доведется попасть в Соннинг, загляните к "Быку", за церковью.
Это настоящий деревенский старинный трактир с зеленым
квадратным двориком перед фасадом, где в вечерние часы под
деревьями собираются старики и обсуждают за кружкой эля
деревенские новости. Вы найдете там удивительные комнаты с
низкими потолками, решетчатые окна, извилистые переходы и на
редкость неудобные лестницы.
Побродив часок по милому Соннингу, мы решили, что миновать
Рэдинг уже не успеем и лучше вернуться для ночевки на один из
Шиплейкских островков. Когда мы там устроились, было совсем
рано, и Джордж сказал, что так как до вечера еще далеко, нам
представляется превосходный случай приготовить неслыханно
роскошный ужин. Он сказал, что продемонстрирует нам высший
класс речной кулинарии, и предложил состряпать из овощей,
остатков холодной говядины и всяких завалящих кусочков--баранье
рагу по-ирландски.
Мысль показалась нам гениальной. Джордж набрал хворосту и
развел костер, а мы с Гаррисом принялись чистить картошку. Мне
никогда и в голову не приходило, что чистка картошки -- такое
сложное предприятие. Это была грандиознейшая в своем роде
задача, какая когда-либо выпадала на мою долю. Мы взялись за
дело весело, можно даже сказать -- с энтузиазмом, но бодрость
духа совершенно покинула нас к тому времени, когда мы покончили
с первой картофелиной. Чем больше мы чистили, тем больше шелухи
на ней оставалось, когда же мы, наконец, счистили всю шелуху и
вырезали все глазки, не осталось ничего от картофелины,-- во
всяком случае, ничего, заслуживающего упоминания. Джордж
подошел и взглянул на нее: она была величиной с орешек. Джордж
сказал:
-- Нет, так ничего не выйдет! Вы только портите картошку.
Картошку нужно скоблить.
Мы начали скоблить, но оказалось, что скоблить еще
труднее, чем чистить. У них такие фантастические формы, у этих
картофелин,--оплошные бугры, впадины и бородавки. Мы усердно
трудились двадцать пять минут и отскоблили четыре штуки. Тут мы
забастовали. Мы сказали, что остаток вечера у нас уйдет на то,
чтобы отскоблить самих себя.
Я никак не думал, что скоблить картошку и валяться в
грязи--это одно и то же. Трудно было поверить, что шелуха,
покрывшая Гарриса и меня с ног до головы, происходит
всего-навсего от четырех картофелин! Вот чего можно добиться с
помощью экономии и усердия.
Джордж сказал, что класть в баранье рагу всего четыре
картофелины просто нелепо, поэтому мы вымыли еще с полдесятка и
сунули их в кастрюлю нечищенными. Мы добавили кочан капусты и
фунтов десять гороха. Джордж все это перемешал и сказал, что
остается еще пропасть места, и тогда мы обыскали обе корзины и
высыпали в рагу все остатки, объедки и огрызки. У нас была еще
половина мясного пудинга и кусок бекона; мы сунули их туда же.
Потом Джордж нашел полбанки консервированной лососины и также
бросил ее в кастрюлю.
Он сказал, что в этом и заключается преимущество
ирландского рагу: можно избавиться от целой кучи ненужных
вещей. Я выудил из корзины два треснувших яйца, и они тоже
пошли в дело. Джордж сказал, что от яиц соус станет еще гуще.
Я уже позабыл остальные ингредиенты нашей стряпни; знаю
только, что ничто не было упущено. Помню еще, как в конце этой
процедуры Монморанси, который проявлял ко всему происходящему
величайший интерес, куда-то удалился с серьезным и задумчивым
видом, а через несколько минут притащил в зубах дохлую водяную
крысу. По-видимому, он хотел внести и свою лепту в наше
пиршество, но что это было -- насмешка или искреннее желание
помочь,-- сказать не могу.
Разгорелся опор о том, класть крысу в рагу или не класть.
