погода". Проходивший мимо коридорный остановился и заметил, что
барометр, наверное, имеет в виду завтрашний день. Я высказал
предположение, что, может быть, он, наоборот, вспоминает о
позапрошлой неделе, но коридорный оказал, что лично он этого не
думает.
На следующее утро я снова стукнул по барометру, и стрелка
скакнула еще дальше, и дождь припустил с еще большим
ожесточением. В среду я подошел и снова щелкнул по барометру, и
стрелка сдвинулась с отметки "ясно", прошла через "хор. погода"
и "великая сушь" и остановилась, дойдя до упора, так как дальше
двигаться было некуда. Она была, видимо, не прочь продвинуться
еще дальше, но устройство прибора не позволяло ей предсказывать
хорошую погоду более настойчиво. Стрелка, очевидно, хотела
двигаться дальше, предвещая засуху, пересыхание морей,
солнечные удары, самум и тому подобное, но шпенек, поставленный
для упора, этому помешал, и она вынуждена была удовлетвориться
банальным "великая сушь".
А между тем дождь лил как из ведра и река, выйдя из
берегов, затопила нижнюю часть города.
Коридорный сказал, что, вероятно, это долгосрочный прогноз
великолепной погоды, которая когда-нибудь впоследствии
установится, и процитировал стихотворение, напечатанное сверху,
над шкалой пророческого инструмента, что-то вроде следующего:
Прилагаю я старание,
Чтоб вы знали все заранее.
В то лето хорошая погода так и не наступила. Должно быть,
этот прибор имел в виду будущую весну.
Недавно появилась еще одна разновидность
барометров--прямые и высокие. Я никогда не могу разобрать, где
у них голова и где хвост. Одна сторона у них для десяти часов
утра вчерашнего дня, а другая--для десяти часов утра
сегодняшнего; но разве всегда есть возможность попасть туда,
где он выставлен, в такую рань? Он поднимается и падает, как
при дождливой, так и при ясной погоде, от усиления и ослабления
ветра, и на одном конце написано "В-к", а на другом "З-д" (но
при чем тут "В-к", я совершенно не понимаю), и если его
постукать, то он все равно ничего вам не скажет. И надо вносить
поправку в его показания соответственно высоте над уровнем моря
и температуре по Фаренгейту, и даже после этого я все равно
понятия не имею, чего следует ожидать.
Но кому нужны предсказания погоды? То, что она портится,
уже само по себе достаточно скверно; зачем же еще отравлять
себе жизнь, узнавая об этом заранее? Если мы кого и признаем в
качестве пророка, то это какого-нибудь старикашку, который в
особенно пасмурное утро, когда нам особенно хочется, чтобы был
ясный день, окидывает горизонт особенно проницательным взором и
говорит:
-- О нет, сэр, ручаюсь, что тучи разойдутся. Погода
разгуляется, сэр.
-- Ну, он-то уж в этом знает толк,--говорим мы, желая ему
всяких благ и выезжая за город, удивительное чутье у этих
стариков!
И мы чувствуем к нему признательность, которую вовсе не
уменьшает то обстоятельство, что погода не разгуливается и что
дождь льет весь день без передышки. "Ничего не
поделаешь,--думаем мы,--в конце концов это от него не зависит".
Напротив, у нас остается лишь горечь и мстительное чувство
по отношению к тому, кто предрекает непогоду.
-- Как вы думаете,--прояснится?--приветливо кричим мы,
поравнявшись с ним.
-- Едва ли, сэр; видать по всему, дождь зарядил до
вечера,--отвечает он, покачивая головой.
-- Старый болван!--бормочем мы.--Что он в этом смыслит?
И если его предсказание оправдывается, мы возвращаемся в
еще большем негодовании и с каким-то смутным ощущением, что он
так или иначе причастен к этому грязному делу.
Утро нашего отъезда было теплым и солнечным, и нас трудно
было обескуражить леденящими кровь пророчествами Джорджа вроде
"бар. падает", "область пониженного давления распространяется
на южную часть Европы" и т. д. Поэтому, убедившись, что он не
способен привести нас в отчаяние и только попусту теряет время,
Джордж стянул папироску, которую я заботливо свернул для себя,
и вышел.
