фокстерьера.
Вспоминаю один случай в вестибюле хэймаркетского
универсального магазина, где множество собак поджидало своих
хозяев, ушедших за покупками. Там были мастиф, два колли и
сенбернар, несколько легавых и ньюфаундлендов, гончая,
французский пудель (совершенно облезлый, но с кудлатой
головой), бульдог, несколько болонок величиной с крысу и две
йоркширские дворняжки.
Они сидели терпеливо, благонравно и задумчиво. Мир и
благопристойность царили в вестибюле, создавая атмосферу
удивительного покоя, покорности и тихой грусти.
Но вот вошла прелестная молодая леди, ведя на цепочке
кроткого с виду фокстерьерчика; она оставила его между
бульдогом и пуделем. Песик уселся и с минуту осматривался.
Затем он уставился в потолок и задумался,-- судя по его глазам,
о своей мамаше. Затем он зевнул. Затем он оглядел других собак,
молчаливых, важных и полных достоинства.
Он посмотрел на бульдога, безмятежно спавшего справа. Он
посмотрел на пуделя, чинно и надменно сидевшего слева. Затем,
без всяких прелиминариев, без намека на какой-нибудь повод, он
цапнул пуделя за ближайшую переднюю ногу, и отчаянный визг
огласил спокойно дремавший вестибюль.
Найдя результат первого эксперимента вполне
удовлетворительным, фоксик решил пойти еще дальше и задать жару
остальным. Он перескочил через пуделя и бешено атаковал колли,
который проснулся, разозлился и немедленно вступил в шумную
перебранку с пуделем. Тогда фохсик вернулся на свое место,
схватил бульдога за ухо и попытался начисто оторвать его, а
бульдог, животное на редкость беспристрастное, обрушился на
всех, до кого только мог добраться,-- он не пощадил и швейцара,
предоставив тем самым симпатичному фокстерьерчику полную
возможность беспрепятственно насладиться поединком со столь же
воинственно настроенной дворняжкой.
Людям, которые хоть сколько-нибудь разбираются в собачьем
характере, нет нужды объяснять, что к этому времени все
остальные собаки открыли военные действия с таким жаром, будто
их жизни и домашним очагам грозила смертельная опасность.
Большие собаки дрались между собой; маленькие собачки тоже
дрались друг с другом, а в свободные минуты кусали больших
собак за ноги.
Шум стоял ужасный, и вестибюль превратился в кромешный ад.
Вокруг здания собралась толпа, и все спрашивали, не происходит
ли тут собрание налогоплательщиков, а если нет, то кого убивают
и за что? Чтобы растащить собак, были пущены в ход палки и
веревки, а кто-то даже послал за полицией.
В самый разгар свалки вернулась прелестная молодая леди и
схватила на руки своего прелестного песика (он вывел дворнягу
из строя, по крайней мере, на месяц, и вид у него был теперь
кроткий, как у новорожденного ягненка); она целовала его и
спрашивала, жив ли он и что сделали с ним эти страшные,
огромные, грубые псы, а он уютно устроился у нее на груди, и
взгляд его, казалось, говорил: "Ах, какое счастье, что ты
пришла и избавила меня от этого позорного зрелища!"
А леди сказала, что это возмутительно--оставлять в
вестибюле магазина подобных чудовищ вместе с собаками
порядочных людей -- и что она кое на кого подаст в суд.
Таков характер фокстерьеров; поэтому я не осуждаю
Монморанси за его привычку ссориться с кошками. Впрочем, в это
утро он и сам пожалел, что дал волю своим страстям.
Мы, как я уже говорил, возвращались после купания, и на
полпути, когда мы шли по Хай-стрит, какая-то кошка выскочила из
ворот и собралась перебежать нам дорогу. Монморанси издал
радостный вопль-- вопль, какой издает старый вояка, когда ему в
руки попадается враг; вопль, какой издал, вероятно, Кромвель,
когда шотландцы начали спускаться с холма,-- и помчался за
добычей.
