еще не было, когда мы отправлялись в путь, и она исчезла к
утру), впилась мне в позвоночник. Некоторое время я все же еще
спал, и мне снилось, будто бы я проглотил соверен, и, чтобы его
извлечь, в моей спине буравят дырку. Я считал, что. это
бестактно, и просил поверить мне в долг и обещал расплатиться в
конце месяца. Но меня и слушать не хотели и настаивали на том,
чтобы вытащить деньги немедленно, потому что в противном случае
нарастут большие проценты. Тут у нас произошла словесная
перепалка, и я высказал своим кредиторам все, что о них думал.
И тогда они повернули бурав с таким изощренным садизмом, что я
проснулся.
В лодке было душно; голова у меня болела. Я решил выйти
подышать свежим ночным воздухом. Я натянул на себя оказавшуюся
под рукой одежду (кое-что было мое, а кое-что -- Джорджа и
Гарриса) и выбрался из-под тента на берег.
Ночь была чудесная. Луна уже зашла, оставив притихшую
землю наедине со звездами. Казалось, что, пока мы, ее дети,
спали, звезды в тишине и в молчании вели беседу с нею, их
сестрой, и поверяли ей свои тайны голосами слишком низкими и
глубокими для младенческого слуха человека.
Они невольно вызывают в нас благоговейный трепет,-- эти
яркие и холодные, удивительные звезды... Мы похожи на
заблудившихся детей, попавших случайно в полуосвещенный храм
божества, которое их учили почитать, но которое они до конца не
познали; и они стоят под гулким сводом, горящим мириадами
призрачных огней, и глядят вверх, надеясь и боясь увидеть некое
страшное видение, парящее в вышине.
И все же ночь кажется исполненной силы и умиротворенности.
Перед ее величием тускнеют и стыдливо прячутся наши маленькие
горести. День был полон суеты и волнений, наши души были полны
зла и горечи, а мир казался жестоким и несправедливым к нам. И
нот Ночь, великая любящая мать, ласково кладет руку на наш
пылающий лоб и заставляет нас повернуться к ней заплаканным
лицом и улыбается нам; и хотя она безмолвствует,--мы знаем все,
что она могла бы нам сказать, и мы прижимаемся горящей щекой к
ее груди, и горе наше проходит.
Порою горе наше поистине глубоко и мучительно, и мы
безмолвно стоим перед лицом Ночи, ибо у нашего горя нет слов, а
есть только стон. И Ночь полна сострадания к нам. Она не может
облегчить нашей боли, но она берет вашу руку в свою, и
маленький мир уходит куда-то далеко-далеко и становится совсем
крошечным, а мы на темных крыльях Ночи переносимся пред лицо
еще более могущественного существа, чем она сама, и вся жизнь
человеческая, освещенная сиянием этого существа, лежит перед
нами, как открытая книга, и мы понимаем, что горе и страдание--
лишь ангелы божьи.
Только те, кому было суждено носить в этой жизни
мученический венец, могут узреть это неземное сияние; но
увидевши его,--возвратясь на землю, не смеют говорить о нем и
не могут поведать тайну, которую узнали.
Случилось давным-давно, что несколько прекрасных рыцарей
ехали по незнакомой стране, и путь их лежал через дремучий лес,
густо заросший колючим кустарником, и стоило кому-нибудь
заблудиться в этом лесу, как шипы раздирали ему тело в клочья.
А листья деревьев, росших в этом лесу, были такие темные и
плотные, что ни один солнечный луч не проникал сквозь ветви,
чтобы смягчить мрак и уныние.
И когда они ехали через этот дремучий лес, один из рыцарей
отдалился от своих товарищей и уже не вернулся к ним больше; и
они, горько сокрушаясь, поехали далее, оплакивая его, как
погибшего.
И вот наконец рыцари достигли прекрасного замка, который
был целью их странствия; и пробыли они в этом замке много дней
и весело там пировали. И как-то вечером, когда сидели они в
пиршественном зале перед пылавшими в очаге бревнами и осушали
заздравные кубки, растворились двери и вошел рыцарь,
потерявшийся в лесу, и поклонился им.