А мы с Гаррисом, покончив с тем немногим, что еще
оставалось на столе, вынесли наши пожитки на крыльцо и стали
ждать кеб.
Когда мы сложили все в кучу, то оказалось, что у нас багаж
довольно внушительный. Тут был большой кожаный саквояж,
маленький сак, две корзины, большой тюк с пледами, четыре-пять
пальто и дождевых плащей, зонтики, дыня в отдельном мешке (она
была слишком громоздкой, чтобы можно было куда-нибудь ее
запихать), пакет с двумя фунтами винограда, японский бумажный
зонтик и сковородка, которая из-за длинной ручки никуда не
влезала, а потому, завернутая в плотную бумагу, лежала
отдельно.
Вещей набралось так много, что нам с Гаррисом стало как-то
неловко, хотя и непонятно почему. Свободный кеб все еще не
появлялся, но зато появились уличные мальчишки.
Заинтересованные зрелищем, они стали собираться вокруг нас.
Первым, конечно, прибежал мальчик от Биггса. Биггс -- это
наш зеленщик. У него особый талант выискивать себе посыльных
среди самых отпетых и беспринципных сорванцов из всех, каких
когда-либо порождала цивилизация. Если по соседству происходит
некое из ряда вон выходящее озорство, мы не сомневаемся, что
это дело рук последнего по счету Биггсова приобретения. Мне
рассказывали, что когда на Грэйт-Корам-стрит случилось
убийство, то на нашей улице сразу догадались, что здесь не
обошлось без тогдашнего мальчика от Биггса. И если бы при
строжайшем перекрестном допросе, который устроил No 19, когда
мальчишка явился за заказом на следующий после убийства день (в
допросе принял участие и No 21, оказавшийся в этот момент на
крыльце), мальчик от Биггса не смог доказать свое бесспорное
алиби, то ему пришлось бы худо.
В то время я еще не был знаком с мальчиками от Биггса, но
с тех пор я достаточно нагляделся на них, чтобы не придавать
большого значения этому алиби.
Мальчик от Биггса, как я уже сказал, вынырнул из-за угла.
Он, очевидно, очень торопился в тот момент, когда его взорам
представилось вышеописанное зрелище; но, заметив Гарриса, и
меня, и Монморанси, и поклажу, он сбавил ход и вытаращил на нас
глаза. Мы с Гаррисом посмотрели на него сурово. Это могло бы
задеть более чуткую натуру, но мальчики от Биггса, как правило,
не слишком щепетильны. Он встал на мертвый якорь в трех шагах
от нашего крыльца, прислонился к ограде, выбрал подходящую
травинку и, жуя ее, впился в нас глазами. Он, без сомнения,
решил досмотреть все до конца.
Как раз в это время на противоположной стороне улицы
появился мальчик от бакалейщика. Мальчик от Биггса окликнул
его:
-- Эй! Нижние из сорок второго переезжают.
Мальчик от бакалейщика перешел через дорогу и занял
позицию по другую сторону крыльца. Потом рядом с мальчиком от
Биггса пристроился юный джентльмен из обувной лавки, тогда как
ответственное за мытье пустых бутылок лицо из "Синих Столбов"
независимо обосновалось на краю тротуара.
-- Что-что, а с голоду они не помрут,--заметил джентльмен
из обувной лавки.
-- Небось ты бы тоже захватил кой-чего в дорогу,--
возразили "Синие Столбы",-- если бы собрался пересечь в лодке
Атлантический океан.
-- Очень им надо пересекать Атлантический оке-ан!--вступил
в беседу мальчик от Биггса,--они отправляются на розыски
Стенли.
Тем временем нас уже окружила порядочная толпа, и люди
спрашивали друг друга, что происходит. Образовались две партии.
Одна, состоявшая из более молодых и легкомысленных зрителей,
держалась того мнения, что это свадьба, и считала Гарриса
женихом; другая, куда входили пожилые и солидные люди,
склонялась к мысли, что это похороны и что я скорее всего брат
усопшего.