Гаррис оказал, что, по его мнению, следует положить, так как
среди всего прочего сойдет и крыса. Однако Джордж указывал на
отсутствие прецедента. Он говорил, что никогда не слышал, чтобы
в рагу по-ирландоки клали водяных крыс, и что он, как человек
осторожный, не склонен к подобного рода экспериментам.
Гаррис сказал:
-- Если ты не будешь пробовать ничего нового, то как ты
узнаешь, что хорошо и что плохо? Вот такие субъекты, как ты, и
тормозят мировой прогресс. Вспомни-ка о человеке, который
впервые попробовал немецкую сосиску!
Наше рагу по-ирландски удалось на славу! Никогда в жизни
еда не доставляла мне такого наслаждения. В этом рагу было
что-то необычайно свежее и даже пикантное. Старые, избитые
кушанья всем нам уже приелись, а тут было блюдо с таким букетом
и вкусом, каких больше нигде не встретишь!
К тому же оно было питательно. Как выразился Джордж, тут
было что пожевать! Правда, горох и картошка могли бы быть и
помягче, но зубы у нас у всех хорошие, так что это было
несущественно. Что же касается соуса, то он сам по себе был
целой поэмой -- быть может, для слабых желудков несколько
тяжеловатой, но зато содержательной.
В заключение мы пили чай с вишневым пирогом. Тем временем
Монморанси открыл военные действия против чайника и был разбит
наголову.
В течение всего путешествия он проявлял к чайнику живейший
интерес. Он часто сидел и с великим удивлением наблюдал, как
тот кипит, а временами рычал, стараясь его раздразнить. Когда
же чайник начинал шипеть и плеваться, Монморанси усматривал в
этом вызов и готовился броситься на врага, но всякий раз
кто-нибудь вмешивался и уносил добычу раньше, чем он успевал до
нее добраться.
Сегодня он решил нас опередить. Едва чайник начал шипеть,
как Монморанси зарычал, вскочил и направился к нему с
угрожающим видом. Чайник был совсем маленький, но полный
отваги, и в ответ плюнул на него.
-- Ах, так! -- прорычал Монморанси, оскалив зубы.-- Я тебе
покажу, как оскорблять почтенного трудолюбивого пса! Ты просто
жалкий, длинноносый, подлый негодяй! Вот я тебя!
И он бросился на бедный маленький чайник и схватил его за
носик.
Вслед за этим в вечерней тишине раздался душераздирающий
вопль. Монморанси выскочил из лодки и предпринял прогулку для
успокоения нервов. Он трижды обежал весь остров, делая в
среднем по тридцати пяти миль в час и время от времени
останавливаясь, чтобы зарыть нос в холодную грязь.
После этого Монморанси стал относиться к чайнику с ужасом,
подозрением и ненавистью. Едва завидев чайник, он поджимал
хвост и рыча стремительно пятился назад, а когда чайник ставили
на спиртовку, Монморанси выскакивал из лодки и отсиживался на
берегу до окончания чаепития.
Поужинав, Джордж вытащил банджо и собрался было поиграть,
но Гаррис запротестовал; он сказал, что у него разболелась
голова и подобное испытание ему не под силу. Джордж полагал,
что музыка, напротив, будет полезна, поскольку она вообще
успокаивает нервы и излечивает головную боль. Для примера он
даже взял несколько аккордов. Гаррис сказал, что предпочитает
головную боль. Джордж так и не выучился играть на банджо.
Слишком уж много разочарований встретилось на его пути. Во
время нашего путешествия он пробовал иногда упражняться по
вечерам, но неизменно терпел фиаско: Гаррис комментировал его
игру в выражениях, которые могли бы обескуражить кого угодно.
Вдобавок Монморанси всякий раз усаживался рядом и сопровождал
исполнение заунывным воем. Какая уж тут игра, в таких условиях!
-- Какого черта он так воет, когда я играю?-- возмущался
Джордж, запуская в него башмаком.
-- А какого черта ты так играешь, когда он воет?--возражал
Гаррис, подхватывая башмак.-- Оставь его в покое. Как ему не
выть! У него музыкальный слух, а от твоей игры поневоле
завоешь.
