Мы быстро миновали Мэйденхед, облегченно вздохнули и не
спеша поплыли по широкому плесу между Боултерским и Кукэмским
шлюзами. Кливденский лес, который подступает к самой воде, еще
не износил к этому времени изысканного весеннего наряда, и в
его чудесной листве гармонично сливались все оттенки нежнейшего
зеленого цвета. Пожалуй, ничто на всей Темзе не может
сравниться с безмятежной прелестью этого уголка, и мы медленно
и неохотно уводили свое суденышко из волшебного царства тишины
и покоя.
Добравшись до заводи вблизи от Кукэма, мы устроили
чаепитие; когда мы проходили шлюз, уже наступил вечер. Поднялся
свежий ветер,--как ни странно, попутный. Обычно ветер на реке
упорно дует вам навстречу, в какую бы сторону вы ни плыли. Он
дует вам навстречу поутру, когда вы отчаливаете от берега, и вы
целый день гребете, подбадривая себя предвкушением того, как
приятно будет возвращаться под парусом. Но к вечеру его
направление меняется, и вам ничего не остается, как снова
грести против ветра до самого дома.
Но если вы забыли взять с собой парус, тут уж ветер будет
попутным в оба конца. Что поделаешь! Наш мир -- это юдоль
скорбей, и человек создан, чтобы страдать, как солнце -- чтобы
светить.
Однако на этот раз, очевидно, произошло какое-то
недоразумение, и ветер подул нам в спину, вместо того чтобы
дуть в лицо. Мы не растерялись и подняли парус раньше, чем
стихии заметили свою ошибку; затем мы развалились в
мечтательных позах, парус затрепетал, надулся, мачта
заскрипела, и мы поплыли.
На руле сидел я.
По-моему, ничто на свете не дает такого волнующего
ощущения, как плавание под парусом. Только на парусной лодке --
да еще, пожалуй, во сне -- человеку дано испытать чувство
полета. Кажется, что крылья ветра стремительно несут вас
неведомо куда. Вы больше не жалкая, неповоротливая, бессильная
тварь, с трудом ползающая по земле, нет, вы дитя Природы! Ваше
сердце бьется в унисон с ее сердцем, Она обвивает вас руками и
прижимает к своей груди, Вы духовно сливаетесь с нею. Ваше тело
становится легким, как пух. Вы слышите пение неведомых голосов.
Земля кажется вам далекой и маленькой, а облака, реющие над
вашей головой, близки вам, как братья, и вы простираете к ним
руки.
Мы были совсем одни на Темзе. Только где-то вдали чуть
виднелась стоящая на якоре посредине реки плоскодонка, в
которой сидели три рыболова; наша лодка скользила по воде, и
лесистые берега проплывали мимо нас, и мы хранили молчание. Я
по-прежнему сидел у руля. Подойдя ближе, мы увидели, что
рыболовы были пожилые и важные. Они сидели в плоскодонке на
стульях и не отрываясь следили за своими удочками. А багряный
закат заливал реку таинственным светом, и золотил верхушки
деревьев, и превращал громоздящиеся облака в огромный
сверкающий венец. Это был час, исполненный глубокого
очарования, страстной надежды и томления. Наш маленький парус
отчетливо вырисовывался на фоне огненного неба, сумерки
сгущались вокруг нас, окутывая мир радужными тенями, а сзади
уже подкрадывалась ночь.
Нам казалось, что мы, подобно рыцарям из какой-то
старинной легенды, переплываем таинственное озеро, направляясь
в неведомое царство сумерек, в необъятный край заходящего
солнца.
Мы не попали в царство сумерек; вместо этого мы со всего
размаху врезались в лодку с тремя престарелыми удильщиками.
Сперва мы не могли понять, что. собственно, случилось, так как
парус заслонял от нас картину происшествия, но по характеру
выражений, огласивших вечерний воздух, можно было догадаться,
что где-то поблизости находятся человеческие существа,
настроенные к тому же весьма недоброжелательно.