Наконец мы увидели пустой кеб (когда они не нужны, пустые
кебы появляются на нашей улице, как правило, не реже чем каждые
двадцать секунд и загромождают мостовую, не давая ни пройти, ни
проехать); мы втиснули самих себя и свои пожитки в кеб,
вышвырнули оттуда двух-трех друзей Монморанси, которые,
вероятно, поклялись никогда не разлучаться с ним, и тронулись в
путь, провожаемые криками "ура" и ликованием толпы, а также
морковкой, которой мальчик от Биггса запустил в нас "на
счастье".
В одиннадцать часов мы прибыли на вокзал Ватерлоо и стали
спрашивать, с какой платформы отправляется поезд одиннадцать
пять. Конечно, никто этого не знал; на Ватерлоо никто никогда
не знает, откуда отправляется поезд, равно как не знает, куда
идет поезд, если уж он отправился, равно как не знает вообще
ничего, относящегося к этому делу. Носильщик, взявший наши,
вещи, считал, что поезд отправляется со второй платформы, а
другой носильщик, с которым наш вступил в дискуссию по данному
вопросу, утверждал, что до него дошел слух, будто посадка
производится с первой платформы. Начальник же станции, со своей
стороны, держался того мнения, что поезд отправляется с
пригородной платформы.
Чтобы выяснить все окончательно, мы поднялись наверх к
начальнику движения, и он нам объяснил, что сию минуту встретил
одного человека, который будто бы видел наш поезд у третьей
платформы. Мы двинулись к составу, стоявшему у третьей
платформы, но тамошнее начальство разъяснило нам, что это
скорей всего саутгэмптонский экспресс, если только не кольцевой
виндзорский. Во всяком случае, оно ручается, что это не
кингстонский поезд, хотя оно и не может объяснить, почему оно
за это ручается. Тогда наш носильщик заявил, что кингстонский
поезд, по-видимому, отправляется от верхней платформы: судя по
виду, там стоит наш поезд. Мы поднялись на верхнюю платформу и
нашли машиниста и спросили его, не на Кингстон ли он поведет
состав. Он сказал, что, видимо, да, хотя, конечно, трудно
утверждать наверное. Во всяком случае, если это не одиннадцать
пять на Кингстон, то уж определенно девять тридцать две вечера
на курорт Вирджиния или, в крайнем случае, десятичасовой
экспресс на остров Уайт или куда-нибудь в этом направлении, и
что мы все точно узнаем, когда прибудем на место. Мы сунули ему
полкроны и попытались убедить, что он и есть одиннадцать пять
на Кингстон.
-- Ни одна душа на этой дороге,--уговаривали мы его,--все
равно не разберется, что это за поезд и куда он отправляется.
Вы знаете, куда ехать, снимайтесь потихоньку отсюда и поезжайте
в Кингстон.
-- Не знаю уж, что и делать с вами, джентльмены,-- ответил
этот славный малый.-- Ведь и в самом деле, должен же какой-то
состав идти на Кингстон; придется мне взять это на себя. А ну,
давайте сюда ваши полкроны.
Так мы попали в Кингстон по Юго-Западной железной дороге.
Впоследствии мы выяснили, что поезд, которым мы ехали, был
эксетерский почтовый и что на вокзале Ватерлоо его искали
несколько часов и никто не мог понять, куда он девался.
Наша лодка ждала нас в Кингстоне чуть ниже моста; мы
добрались до нее, погрузили на нее вещи и уселись сами.
-- Ну как, джентльмены, все в порядке?--спросил хозяин
лодочной станции.
-- В порядке,-- бодро ответили мы и -- Гаррис на веслах, я
у руля, а тоскующий, полный дурных предчувствий Монморанси на
носу лодки -- двинулись по реке, которой на ближайшие две
недели суждено было стать нашим домом.
ГЛАВА VI
Кингстон.-- Поучительные рассуждения о древнем периоде
английской истории.-- Назидательные мысли о резном дубе и о
жизни вообще.-- Печальный пример Стиввингса-младшего.--
Размышления о старине.-- Я забыл, что я рулевой.-- Что из этого
вышло.-- Хамптон-Кортский лабиринт.-- Гаррис в роли проводника.