Его жертвой был старый черный котище. Я в жизни не
встречал кота такой устрашающей величины К тому же он выглядел
отъявленным головорезом. У него не хватало одного уха, половины
хвоста и изрядного куска носа. Это был громадный и явно очень
сильный зверь. Он являл собой воплощение наглости и
самодовольства.
Монморанси погнался за беднягой со скоростью двадцати миль
в час, но кот даже не ускорил шага,-- он, видимо, не
подозревал, что его жизнь в опасности. Он безмятежно трусил по
дороге до тех пор, пока его будущий убийца не оказался на
расстоянии какого-нибудь ярда; тут кот круто повернулся, уселся
с любезным видом посреди улицы и кротко посмотрел на
Монморанси, как бы спрашивая: "Ну-с, что вам угодно?"
Монморанси не робкого десятка, но во взгляде этого кота
было нечто, от чего дрогнуло бы сердце самого мужественного
пса. Монморанси застыл на месте и воззрился на врага.
Оба молчали, но было совершенно ясно, что между ними
происходит следующий диалог:
К о т. Чем могу служить?
М о н м о р а н с и. Ничем, ничем, покорно благодарю!
К о т. Если вам что-нибудь нужно, не стесняйтесь прошу
вас!
М о н м о р а н с и (отступая по Хай-стрит). Ах нет, что
вы!.. Вовсе нет... Не беспокойтесь... Я... я кажется, ошибся...
Мне показалось, что мы знакомы.. Извините, что потревожил
вас...
К о т. Что вы, я очень рад. Вам в самом деле ни чего не
нужно?
М о н м о р а н с и (по-прежнему отступая). Нет, нет,
благодарю вас... вовсе нет... Вы очень любезны До свиданья!
К о т. До свиданья!
После этого кот поднялся и продолжал свой путь, а
Монморанси, жалобно поджав то, что он именовал своим хвостом,
поплелся назад к нам и занял скромную позицию в арьергарде.
С тех пор стоит только сказать: "Кошки!"--как Монморанси
на глазах съеживается и умоляюще смотрит, словно говоря:
"Пожалуйста, не надо!"
После завтрака мы отправились на рынок и закупили
трехдневный запас провианта. Джордж объявил, что нам следует
приналечь на овощи,--недостаток овощей может отразиться на
нашем здоровье. Он добавил, что овощи легко варить и что он
может взять эту обязанность на себя; итак, мы купили десять
фунтов картофеля, бушель гороха и несколько кочанов капусты. В
гостинице мы достали мясной пудинг, два пирога с крыжовником и
баранью ногу, а фрукты, и кексы, и хлеб, и масло, и варенье, и
бекон, и яйца, и все прочее приобрели в разных концах города.
Наше отбытие из Марло я считаю одним из величайших наших
триумфов. Оно было внушительно, исполнено достоинства, но
отнюдь не помпезно. В каждой лавке мы требовали, чтобы покупки
не задерживали, а отправляли тут же, вместе с нами. Никаких
этих: "Да, сэр, я отправлю их сию минуту; мальчик принесет их
вам раньше, чем вы вернетесь, сэр",-- а потом сиди дурак
дураком на пристани и дважды возвращайся в лавки и скандаль там
с лавочниками! Нет, мы ждали, пока корзину упакуют, и
прихватывали мальчика с собой.
Мы обошли великое множество лавок, неуклонно проводя в
жизнь этот принцип; в результате к концу нашей экспедиции мы
стали обладателями богатейшей коллекции мальчиков с корзинами.
Наше заключительное шествие к реке, по самой середине
Хай-стрит, превратилось в величественное зрелище, которого
Марло долго не забудет.
Порядок процессии был таков:
Монморанси, с тростью в зубах.
Две дворняги подозрительного вида, приятели Монморанси.
Джордж, с трубкой в зубах, нагруженный нашими пальто и
пледами.
Гаррис, с набитым чемоданом в одной руке и бутылкой
лимонного сока в другой,
пытающийся тем не менее придать своей походке
непринужденное изящество.
Мальчик от зеленщика и мальчик от булочника, с корзинами.
Рассыльный из гостиницы, с пакетом.
Мальчик от кондитера, с корзиной.
Мальчик от бакалейщика, с корзиной.
