаю, Кассиан Дамианович.
-- Изучай, сынок, изучай. Полезно. Потом перевернул
страницу и, продолжая читать, он вдруг проныл:
-- А для чего ты меня изучаешь? А?
-- Думаю, даст он мне докторскую степень или нет.
-- Ты еще сомневаешься, дурачок? Отложив план, он
растянулся на койке Федора Ивановича.
-- Не возражаешь? Пусть батькины кости немножко понежатся.
Люблю после бани. Так он, наконец, проговори-и-ился! Доктора
хочет!
-- Кассиан Дамианович! Плох тот солдат...
-- В генералы хочется? -- академик, закрыв глаза,
одобрительно кивнул несколько раз. Хрустя суставами, потянулся.
Задумался. Ему хотелось поговорить. -- Так ты живой человек, я
вижу! Это хорошо. По крайней мере, я тебя начал понимать. Слава
богу, на место все стало. Конечно, я тебе скажу, мысль о своем
месте в обществе посещает иногда и, можно сказать, нередко,
даже головы гениев. Карьеризм, Федя, свойство всей мыслящей
материи. У одного карьеризм -- в приобретении вещей. А у
ученого... Ученый тоже стремится. У ученого, у государственного
деятеля высший карьеризм. Рвение приобретателя -- ничто. И
некрасиво и мелко. Ученый приобретает умы. Вон я сколько их
приобрел. Среди них есть очень большие люди. Не будем по
именам, ты знаешь... Кто меня хочет оспаривать... Или
подсиживать... того я сейчас же переведу в идеологическую
плоскость и отдам в распоряжение умов, которые я приобрел. И
они его чувствительно -- как я скажу -- посекут. Хочешь не
хочешь, а это приходится учитывать. Это я тебе отвечаю на твою
юношескую, сынок, дерзость. Библия говорит: учи сына жезлом...
Аш-ш-ш, ты! Мушками он интересуется! Экзаменовать старика
надумал! Зачем тебе? Смирися, гордый человек! Прежде чем
командовать, научись подчиняться. Охоться во второстепенных
угодьях, которые я тебе отвел. Я тебя оттуда не шугну. Даже,
как видишь, помогаю. Загоняю тебя в доктора, дурачка. А ты не
упирайся, иди. Там хорошо. И попробуй стать, как я. А потом
сделаю и наследником. Будешь моих оленей гонять...
-- Кассиан Дамианович! Мне кажется, вы все это говорите
кому-то другому. Может быть, этому схоласту Троллейбусу. Но я!
Что же мне -- о шариках, о препарате молчать надо было?
-- Это ты правильно сигнализировал. А вот почему ты
Троллейбусом назвал... Механизатора этого... Я теперь не смогу,
буду все время думать. Знаешь, как тяжело... Побыл бы на моем
месте. Один же за другим -- так и отходят. Все туда, туда. К
мушкам. А оттуда только дураки, мелочь... Ты первый с головой,
кого мне удалось удержать около себя. За это и я не останусь в
долгу. Хоть и колеблешься иногда. Флюктуируешь. Я вижу, все
вижу...
Он уставился на Федора Ивановича глазами, полными муки.
-- Скажи лучше прямо: могу я еще опираться на тебя, сынок?
Ведь борьба, борьба! Не подведешь старика? Я ж тебе так верю...
-- Можете опираться больше, чем опирались всегда, --
твердо отчеканил Федор Иванович и долго смотрел в глаза
академика, выдерживая его исследующий душу взгляд.
* ВТОРАЯ ЧАСТЬ *
I
В начале января у Федора Ивановича был странный разговор
по телефону с академиком Рядно. Кассиан Дамианович позвонил
рано утром прямо из своей московской квартиры: ему внезапно
пришла в голову хорошая думка.
-- Слушай, Федя, ну что это у нас все война и война. Давай
же вступим с ним в переговоры. Устроим на часок перемирие, а?
