движении! Ни малейшего намека на суетливую поспешность, на
лихорадочное стремление вперед, которое становится сущим
проклятием девятнадцатого века. Старый лодочник никогда не
утруждает себя попытками обогнать другие лодки. Он нисколько не
тревожится, когда какая-нибудь из них обгоняет его,--собственно
говоря, они все его обгоняют, если только плывут в ту же
сторону. Есть люди, которых это раздражает и выводит из себя;
великолепная невозмутимость наемного лодочника во время этого
испытания может послужить нам прекрасным уроком и
предостережением против честолюбия и гордыни.
Научиться обыкновенной, непритязательной гребле,
основанной на принципе "тише едешь--дальше будешь", не так уж
трудно. Но, чтобы чувствовать себя в своей тарелке, когда
проплываешь мимо девушек, требуется изрядная сноровка. Кроме
того, новичкам никак не удается попадать в такт. "Странная
вещь,-- жалуется начинающий, в двадцатый раз на протяжении пяти
минут выпутывая свои весла из ваших,-- я отлично справляюсь,
когда я один!"
Наблюдать двух новичков, пытающихся попасть друг другу в
такт, забавно до чрезвычайности. Второй номер считает, что
загребной машет веслами самым нелепым образом и попасть ему в
такт нет никакой возможности. Загребной безумно возмущен этим
заявлением и объясняет, что вот уже десять минут, как он
пытается приспособить свой стиль к жалким способностям номера
второго. Второй номер, в свою очередь, обижается и советует
загребному не утруждать себя заботами о нем (втором номере), а
сосредоточить умственные усилия на том, чтобы сколько-нибудь
разумно действовать веслами.
-- А может, мне сесть загребным? -- добавляет он, считая,
по-видимому, что это будет радикальным решением вопроса.
Следующую сотню ярдов они продолжают барахтаться с
переменным успехом, после чего загребной в порыве вдохновения
вдруг, постигает тайну их неудач.
-- Я понял, в чем дело! -- кричит он второму номеру.-- У
тебя мои весла! Давай-ка их сюда!
-- В самом деле! А я-то ломаю себе голову, почему мне с
ними никак не управиться!--отвечает второй, просияв и тотчас же
приступая к обмену.-- Теперь дело пойдет на лад.
Но оно не идет на лад,-- и тут не идет! Загребному, чтобы
достать до весел, приходится так вытягивать руки, что они
вот-вот выскочат из суставов; в то же время второй номер при
каждом взмахе наносит себе сокрушительный удар в грудь. Тогда
они снова обмениваются веслами и приходят к выводу, что
лодочник всучил им никуда не годные весла. И объединив свои
проклятия по его адресу, они вновь приходят к дружескому
взаимопониманию.
Джордж заметил, что ему часто хотелось для разнообразия
поплавать на плоскодонке. Это не так легко, как кажется.
Научиться двигаться по плоскодонке и владеть шестом не труднее,
чем научиться грести, но чтобы проделывать это, не теряя
достоинства и не зачерпывая воду рукавами, требуется длительная
практика.
С одним молодым человеком, моим знакомым, произошел весьма
прискорбный случай во время первого же катания на плоскодонке.
С самого начала дело пошло у него так хорошо, что он совсем
осмелел и стал расхаживать по лодке взад и вперед с
непринужденной и прямо-таки пленительной грацией. Oн выходил на
нос, опускал в воду шест и затем бежал на корму совсем как
заправский лодочник. Он выглядел просто шикарно!
Не менее шикарно он выглядел бы и дальше, но, к несчастью,
оглянувшись, чтобы полюбоваться пейзажем, он сделал одним шагом
больше, чем следовало. и перемахнул через борт. Он повис на
шесте, который прочно засел в иле, а лодка преспокойно
продолжала плыть по течению. Нельзя сказать, чтобы его поза
дышала достоинством. Невоспитанный мальчишка на берегу сейчас
же крикнул своему отставшему товарищу:
-- Беги сюда, тут сидит обезьяна на шесте!
