вид человека, который там стоял; Гаррису не понравился цвет его
волос и не понравились его башмаки.
-- Вот уж не знаю, как вам и быть,--сказал прохожий.-- У
нас нет других гостиниц.
-- Нет других гостиниц? -- воскликнул Гаррис.
-- Нет,-- ответил тот.
-- Куда же нам теперь деваться? -- взвыл Гаррис.
Тогда взял слово Джордж. Он предложил нам с Гаррисом
построить гостиницу себе по вкусу и поселить в ней, кого нам
будет угодно. Что же касается его, то он пойдет обратно к
"Оленю".
Величайшим гениям человечества никогда не удавалось
воплотить в действительность свои идеалы, так и мы с Гаррисом
познали тщету земных желаний и поплелись вслед за Джорджем.
Мы притащили свой багаж к "Оленю" и сложили его на пол в
холле.
Хозяин гостиницы вышел к нам и сказал:
-- Добрый вечер, джентльмены.
-- Добрый вечер,-- отозвался Джордж.-- Надеюсь, у вас
найдется три свободные постели.
-- Мне очень жаль, сэр,-- отозвался хозяин,-- но боюсь,
что не найдется.
-- Ну что ж, так и быть,--сказал Джордж,-- обойдемся
двумя. Двое из нас поспят на одной постели... Не так
ли?--продолжал он, обращаясь к Гаррису и ко мне.
-- Разумеется,--сказал Гаррис, считая, что мне и Джорджу
одной кровати хватит за глаза.
-- Очень жаль, сэр,--повторил хозяин,--но во всем доме нет
ни одной свободной постели. Если хотите знать, у нас на каждой
кровати спят по двое, а то и по трое джентльменов.
Сперва это привело нас в некоторое замешательство.
Но Гаррис, как опытный путешественник, оказался на высоте
положения и, весело смеясь, сказал:
-- Ладно, тут уж ничего не поделаешь. Придется потерпеть.
Устройте нас как-нибудь в бильярдной.
-- Мне очень жаль, сэр. Три джентльмена уже спят на
бильярде и двое в гостиной. Нет никакой возможности устроить
вас на эту ночь.
Мы навьючили на себя вещи и побрели в Мэнор-хаус. Там было
очень уютно. Я сказал, что эта гостиница мне больше по душе,
чем "Олень", а Гаррис сказал:
-- Ну, еще бы!--и добавил, что все будет в порядке и не к
чему нам обращать внимание на рыжего человека; к тому же
бедняга не виноват, что он рыжий. Гаррис был настроен очень
кротко и вполне разумно.
В Мэнор-хаусе нам просто не дали рта раскрыть. Хозяйка
приветствовала нас на пороге сообщением, что мы уже
четырнадцатая компания, которую она спроваживает за последние
полтора часа. Наши робкие намеки на конюшни, бильярдную и
угольный подвал она встретила презрительным смехом: все эти
уютные местечки давным-давно расхватаны.
Не знает ли она, где мы могли бы найти приют на ночь?
Ну, если только мы не требовательны... она, конечно, не
может рекомендовать... но в полумиле отсюда на итонской дороге
есть трактирчик...
Не дослушав, мы подхватили корзину, саквояж, пальто,
пледы, свертки и побежали. Эта полумиля больше смахивала на
милю, но мы ее все-таки одолели и, запыхавшись, ворвались в
бар.
Там с нами обошлись невежливо. Нас просто высмеяли. Во
всем доме было только три кровати, и на них уже устроились семь
одиноких джентльменов и две супружеские пары. Случившийся тут
же добросердечный лодочник посоветовал нам попытать счастья у
бакалейщика по соседству с "Оленем", и мы пошли назад.
У бакалейщика все было переполнено. В лавке мы встретили
какую-то старуху, и она сжалилась над нами и взялась проводить
к своей знакомой, которая жила в четверти мили от лавки и
иногда сдавала комнаты джентльменам.
Мы тащились туда двадцать минут, потому что старуха еле
передвигала ноги. Она украшала наше путешествие рассказами о
донимавших ее болях в пояснице, которые отличались
исключительным разнообразием.