Гаррис спустил парус, и тут мы увидели, что случилось. Мы
сшибли трех почтенных джентльменов с их стульев, и они
смешались на дне лодки в беспорядочную кучу, и теперь медленно
и мучительно пытались освободиться друг от друга и от
наловленной ими рыбы. Предаваясь этому занятию, они осыпали нас
бранью: не повседневными, трафаретными ругательствами, а
сложными, тщательно подобранными, замысловатыми проклятиями,
которые живописали все наше прошлое и настоящее, заглядывали в
далекое будущее, включали наших родственников и охватывали всех
наших ближних,--добротными, сочными проклятиями.
Гаррис объяснил джентльменам, что они должны быть
благодарны нам за это маленькое развлечение, после того как
целый день просидели здесь со своими удочками. Он добавил еще,
что испытывает глубокую скорбь при виде того, как безрассудно
предаются гневу джентльмены столь почтенного возраста.
Но это их не умиротворило.
Джордж сказал, что теперь у руля сядет он. Он сказал, что,
как и следовало ожидать, такой выдающийся ум, как мой, не
способен безраздельно отдаться управлению лодкой; заботу о ней
следует поручить более заурядной личности, пока мы не пошли на
дно ко всем чертям. И он отобрал у меня руль и повел лодку в
Марло.
А в Марло мы оставили ее у моста и устроились на ночлег в
"Короне".
ГЛАВА ХIII
Марло.-- Бишемское аббатство.-- Медменхамские монахи.--
Монморанси замышляет убийство старого кота.-- В конце концов он
решает подарить ему жизнь.-- Позорное поведение фокстерьера в
универсальном магазине.-- Наше отбытие из Марло.--
Величественная процессия.-- Паровой катер; полезные советы, как
помешать и досадить ему.-- Мы отказываемся выпить реку.--
Смирная собака.-- Загадочное исчезновение Гарриса и пудинга.
Мapлo, по-моему, одно из самых приятных мест на Темзе. Это
оживленный, кипучий городишко; в целом он, правда, не очень
живописен, но все же в нем можно найти немало занятных уголков
и местечек. Они все еще существуют, эти сохранившиеся устои
полуразрушенного моста времени, по которому воображение
возвращает нас к тем далеким дням, когда поместье Марло было
владением саксонца Эльгара, задолго до того, как Вильгельм
Завоеватель захватил его и подарил королеве Матильде, и задолго
до того, как оно перешло в руки сперва графов Уориков, а
позднее -- хитроумного лорда Пэджета, советника четырех
сменявших друг друга королей.
Если вы любите после плавания в лодке погулять по берегу,
то найдете, что и окрестности города привлекательны, а река на
диво хороша. Ближе к Кукэму, за Куэррийским лесом и лугами,
раскинулся чудесный плес. Милый старый Куэррийскин лес, как
узки и круты твои заросшие тропинки, как причудливы поляны! Как
долго хранится в памяти твой аромат, и как напоминает он нам о
летних солнечных днях! Как ласково улыбаются нам призраки
прошлого из глубины твоих тенистых прогалин! Как нежно звучат
голоса былого в шепоте листвы!
От Марло до Соннинга местность еще красивее. На правом
берегу, в полумиле от Марлоуского моста, стоит огромное древнее
Бишемское аббатство, где некогда гулко отражались от каменных
стен возгласы рыцарей-храмовников, где нашла приют Анна
Клевская, а позднее--королева Елизавета. История Бишемского
аббатства богата мелодраматическими эпизодами. В нем есть
спальня, обитая гобеленами, и потайная комната, глубоко
запрятанная в толстых стенах. Призрак леди Холли, которая до
смерти засекла своего маленького сына, все еще бродит по ночам,
пытаясь смыть кровь со своих призрачных рук в столь же
призрачной чаше.
Здесь покоится Уорик, "делатель королей", которого теперь
уже не тревожат суетные заботы о земном могуществе и земных
коронах, а также Солсбери, сыгравший немаловажную роль в битве
при Пуатье. Вблизи от аббатства, чуть правее, на берегу стоит
Бишемская церковь, и если существуют на свете могилы,
заслуживающие внимания,--это могилы и надгробия Бишемской
церкви; Шелли, который жил в Марло (вы и сейчас можете
осмотреть его дом на Уэст-стрит), катался в лодке под
бишемскими буками и сочинил здесь "Восстание ислама".
