школе, но, окончив ее, я уже через два года начисто все забыл,
и с тех пор чувствую себя гораздо лучше. Однако мне очень не
хотелось обнаружить мое невежество перед присутствующими.
Поэтому я придумал план, показавшийся мне очень остроумным. Я
не спускал глаз со студентов и делал то же что они. Они
фыркали--и я фыркал, они смеялись-- и я смеялся. Кроме того,
время от времени я пoзвoлял себе хохотнуть, как если бы только
я один заметил какие-то пикантные детали, ускользнувшие от
других. Мне казалось это очень ловким приемом.
Я заметил, что во время пения многие из присутствующих,
так же как и я, не спускали глаз с юных студентов. Когда
студенты фыркали, они тоже фыркали, когда студенты хохотали,
они тоже хохотали. А так как во время пения эти молодые люди
непрерывно фыркали, хохотали и покатывались со смеху, то все
шло наилучшим образом.
И несмотря на это, немецкий профессор, казалось, был
чем-то недоволен. Вначале, когда мы стали смеяться, на его лице
отразилось крайнее удивление, как будто он ожидал всего чего
угодно, но только не смеха. Нам это показалось очень забавным;
мы решили, что в этой его невозмутимой серьезности и
заключается самое смешное. Если он чем-нибудь выдаст, что
понимает, как это смешно,--пропадет весь эффект. Мы продолжали
смеяться, и его удивление сменилось выражением досады и
негодования. Он свирепо посмотрел на всех нас (кроме тех двух
молодых людей, которых он не мог видеть, потому что они сидели
за его спиной). Тут мы чуть не лопнули от смеха. Мы говорили,
что эта штука нас уморит. Одних только слов, говорили мы, было
бы довольно, чтобы довести нас до судорог, а тут еще эта
шутовская серьезность,--нет, это уже слишком.
Во время исполнения последнего куплета он превзошел самого
себя. Он сверкнул на нас таким лютым взглядом, что, не знай мы
заранее немецкой манеры петь комические куплеты, мы бы
испугались. Между тем он придал своей странной мелодии столько
надрывной тоски, что, если бы мы не знали, какая это веселая
песенка; мы бы зарыдали.
Он кончил под взрывы страшного хохота. Мы говорили, что в
жизни не слышали ничего смешнее. И как только некоторые могут
считать, удивлялись мы, что у немцев нет чувства юмора, когда
существуют такие песенки. И мы спросили профессора, почему бы
ему не перевести эту песенку на английский язык, чтобы все
могли ее понимать и узнали бы, наконец, что такое настоящие
комические куплеты.
И тут Слоссен-Бошен взорвался. Он ругался по-немецки (язык
этот, по-моему, как нельзя более пригоден для подобной цели),
он приплясывал, он размахивал кулаками, он поносил нас всеми
ему известными английскими бранными словами. Он кричал, что
никогда в жизни его еще так не оскорбляли.
Выяснилось, что его песня -- вовсе не комические куплеты.
В ней, видите ли, пелось о юной деве, которая обитала в горах
Гарца и которая отдала жизнь ради спасения души своего
возлюбленного. Он умер, и их души встретились в заоблачных
сферах, а потом, в последней строфе, он обманул ее душу и
улизнул с другой душой. Я не ручаюсь за подробности, но это
наверняка было что-то очень грустное. Герр Бошен сказал, что он
пел эту песню однажды в присутствии германского императора, и
он (германский император) рыдал, как малое дитя. Он (герр
Бошен) сказал, что эта песня считается одной из самых
трагических и трогательных немецких песен.
Мы оказались в ужасном, совершенно ужасном положении. Что
тут можно сказать? Мы оглядывались, ища молодых людей, которые
сыграли с нами эту шутку, но они незаметно ускользнули, как
только пение прекратилось.
Вот как закончился этот вечер. Первый раз в жизни я видел,
чтобы гости расходились так тихо и поспешно. Мы даже не
простились друг с другом. Мы спускались поодиночке, ступали
неслышно и старались держаться неосвещенной стороны лестницы.