Тогда Джордж решил отложить свои музыкальные занятия до
возвращения домой. Но и тут ему не повезло. Миссис Попитс
неизменно являлась к нему и говорила, что ей очень жаль,--
потому что лично она любит слушать Джорджа,-- но наверху живет
леди, и она в интересном положении, и доктор опасается
гибельных последствий для ребенка.
После этого Джордж попытался практиковаться по ночам в
сквере неподалеку. Но соседи пожаловались в полицию, и за
Джорджем была установлена слежка, и однажды ночью его сцапали.
Улики были неопровержимы, и его приговорили к шестимесячному
воздержанию от музыкальных занятий.
В результате у Джорджа совсем опустились руки. Правда, по
истечении положенных шести месяцев он сделал несколько слабых
попыток возобновить свои занятия, но встретил все ту же
холодность и равнодушие со стороны света. Он отказался от
борьбы, совершенно отчаялся, вывесил объявление о продаже
инструмента за полцены "ввиду ненадобности" и стал
практиковаться в искусстве показывать карточные фокусы.
Сколько нужно самоотверженности, чтобы научиться играть на
музыкальном инструменте! Казалось бы, обществу, для его же
пользы, следует помогать человеку, изучающему игру на
каких-либо инструментах. Так нет же!
Я знавал молодого человека, который увлекался игрой на
волынке. Вы были бы потрясены, узнав, какое сопротивление ему
приходилось преодолевать. Даже его собственная семья не оказала
ему, если можно так выразиться, активной поддержки. Его отец с
самого начала был решительно против этой затеи и проявил полное
бессердечие.
Сперва мой приятель пытался упражняться по утрам, но
вскоре ему пришлось от этого отказаться из-за сестры. Она была
набожна и почитала за величайший грех начинать утро таким
способом.
Тогда он стал играть по ночам, когда вся семья ложилась
спать, но из этого тоже ничего не вышло, так как их дом
приобрел дурную славу. Запоздалые прохожие останавливались под
окнами, слушали и на следующее утро оповещали весь город о том,
что прошлой ночью в доме мистера Джефферсона было совершено
зверское убийство; они описывали вопли несчастного, грубые
проклятия и ругательства убийцы, мольбы о пощаде и последний
предсмертный хрип жертвы.
После этого моему приятелю разрешили упражняться днем на
кухне при плотно закрытых дверях. Однако, несмотря на такие
предосторожности, наиболее удачные пассажи все же долетали до
гостиной и доводили его мать до слез.
Она говорила, что при этих звуках вспоминает своего
бедного покойного отца (бедняга был проглочен акулой во время
купанья у берегов Новой Гвинеи,-- что общего между акулой и
волынкой, она не могла объяснить).
Тогда моему приятелю отвели сарайчик в конце сада за
четверть мили от дома и заставили его таскать туда волынку
всякий раз, как он брался за свои упражнения. Но случалось, что
ничего не подозревавший гость, которого забыли посвятить в это
дело и заранее предостеречь, выходил на прогулку в сад без
всякой подготовки, и внезапно до его слуха доносились звуки
волынки. Если это был человек сильный духом--дело
ограничивалось обмороком, но люди с заурядным интеллектом, как
правило, сходили с ума.
Нельзя не признать, что первые шаги любителя игры на
волынке мучительны до крайности. Я понял это, когда услышал
игру моего юного друга. По-видимому, волынка необычайно трудный
инструмент. С самого начала приходится запасаться воздухом на
всю мелодию сразу,-- во всяком случае, наблюдая за
Джефферсоном, я пришел к такому заключению.
Начинал он блистательно: душераздирающей, воинственной
нотой, от которой слушатель вскакивал. как ошпаренный. Но
вскоре музыкант переходил на пиано, потом на пианиссимо, а
последние такты мелодии уже тонули в сплошном булькании и
шипении.
Завидное нужно здоровье, чтобы играть на волынке!
Юный Джефферсон сумел выучить только одну мелодию, но я