Лохматый пес.
Мальчик из молочной, с корзиной.
Носильщик, с саквояжем.
Приятель носильщика,-- руки в брюки и глиняная трубка в
зубах.
Мальчик от фруктовщика, с корзиной.
Я сам, с видом человека, понятия не имеющего о том,
что у него в руках три шляпы и пара башмаков.
Шестеро мальчишек и четверка бродячих собак.
Когда мы добрались до пристани, лодочник спросил:
-- Разрешите узнать, сэр, вы что арендовали: паровой катер
или понтон?
Услыхав, что всего лишь четырехвесельный ялик, он был,
видимо, поражен.
Уйму хлопот доставили нам в это утро паровые катера; они
тянулись вверх по реке один за другим, направляясь в Хенли, где
на следующей неделе должны были начаться гребные гонки.
Некоторые шли в одиночку, другие вели на буксире понтонные
домики. Я ненавижу паровые катера; думаю, что это чувство
знакомо всем любителям гребли. Стоит мне увидеть такой катер,
как мною овладевает желание заманить его в какой-нибудь
укромный, тихий, безлюдный уголок и там придушить.
Крикливое самодовольство этих катеров пробуждает во мне
самые дурные инстинкты, и я горюю о добрых старых временах,
когда можно было изложить человеку свое мнение о нем с помощью
меча, лука и стрел. Уже одно выражение лица того субъекта,
который, засунув руки в карманы, стоит на корме и курит сигару,
само по себе дает достаточный повод для открытия военных
действий, а повелительный гудок, означающий: "Прочь с дороги!",
явится, я уверен, для любого состава присяжных, причастных к
лодочному спорту, неоспоримым основанием, чтобы вынести
вердикт: "Убийство при оправдывающих обстоятельствах".
Паровым катерам приходилось гудеть до потери сознания,
чтобы заставить нас убраться с дороги. Пусть не сочтут меня
хвастуном, если я честно признаюсь, что одна наша лодочка,
болтаясь у них на дороге, доставила им за эту неделю больше
хлопот, задержек и неприятностей, чем все остальные лодки,
вместе взятые.
-- Катер идет! -- кричит кто-нибудь из нас, едва только
враг покажется вдалеке, и мы мгновенно начинаем готовиться
достойно его встретить. Я хватаю рулевые шнуры, Гаррис и Джордж
садятся рядом, обязательно спиной к катеру, и лодка тихонько
дрейфует прямо на середину реки.
Куда нетерпеливо сворачивает катер, туда безмятежно
дрейфуем и мы. Когда до нас остается какая-нибудь сотня ярдов,
катер начинает гудеть как сумасшедший, и пассажиры
перевешиваются через борт и орут во все горло, но мы их,
конечно, не слышим. Гаррис рассказывает очередную историю о
своей матушке, а мы с Джорджем жадно внимаем ему и не хотим
упустить ни слова.
Наконец катер разражается таким ревом, что у него чуть не
лапается котел, и он дает задний ход, и выпускает пар, и
начинает сворачивать, и садится на мель. Люди на палубе
кидаются к носовой части и поднимают страшный крик, на берегу
собирается народ и ругает нас на чем свет стоит; все лодки
останавливаются и принимают горячее участие в происходящем, и
вскоре вся Темза на несколько миль вверх и вниз от места
происшествия приходит в волнение. И тут только Гаррис обрывает
свой рассказ на самом интересном месте, оглядывается и с легким
удивлением говорит Джорджу:
-- Господи боже, Джордж, уж не катер ли это? А Джордж
отвечает:
-- Смотри-ка, в самом деле! То-то я как будто слышал
какой-то шум!
После чего мы начинаем нервничать, теряемся и не можем
сообразить, как увести лодку в сторону, а на палубе собирается
целая толпа, и все поучают нас:
-- Загребай правой!.. Тебе говорят, идиот! Табань левой!
Да не ты, а тот, что рядом!.. Оставь руль в покое, слышишь?
Теперь оба разом!.. Да не так!. Ах, чтоб вам...
Затем они спускают шлюпку и идут к нам на помощь, и после