Я не мог прийти на выручку своему приятелю, так как мы, к
великому сожалению, не позаботились захватить с собой запасной
шест. Я мог только сидеть и смотреть на беднягу. Его лицо,
когда он вместе с шестом плавно опускался в воду, никогда не
изгладится из моей памяти,-- это было лицо настоящего
мыслителя.
Я следил, как он погружался в воду, и видел, как он,
грустный и мокрый, карабкался на берег. Он представлял собой
такую забавную фигуру, что я не мог удержаться от смеха. Я еще
немного похихикал про себя, а потом мне пришло в голову, что
если хорошенько подумать, то смеяться, в общем, не над чем. Я
сидел в лодке один, без шеста, и беспомощно плыл по течению,--
быть может, прямехонько на плотину.
Тут я страшно рассердился на своего спутника за то, что
ему вздумалось шагнуть через борт и покинуть меня на произвол
судьбы. Хоть бы шест мне оставил!
С четверть мили меня несло течением, а потом я увидел
рыбачий баркас, стоявший на якоре посередине реки, и в нем двух
пожилых рыбаков. Они заметили, что я плыву прямо на них, и
крикнули, чтобы я свернул в сторону.
-- Не могу! -- заорал я в ответ.
-- Да ведь вы и не пытаетесь,-- возразили они.
Когда расстояние между нами уменьшилось, я им все
объяснил, и они поймали мою лодку, и одолжили мне шест. До
плотины оставалось всего с полсотни ярдов. Эта встреча была
очень кстати.
Первое свое плавание на плоскодонке я решил предпринять в
компании с тремя приятелями: предполагалось, что они научат
меня обращаться с шестом. Мы не могли отправиться все вместе,
поэтому я сказал, что пойду на пристань первым, найму лодку,
немного покручусь у берега и попрактикуюсь до их прихода.
Плоскодонки я в тот день не достал, потому что все они уже
были разобраны; мне оставалось только сидеть на берегу,
любоваться рекой и ждать своих друзей.
Просидев так некоторое время, я обратил внимание на
человека, катавшегося на плоскодонке; я с некоторым удивлением
заметил, что на нем точно такие же куртка и шапочка, как на
мне. Он явно был новичком и вел себя прелюбопытнейшим образом.
Не было никакой возможности угадать, что случится с лодкой
после того, как он в следующий раз воткнет шест; по-видимому,
он и сам этого не знал. Он толкал лодку то по течению, то
против течения, а порой она у него вдруг начинала вертеться
вокруг шеста. И всякий раз он казался крайне удивленным и
раздосадованным результатом своих трудов.
Вскоре он стал центром всеобщего внимания, и собравшиеся
зрители начали биться об заклад, высказывая разнообразные
предположения о том, что случится с плоскодонкой при следующем
толчке.
Тем временем на противоположном берегу появились мои
друзья; они остановились и тоже начали наблюдать за этим
человеком. Он стоял к ним спиной, и они видели только его
куртку и шапочку.
Конечно, они сейчас же вообразили, что герой этого
спектакля -- я, их возлюбленный приятель, и восторгу их не было
пределов. Они начали безжалостно издеваться над беднягой.
Я сперва не понял их ошибки и подумал: "Как это некрасиво
с их стороны вести себя подобным образом, да еще по отношению к
постороннему человеку". Я уже собирался окликнуть их и
урезонить, но вдруг сообразил, в чем дело, и спрятался за
дерево.
Ах, как они веселились, как дразнили бедного юношу! Добрых
пять минут они пялили на него глаза, глумились над ним,
поносили его, вышучивали и издевались. Они осыпали его
допотопными остротами; они придумали даже несколько новых,
специально для него. Они выложили ему весь запас забористых
словечек, принятых в нашем кружке, а ему, вероятно, совершенно
непонятных. И тогда, не выдержав этих грубых насмешек, он
обернулся, и они увидели его лицо!