Его платье было в лохмотьях, как у нищего, и на теле было
много глубоких ран, но лицо его сияло светом великой радости.
И они стали его расспрашивать о том, что с ним случилось.
И он рассказал им, как заблудился в дремучем лесу и блуждал
много дней и ночей, пока, израненный шипами и истекающий
кровью, не упал, готовясь умереть.
И когда он был уже на пороге смерти,--в глухом мраке
подошла к нему величавая дева и взяла его за руку и повела его
неведомыми тропами, и вот над мраком чащи засиял лучезарный
свет, пред которым дневной свет был как лампада перед солнцем.
И в этом дивном сиянии явилось измученному рыцарю, словно во
сне, некое видение; и столь ослепительно прекрасным было это
видение, что рыцарь, забыв о своих тяжких ранах, стоял словно
зачарованный, и радость его была глубокой, как море, глубины
которого не измерил еще никто.
И видение исчезло; и рыцарь преклонил колени и
возблагодарил святую, бывшую его путеводительницей в этом
мрачном лесу и давшую ему узреть сокрытое в чаще видение.
И дремучий лес этот зовется Скорбью. Но о видении, которое
явилось там прекрасному рыцарю, мы не смеем рассказывать, не
можем поведать.
ГЛАВА XI
Как Джордж раз в жизни встал слишком рано.-- Джордж,
Гаррис и Монморанси не выносят вида холодной воды.-- Джей
проявляет героизм и решительность.-- Нравоучительная повесть о
Джордже и его рубашке.-- Гаррис в роли повара.-- Страничка
истории (учебное пособие для школьников).
На следующее утро я проснулся в шесть часов и обнаружил,
что Джордж тоже не спит. Мы поворочались с боку на бок и
попытались снова уснуть, однако из этого ничего не вышло. Если
бы по каким-нибудь особым причинам нам было необходимо
немедленно встать и одеться, мы, конечно, уснули бы
мертвым сном, едва взглянув на часы, и проспали бы до десяти.
Но поскольку нам еще добрых два часа было абсолютно нечего
делать и такое раннее пробуждение не имело ни малейшего смысла,
то мы оба, вопреки рассудку, но в полном соответствии с общей
извращенностью человеческой натуры, почувствовали, что умрем на
месте, если пролежим еще хоть пять минут.
Джордж рассказал, что нечто подобное--только еще
хуже--случилось с ним полтора года назад, когда он жил на
квартире у некой миссис Гиппингс. Однажды вечером его часы
испортились и остановились на четверти девятого. Он не заметил
этого, потому что, ложась спать, забыл их завести (случай в его
жизни весьма редкий), и повесил у изголовья кровати, даже не
взглянув на циферблат.
Все это происходило зимой, дни стояли очень короткие, и к
тому же всю неделю над городом висел непроницаемый туман:
поэтому, когда Джордж проснулся утром, темнота кругом еще не
служила указанием на время. Он приподнялся и снял с гвоздя
часы. Они показывали четверть девятого.
-- Святители небесные, выручайте! -- воскликнул Джордж.--
К девяти я должен быть в Сити. Почему меня никто не разбудил?
Что за безобразие!
И тут он швыряет часы, и вскакивает с постели, и принимает
холодную ванну, и моется, и одевается, и бреется без горячей
воды, так как греть ее некогда и затем вновь кидается к часам.
То ли от сотрясения, полученного ими, когда они шлепнулись
на кровать, то ли по какой-нибудь другой причине, неясной
самому Джорджу, только часы, застывшие на четверти девятого,
пошли и теперь показывали уже без двадцати девять.
Джордж схватил их и сбежал по лестнице. Внизу, в гостиной,
было темно и тихо: ни огня в камине, ни завтрака на столе. Это
было невиданное безобразие со стороны миссис Г., и Джордж
твердо решил, что вечером, по возвращений домой, выскажет ей
свое мнение на этот счет. Пока же он напялил пальто, нахлобучил
шляпу, сунул под мышку зонтик и бросился к выходу. Дверь была
еще на крюке. Джордж предал анафеме всех ленивых старух вообще
и миссис Г. в частности и, удивляясь, что в такой поздний,
неподобающий для порядочных англичан час все в доме спят,
откинул крюк, отпер дверь и выскочил на улицу.