Чуть подальше, у Харлийской плотины, я мог бы, вероятно,
жить целый месяц, впивая прелесть окружающего пейзажа, но и
этого было бы недостаточно. В пяти минутах ходьбы от шлюза
расположен городок Харли -- одно из древнейших поселений на
Темзе. Он существует здесь "со времен короля Сэберта и короля
Оффы", как выражались в те далекие дни. Сразу же за плотиной
(вверх по течению) начинается Датское Поле, где однажды во
время похода на Глойтершир разбили свой лагерь наступающие
датчане, а еще дальше, в чудесной излучине, приютилось то, что
осталось от Медменхэмского аббатства.
Знаменитых медменхэмских монахов называли обычно монахами
"Ордена Геенны Огненной"; пресловутый Уилкс был членом этого
братства. Их девиз гласил: "Делай что хочешь!"--изречение,
которое до сих пор красуется над полуразрушенными воротами
аббатства. А раньше, за много лет до того, как эта компания
отнюдь не благочестивых шутников основала свое так называемое
"аббатство", тут стоял монастырь, отличавшийся более строгими
нравами и монахи, которые жили в нем, были совсем не похожи на
бражников, занявших их место пятьсот лет спустя.
Монахи-цистерцианцы, аббатство которых стояло на этом
месте в тринадцатом веке, носили, вместо обычной одежды, грубую
рясу с клобуком и не ели ни мяса, ни рыбы, ни яиц. Они спали на
соломе и служили ночную мессу. Дни свои они проводили в труде,
чтении и молитвах. Гробовое безмолвие окутывало их жизнь, так
как все они давали обет молчания.
Мрачную жизнь вело это мрачное братство в благословенном
уголке, который бог сотворил таким веселым и радостным! Как
странно, что голос Природы, звучавший в нежном напеве водяных
струй, в шепоте прибрежной травы и в музыке ветерка, не научил
их более мудро относиться к жизни. Они жили здесь в молчании,
день за днем прислушиваясь, не раздастся ли голос с небес;
текли медлительные дни и торжественные ночи, этот голос взывал
к ним на тысячу ладов, но они его не слышали.
От Медменхэма до живописного Хэмблдонского шлюза Темза
полна тихой прелести, но за Гринлендсом и до самого Хенли она
уныла и неинтересна. В скучном Гринлендсе обычно проводит лето
владелец киоска, где я покупаю газеты,-- спокойный, скромный
пожилой джентльмен, искусный гребец, которого нередко можно
встретить в этих местах катающимся в лодке или сердечно
беседующим с каким-нибудь престарелым сторожем при шлюзе.
В понедельник утром, в Марло, мы встали довольно рано и
отправились выкупаться до завтрака. На обратном пути Монморанси
вел себя как форменный осел. Единственный предмет, по поводу
которого мы с Монморанси коренным образом расходимся во
взглядах,-- это кошки. Я люблю кошек, Монморанси терпеть их не
может.
Стоит мне повстречать кошку, как я сажусь на корточки и
начинаю почесывать ей шейку, приговаривая: "Бедная киска". А
кошка, в свою очередь, выгибает спину, ставит хвост трубой
(причем он становится твердым, как железо) и трется носом о мои
брюки, и кругом царит мир и благоволение. Стоит Монморанси
встретиться с кошкой, как об этом тотчас, узнает вся улица, и
уж тут пускается в ход такое количество бранных выражений,
какого обыкновенному порядочному человеку при разумной экономии
хватило бы на всю жизнь!
Я не осуждаю собак (как правило, я довольствуюсь
несколькими пинками или запускаю в них камнем), так как считаю,
что этот порок заложен в самой собачьей природе. Фокстерьеры
подвержены первородному греху раза в четыре больше, чем прочие
собаки, и нам, христианам, приходится много лет терпеливо
трудиться, чтобы сколько-нибудь улучшить буйный характер