Я был очень доволен, когда убедился, что у них еще
сохранились остатки совести и что они поняли, какого сваляли
дурака. Они приняли его за одного своего знакомого,-- объясняли
они бедняге, выражая надежду, что он не считает их способными
наносить такие оскорбления кому бы то ни было, кроме ближайших
друзей.
Конечно, раз они приняли его за своего друга, их можно
оправдать. Как-то Гаррис рассказал мне о происшествии, которое
случилось с ним в Булони, во время купанья. Он плавал
неподалеку от берега, и вдруг кто-то схватил его сзади за
загривок и окунул в воду. Гаррис отчаянно отбивался, но,
видимо, он имел дело с настоящим Геркулесом, так как все его
попытки вырваться были напрасны. Он уже перестал брыкаться и
попытался было настроить свои мысли на душеспасительный лад, но
тут злодей отпустил его.
Гаррис встал на ноги и оглянулся, в поисках своего
предполагаемого убийцы. Негодяй стоял рядом и от души смеялся,
но, увидев лицо Гарриса, возникшее из водной пучины, он
отпрянул и ужасно сконфузился.
-- Ради бога, простите меня,-- растерянно пробормотал
он.-- Я принял вас за своего друга.
Гаррис считал, что ему чертовски повезло: если бы его
приняли за родственника -- он был бы уже утопленником.
Для плавания под парусом тоже требуются немалые знания и
опыт. Впрочем, когда я был мальчишкой, я придерживался другой
точки зрения: я считал, что сноровка придет сама собой,-- вроде
как при игре в пятнашки или в мяч. У меня был товарищ, который
разделял этот взгляд, и вот однажды, в ветреный день, нам
захотелось попробовать свои силы в парусном спорте. Мы гостили
тогда в Ярмуте и решили предпринять плавание по Яру. Мы наняли
парусную лодку на лодочной станции возле моста.
-- Ветерок-то свежий,--напутствовал нас лодочник,-- лучше
возьмите риф, а когда будете делать поворот, держите покруче к
ветру.
Мы обещали выполнить все в точности и на прощанье бодро
пожелали ему "счастливо оставаться", недоумевая про себя, что
значит "держать покруче к ветру" и где нам раздобыть этот самый
"риф", и что с ним делать, когда мы его добудем.
Пока город не скрылся из виду, мы шли на веслах, и только
выбравшись на простор, где ветер превратился в настоящий
ураган, почувствовали, что настало время действовать.
Гектор -- кажется, его звали Гектором -- продолжал грести,
а я начал раскатывать парус. Хотя задача оказалась не из
легких, я в конце концов с ней справился, но тут же снова стал
в тупик перед вопросом, где у паруса низ и где верх.
Руководствуясь одним лишь природным инстинктом, мы, как и
следовало ожидать, приняли верх за низ и начали закреплять
парус вверх ногами. Но и это заняло у нас немало времени.
Парус, видимо, решил, что мы играем в похороны, причем я
изображаю покойника, а сам он исполняет роль погребального
савана.
Потом, убедившись в ошибочности этой версии, он треснул
меня реей по голове и отказался принимать дальнейшее участие в
представлении.
-- Намочи его,-- сказал Гектор.-- Сунь в воду и намочи.
Он объяснил мне, что моряки всегда мочат паруса, прежде
чем их поставить. Я так и поступил, но только ухудшил
положение. Когда сухой парус липнет к вашим ногам и обвивается
вокруг головы, это неприятно. Но когда то же самое проделывает
парус совершенно мокрый,-- это просто непереносимо.
В конце концов, соединенными усилиями, мы его одолели. Мы
подняли его не вполне вверх ногами -- он свешивался несколько
набок -- и привязали к мачте куском какой-то снасти, которую
пришлось для этого разрезать.
Сообщаю, как факт, что лодка при этом не перевернулась.
Почему она не перевернулась, я не знаю и объяснить не в
состоянии. Впоследствии я много раз всесторонне обдумывал этот
вопрос, но не пришел к сколько-нибудь удовлетворительному
объяснению подобного феномена.
Быть может, в этом сказалась злая воля, свойственная всем