Комнаты ее приятельницы были заняты. Отсюда нас отослали в
дом No 27. No 27 был битком набит и отправил нас в No 32, а No
32 был тоже набит.
Тогда мы вернулись на большую дорогу, и тут Гаррис уселся
на корзину и объявил, что дальше не пойдет. Он сказал, что
хочет умереть в этом тихом уголке. Он попросил нас с Джорджем
передать прощальный поцелуй его матери и сказать всем
родственникам, что он их простил и умер счастливым.
В эту минуту нам явился ангел, преобразившийся в мальчишку
(более полного преображения не изобретет никакая фантазия); в
одной руке он держал кувшин пива, а в другой обрывок веревки, к
концу которого была привязана какая-то штуковина; он опускал ее
на каждый плоский камень, попадавшийся ему по пути, и тотчас
дергал кверху, производя при этом такой душераздирающий звук,
что кровь застывала в жилах.
Мы спросили этого (не сразу узнанного нами) посланца
небес, не знает ли он какого-нибудь уединенного домика с
немногочисленными и немощными обитателями (желательно
престарелыми леди или парализованными джентльменами), которых
нетрудно было бы напугать и заставить уступить на одну ночь
свои постели людям, доведенным до крайности и готовым на все;
или, может быть, он укажет нам пустующий свинарник, или
заброшенную печь для обжига извести, или что-нибудь в этом
роде. Ничего такого он не знал, по крайней мере поблизости, но
он сказал, что если мы желаем, то можем пойти с ним, и его
мамаша, у которой есть свободная комната, пустит нас
переночевать.
Мы бросились ему на. шею и благословляли его, и луна
кротко озаряла нас, и это была бы страшно трогательная сцена,
если бы перегруженный нашими чувствами мальчик не сел на землю
под их тяжестью, а мы все не рухнули на него. Гаррис так
преисполнился радости, что едва не потерял сознания, и ему
пришлось схватить кувшин с пивом и наполовину осушить его,
чтобы прийти в себя; после этого он пустился рысью и
предоставил нам с Джорджем тащить весь багаж.
Мальчик жил в маленьком коттедже из четырех комнат, и его
мать -- добрая душа! -- подала нам на ужин поджаренный бекон, и
мы съели его весь без остатка -- все пять фунтов! -- и еще
пирог с вареньем, и выпили два полных чайника чаю, и после
этого отправились спать. Кроватей было две: раскладная койка
шириною в два с половиной фута, на которой улеглись мы с
Джорджем, привязавшись друг к другу для безопасности простыней,
и детская кроватка, поступившая в безраздельное пользование
Гарриса; наутро мы с Джорджем увидели, что из нее торчат два
погонных фута Гаррисовых ног, и тут же воспользовались ими как
вешалкой для полотенец.
Когда мы в следующий раз попали в Дэтчет, мы были куда
менее разборчивы по части гостиниц.
Но вернемся к нашему теперешнему путешествию: мы спокойно,
без всяких приключений, тащили лодку, и немного ниже
Обезьяньего острова подтянули ее к берегу и начали готовить
ленч. У нас была припасена холодная говядина, но горчицу мы,
как выяснилось, забыли. Никогда в жизни, ни. прежде, ни потом,
я не испытывал такой тоски по горчице, как в ту минуту. Вообще
говоря, я не люблю горчицу и почти никогда ее не употребляю, но
тут я отдал бы за нее все сокровища мира.
Я не представляю себе, сколько насчитывается в мире
сокровищ, но если бы кто-нибудь предложил мне в этот
критический момент ложку горчицы,-- он получил бы их все
сполна. Когда я не могу достать то, чего мне хочется, я не знаю
удержу.
Гаррис тоже предлагал любые сокровища за горчицу. Если бы
кто-нибудь забрел в эту минуту к нам с банкой горчицы в руках,
он провел бы недурную коммерческую операцию и обеспечил себя
сокровищами по гроб жизни.