Мы шепотом просили лакея подать пальто и шляпу, сами открывали
дверь, выскальзывали на улицу и быстро сворачивали за угол, по
возможности избегая друг друга.
С тех пор я никогда не проявлял большого интереса к
немецким песням.
Мы добрались до Санберийского шлюза в половине четвертого.
У шлюза река очень красива, а отводный канал удивительно
живописен, но не вздумайте идти здесь на веслах вверх по
течению.
Однажды я попытался это сделать. Я сидел на веслах и
спросил у приятелей, устроившихся на корме, считают ли они
осуществимым такое предприятие. Они ответили, что это,
безусловно, возможно, если я возьмусь за дело как следует. Мы
находились как раз под пешеходным мостиком, перекинутым с
одного берега на другой.
Я собрался с силами и налег на весла. Греб я замечательно.
Я сразу вошел в быстрый железный ритм, Я усердствовал руками,
ногами и всеми прочими частями тела. Я работал веслами лихо,
энергично, мощно. Оба мои товарища говорили, что смотреть на
меня -- одно удовольствие. Через пять минут я поднял глаза,
считая, что мы уже у ворот шлюза. Мы находились под мостом,
тютелька в тютельку на том месте, где были вначале, а эти два
болвана надрывались от дикого хохота. Как последний дурак я
разбивался в лепешку для того, чтобы наша лодка по-прежнему
торчала под этим мостом. Нет уж, пусть теперь другие пробуют
грести на быстрине против течения.
Мы добрались до Уолтона, сравнительно большого прибрежного
городка. Как и во всех прибрежных местечках, к реке выходит
только ничтожный уголок города, так что с лодки может
показаться, что это всего-навсего деревушка, в которой
полдюжины домов. Между Лондоном и Оксфордом, пожалуй, только
Виндзор и Эбингдон можно рассмотреть с реки по-настоящему. Все
остальные городки прячутся за углом и только одной какой-нибудь
улочкой выглядывают на реку. Поблагодарим их за то, что они так
скромны и уступают берега лесам, полям и водопроводным
станциям.
Даже у Рэдинга, хотя он из кожи вон лезет, чтобы
испортить, загадить, изуродовать возможно большую часть берега,
хватает великодушия, чтобы скрыть почти всю свою безобразную
физиономию.
У Цезаря, конечно, что-нибудь было около Уолтона: лагерь,
укрепление или какая-нибудь другая штука в таком роде. Цезарь
был великим любителем подниматься по рекам. Королева Елизавета
тоже бывала здесь. От этой женщины вам не отвязаться, где бы вы
ни оказались. Жили здесь также Кромвель и Брэдшо (не тот
Брэдшо, который возглавляет наших гидов, а тот, который
обезглавил нашего короля Карла). Приятная компания, нечего
сказать!
В церкви Уолтона показывают железную "узду для сварливых
женщин". Такими вещами пользовались в старину для обуздания
женских языков. В наше время от подобных опытов отказались.
Видимо, железа сейчас не хватает, а всякий другой материал
недостаточно прочен.
Есть в этой церкви также достойные внимания могилы, и я
боялся, что мне будет трудно оторвать от них Гарриса. Но он как
будто о них не помышлял, и мы двинулись дальше. Выше моста река
становится необычайно извилистой, что делает ее очень
живописной, но с точки зрения гребца или человека, тянущего
бечеву,-- это обстоятельство весьма омрачает жизнь: оно ведет к
бесконечным спорам между гребцом и рулевым.
На правом берегу вы видите Оутлэндс-парк. Это знаменитое
старинное поместье. Генрих VIII стянул его у кого-то (я уже
забыл, у кого именно) и поселился в нем. В парке имеется грот,
который за плату можно осмотреть и который стяжал себе громкую
славу; однако, на мой взгляд, в нем нет ничего особенного.
Покойная герцогиня Йоркская, жившая в Оутлэндсе, обожала собак;
у нее было их видимо-невидимо. Когда они околевали, она
хоронила их на специальном кладбище, и всего их там покоится
около пятидесяти штук, и над каждой собакой--надгробная плита,
а на ней-- эпитафия.