Он работает над картошкой, так и мы ж над картошкой! А почему
не вместе? Разве мы не для социализма? Ты подъедь к
Троллейбусу, ты ж это умеешь -- подъезжать...
-- К схоласту? -- спросил Федор Иванович, чуя в словах
академика какую-то новую игру.
-- Подожди-и, -- нетерпеливо проныл Рядно. -- Я тебе дело
предлагаю. Слушай, поговори с ним, я знаю, он способен вести
переговоры. Ему ж наверняка что-нибудь надо. Зарплаты ж у него
нет...
-- Так у нас ведь с вами программа...
-- Ты не притворяйся, ты все уже понял. Программу делай, а
тактику не забывай. Он должен клюнуть и клюнет. Пусть назовет
свою цену, что ему надо. Нет человека, который не клюнет. Он
будет ломаться, у него в руках сила, он владеет материалами,
навезли ему из-за границы дружки. Попрятал... Пусть ломается, а
ты меняй наживку, подбирай. Соглашайся на все, открой пар
полностью. Ты чего молчишь? Дурачок, это ж не значит, что мы
так все ему и дадим. Он сейчас сидит, во все стороны
оглядывается, перепрятывает свое сокровище. Надо вывести его из
этого состояния.
-- Кассиан Дамианович, мы с вами действительно, хоть и в
разных местах находимся... Я об этих материалах все время
думаю.,
-- Так ты ж не думай, а делай! А батько будет думать.
-- Лапу мы и так наложили. Все материалы у нас...
-- Ой, сынок, не все. Ну что ты говоришь... Тьфу, мне даже
не хочется слушать. Ревизию разве не ты делал? -- он опять
противно, болезненно заныл. -- Ну что, ну что ты в самом деле?
Забыл?
-- Не забыл. Помню.
-- Вот то-то. Они помолчали.
-- Надевай сейчас мой полуперденчик... Извини, теперь он
твой... И отправляйся к нему. Привет передай. Скажи, мой старик
раскололся, поднимает белый флаг и выслал меня парламентером.
И Федор Иванович надел этот пахнущий бараном новый черный
полуперденчик с толстым черным воротником и с красно-ржавым,
как жареная капуста, дико-лохматым хутром, как академик называл
мех подкладки, надел еще подаренную академиком черную курчавую
ушанку и отправился к Стригалеву.
Иван Ильич был дома. Встретив его, сейчас же вернулся за
свой стол и продолжил давно начатое дело -- стал пересыпать
картофельные семена из одного пакетика в другой и писать на
пакетиках сложные формулы известного только ему шифра. Слушая
новость, таращил время от времени глаза и наклонял лохматую
голову.
-- Я думаю, Федор Иванович, вы должны ему сказать, что я
сказал вам, чтобы вы сказали ему... -- тут он угрюмо
усмехнулся. -- Чтобы вы сказали ему... Будто это я вас
уполномочил так сказать, что меня нет дома, застать нельзя. Но
что на самом-то деле эта сволочь Троллейбус сидел в своей хате
и упаковывал какие-то клубни и семена. Без сомнения, для того
чтобы отправить их в надежное место.
Федор Иванович согласился с таким ответом.
-- Будем сами делать первые ходы, -- сказал он. -- Так
вернее.
И когда на следующее утро академик опять позвонил, старику
так и было доложено: "Он сказал мне, чтобы я сказал вам..." --
и так далее.
-- Никуда он не пошлет их, сейчас мороз, -- неуверенно
проговорил Кассиан Дамианович после длительного раздумья.
-- У нас ноль градусов, -- заметил Федор Иванович. --
Троллейбус перекладывал клубни паклей, целая гора лежала на
полу. Если не далеко посылать, могут и не замерзнуть.
-- Пыль, пыль он пускает! -- в отчаянии закричал академик.
Потом надолго умолк. Федор Иванович даже подумал, что Москва
отключилась. Но нет, она не отключилась -- размышляла. -- Ты