Впрочем, нет! Боюсь, что, получив горчицу, и я и Гаррис
попытались бы расторгнуть сделку. Бывает, что сгоряча человек
готов на самые невообразимые жертвы, но потом, немного
поразмыслив, он начинает понимать, насколько они несоразмерны с
ценностью предмета его вожделений. Мне рассказывали о
джентльмене, который путешествовал по Швейцарии и как-то,
карабкаясь на гору, тоже обещал сокровища за стакан пива. Когда
же ему в каком-то домишке подали пиво (и притом превосходное),
он учинил страшнейший скандал из-за того, что с него спросили
пять франков за бутылку. Он кричал, что это бесстыдное
вымогательство, и даже написал письмо в "Таймс".
Отсутствие горчицы повергло нас в глубокое уныние. Мы
молча жевали говядину. Жизнь казалась нам пустой и
безрадостной. Мы предавались воспоминаниям о днях золотого
детства и вздыхали. Впрочем, перейдя к яблочному пирогу, мы
несколько воспрянули духом, а когда Джордж извлек со дна
корзины и водрузил в центре лодки банку ананасов, мы
почувствовали, что в общем жизнь--стоящая вещь!
Мы, все трое, страшно любим ананасы. Мы рассматривали
этикетку на банке. Мы вспоминали вкус ананасного сока. Мы
улыбались друг другу, а Гаррис уже вооружился ложкой.
Оставалось найти консервный нож и открыть банку. Мы
вытряхнули все из корзины. Мы вывернули саквояж. Мы подняли
доски, настланные на дне лодки. Мы перерыли все вещи и
выбросили их на берег. Консервного ножа не было.
Тогда Гаррис попытался открыть банку карманным ножом,
сломал нож и здорово порезался. Потом Джордж попытался открыть
ее ножницами, изуродовал ножницы и чуть было не выколол себе
глаз. Пока они перевязывали раны, я сделал попытку продырявить
эту штуку острием багра,-- багор соскользнул, я полетел за
борт, в двухфутовый слой жидкой грязи, а целехонькая банка
покатилась прочь и разбила чайную чашку.
Тогда мы все взбесились. Мы перенесли банку на берег, и
Гаррис отправился в поле и отыскал здоровенный острый камень, а
я вернулся в лодку и вытащил из нее мачту, а Джордж держал
банку, а Гаррис наставил на нее камень острым концом, а я взял
мачту, поднял ее высоко над головой и трахнул изо всех сил.
Соломенная шляпа -- вот что спасло Джорджу жизнь. Он
хранит ее (вернее, то, что от нее осталось) до сих пор, и в
зимние вечера, когда дымят трубки и приятели рассказывают друг
другу нескончаемые истории о пережитых опасностях, Джордж
приносит ее, и пускает по рукам, и вновь и вновь излагает эту
волнующую повесть, всякий раз пополняя ее новыми подробностями.
Гаррис отделался простой царапиной. После этого я схватил банку
и колотил по ней мачтой, пока не выбился из сил и не пришел в
полное отчаяние, и тогда ею завладел Гаррис.
Мы расплющили эту банку в лепешку; потом мы сделали ее
вновь квадратной, мы придавали ей самые удивительные
геометрические формы, но пробить отверстие мы не могли. Тогда
за дело взялся Джордж, и под его ударами она приняла такие
причудливые, такие уродливые, такие мистически-жуткие
очертания, что он испугался и бросил мачту. И мы, все трое,
уселись на траве и уставились на банку.
Поперек ее верхнего донышка шла глубокая борозда, которая
придавала ей сходство с ухмыляющейся рожей, и это привело нас в
такую ярость, что Гаррис вскочил, схватил эту банку и со всего
размаху швырнул на самую середину реки; и когда она потонула,
мы прохрипели ей вдогонку проклятия, сели в лодку, оттолкнулись
от этого берега и до самого Мэйденхеда нигде не
останавливались.
Мэйденхед -- малоприятное место. Это резиденция курортных
франтов и их расфуфыренных спутниц. Это город роскошных отелей,
посещаемых главным образом хлыщами и девицами из кордебалета.
Это дьявольская кухня, из которой расползаются во все стороны
речные чудища -- паровые катера. Именно здесь, в Мэйденхеде,
находятся "уютные гнездышки" герцогов из "Великосветской
хроники", и сюда же обычно приезжают героини трехтомных
романов, чтобы пообедать и покутить с чужими мужьями.