Впрочем, мне кажется, что они достойны этого не меньше,
чем любой средний христианин.
У Коруэй-стэйкса -- первой излучины выше Уолтонского моста
-- произошло сражение между Цезарем и Кассивеллауном. Готовясь
встретить Цезаря, Кассивеллаун забил в реку множество кольев и,
несомненно, прибил к ним доски с запрещением высаживаться.
Однако Цезарь, несмотря на это, переправился на другой берег.
Помешать ему перейти реку было невозможно.
Цезарь! -- вот кого нам не хватает для успешной борьбы с
прибрежными землевладельцами.
Хэллифорд и Шеппертон со стороны реки тоже очень милы, но
ни в том, ни в другом нет ничего интересного. Есть, правда, на
шеппертонском кладбище памятник, украшенный стихами, и я очень
боялся, как бы Гаррис не вздумал вылезти на берег, чтобы
поглазеть на него. Когда мы приблизились к пристани и я увидел,
каким жадным взглядом он уставился на нее, я изловчился и
сбросил его шапочку в воду. Добывая ее и негодуя на мою
неуклюжесть, Гаррис совсем забыл о любезных его сердцу могилах.
Возле Уэйбриджа река Уэй (славная речушка, по которой
лодки могут подниматься до Гилдфорда; одна из тех, которую я
давно уже хотел обследовать, да все не могу собраться), река
Бурн и Бэзингстокский канал соединяются и все вместе впадают в
Темзу. Шлюз находится как раз напротив городка, и первое, что
нам бросилось в глаза, когда мы к нему подъехали, был маячивший
у одного из створов шлюза свитер Джорджа. При ближайшем
рассмотрении выяснилось, что сам Джордж находится внутри него.
Монморанси принялся бешено лаять. Я закричал. Гаррис завопил.
Джордж стал махать шляпой и заорал нам в ответ. Сторож шлюза
выскочил с багром, убежденный, что кто-то свалился в воду, и
был очень разочарован, обнаружив, что все благополучно.
У Джорджа в руках был довольно странного вида предмет в
клеенчатом футляре. Он был круглый и плоский, из него торчала
длинная прямая ручка.
-- Что это у тебя,-- спросил Гаррис,-- сковорода?
-- Нет,-- ответил Джордж, и в глазах его появился какой-то
странный, безумный блеск.--Это--последний крик моды. Все, кто
проводит отдых на реке, берут его с собой... Это -- банджо.
-- Понятия не имел, что ты играешь на банджо! --
воскликнули мы с Гаррисом в один голос.
--А я и не играю,--ответил Джордж.--Но мне говорили, что
это очень просто. Кроме того, я достал самоучитель.
ГЛАВА IX
Джорджа заставляют работать.--Низменные инстинкты
бечевы.-- Черная неблагодарность четырехвесельной лодки.--
Влекущие и влекомые.-- Рациональное использование влюбленных.--
Странное исчезновение пожилой леди.-- Поспешишь -- людей
насмешишь.-- Незабываемое переживание: вас тянут на бечеве
барышни.-- Пропавший шлюз, или заколдованная река.-- Музыка.--
Спасены!
Теперь, когда Джордж оказался в наших руках, мы решили
запрячь его в работу. Само собой разумеется, работать ему не
хотелось. Он говорил, что ему, видите ли, пришлось порядочно
потрудиться в Сити. Гаррис, человек по природе черствый и не
склонный к состраданию, сказал:
-- Ну что ж! А теперь для разнообразия тебе придется
порядочно потрудиться на реке. Разнообразие полезно всем. А
ну-ка! Вылезай!
По совести (даже по тому, что называлось совестью у
Джорджа ) он не мог возражать, но он заметил, что, может быть,
лучше ему остаться в лодке и заняться приготовлением чая, в то
время как Гаррис и я будем тянуть бечеву. Потому что, видите
ли, приготовление чая -- чрезвычайно изнурительный труд, а мы с
Гаррисом и так уже достаточно устали. Однако мы, не вдаваясь в
дискуссию, вручили ему бечеву, и он взял ее и вылез из лодки.
Странная и непостижимая вещь--бечева. Вы укладываете ее