Он резво пробежал с четверть мили, и лишь к концу этой
дистанции ему показалось странным и непонятным, что на улицах
так мало народу, а лавки заперты. Конечно, утро было очень
мрачное и туманное, но это еще не основание, чтобы замерла вся
деловая жизнь. Ему-то ведь приходится идти на работу,--почему
же другие валяются в постели из-за таких пустяков, как туман и
темень?
Наконец он добрался до Холборна. Ни единого омнибуса, ни
одного открытого ставня! И ни души вокруг, если не считать трех
человек: полисмена, зеленщика с тележкой и возницы обшарпанного
кеба. Джордж вытащил часы и воззрился на них: без пяти девять!
Он остановился и сосчитал свой пульс. Он нагнулся и ущипнул
себя за ногу. Потом, с часами в руке, подошел к полисмену и
спросил, который час.
-- Который час?--переопросил тот, окидывая Джорджа
откровенно подозрительным взглядом.--А вот послушайте и
сосчитайте, сколько пробьет.
Джордж прислушался, и башенные часы по соседству не
заставили себя ждать.
-- Как, всего три? -- возмутился Джордж, когда удары
затихли.
-- Ну и что ж? А вам сколько нужно? -- ответил констебль.
-- Девять, разумеется,--заявил Джордж, предъявляя часы.
-- А вы помните, на какой улице живете? -- строго вопросил
блюститель общественного порядка.
Джордж подумал и сообщил свой адрес.
-- Ах, вот оно что,-- сказал полисмен.-- Ну так
послушайтесь моего совета: спрячьте подальше ваши часы да идите
себе подобру-поздорову домой. А дурака валять тут нечего.
И Джордж в полном недоумении поплелся домой. Вернувшись к
себе, он решил было раздеться и опять лечь в постель, но,
вспомнив, что придется снова одеваться, и снова бриться, и
снова принимать ванну, предпочел устроиться в кресле и там
поспать.
Но уснуть он не мог: никогда в жизни он не чувствовал себя
таким бодрым. Он зажег лампу, достал шахматную доску и стал
играть с самим собой в шахматы, но даже это занятие не
воодушевило его; время тянулось слишком медленно. Тогда он
бросил шахматы и попытался читать. Убедившись, что читать ему
совершенно не хочется, он снова надел пальто и вышел
прогуляться.
Улицы были так пустынны и мрачны, а все встречные
полисмены осматривали его с таким нескрываемым подозрением и
так далеко провожали лучами своих фонариков, что ему стало
казаться, будто он вправду что-то натворил, и он начал
прятаться в переулках и укрываться в темных подворотнях, как
только издали доносилось мерное "топ-топ" служителей закона.
Разумеется, подобный образ действия не вызвал у полисменов
прилива доверия: они извлекли Джорджа из очередной подворотни и
спросили, что он там делает. Когда же он ответил "ничего" и
добавил, что просто вышел подышать воздухом (это было в четыре
часа утра), ему почему-то не поверили и двое полицейских в
штатском проводили его до самого дома, чтобы выяснить,
действительно ли он живет там, где говорит, что живет. Они
посмотрели, как он открывает дверь своим ключом, подождали,
пока он войдет, потом расположились на противоположной стороне
улицы и стали наблюдать за домом.
Придя домой, Джордж решил разжечь камня и, чтобы убить
время, собственноручно приготовить себе завтрак, но за что он
ни брался -- за ведерко из-под угля или за чайную ложку,--он
все опрокидывал и все ронял. Поднялся такой грохот, что он чуть
не умер со страху, представляя себе, как миссис Г. вскакивает с
постели, вообразив, что к ней забрались воры, и как она
открывает окно и визжит: "Полиция!"--и как вышеупомянутые
сыщики врываются в дом, надевают на него наручники и волокут в
