их зарезать в тот же час и минуту, и в числе их Нурад-дина, а палач ос-
тавил его напоследок, пожалев его из-за его малых лет и стройности его
стана.
И когда царь увидел его, он его узнал как нельзя лучше и спросил его:
"Нур-ад-дин ли ты, который был у нас в первый раз, прежде этого раза?" И
Нур-ад-дин ответил: "Я не был у вас, и мое имя не Нур-ад-дин, мое имя -
Ибрахим". - "Ты лжешь! - воскликнул царь. - Нет, ты Нур-ад-дин, которого
я подарил старухе, надсмотрщице за церковью, чтобы ты помогал ей прислу-
живать п церкви". - "О владыка, - сказал Нур-ад-дин, - мое имя Ибрахим".
И царь молвил: "Когда старуха, надсмотрщица за церковью, придет и пос-
мотрит на тебя, она узнает, Нур-ад-дин ли ты, или кто другой".
И когда они говорили, вдруг кривой везирь, который женился на царской
дочери, вошел в ту самую минуту и поцеловал перед царем землю и сказал:
"О царь, знай, что постройка дворца окончена, а тебе известно, что я дал
обет, когда кончу постройку, зарезать у дворца тридцать мусульман, и вот
я пришел к тебе, чтобы взять у тебя тридцать мусульман и зарезать их и
исполнить обет Мессии. Я возьму их под мою ответственность, в виде зай-
ма, а когда прибудут ко мне пленные, я дам тебе других, им взамен". -
"Клянусь Мессией и истинной верой, - сказал царь, - у меня не осталось
никого, кроме этого пленника". И он показал на Нур-ад-дина и сказал ве-
зирю: "Возьми его и зарежь сейчас же, а я пришлю тебе остальных, когда
прибудут ко мне пленные мусульмане". И кривой везирь встал, и взял
Нур-ад-дина, и привел его ко дворцу, чтобы зарезать его на пороге его
дверей. И маляры сказали ему: "О владыка, нам осталось работать и кра-
сить два дня. Потерпи и подожди убивать этого пленника, пока мы не кон-
чим красить. Может быть, к тебе придут недостающие до тридцати, и ты за-
режешь их всех разом и исполнишь свой обет в один день". И тогда везирь
приказал заточить Нур-ад-дина..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьсот восемьдесят седьмая ночь
Когда же настала восемьсот восемьдесят седьмая ночь, она сказала:
"Дошло до меня, о счастливый царь, что когда везирь приказал заточить
Нур-ад-дина, его отвели, закованного, в конюшню, и он был голоден, и хо-
тел пить, и печалился о себе, и увидел он смерть своими глазами. А по
определенной судьбе и твердо установленному предопределению было у царя
два коня, единоутробные братья, одного из которых звали Сабик, а другого
- Ляхик [633], и о том, чтобы заполучить одного из них, вздыхали царя Хос-
рои. И один из его коней был серый, без пятнышка, а другой - вороной,
словно темная ночь, и все цари островов говорили: "Всякому, кто украдет
одного из этих коней, мы дадим все, что он потребует из красного золота,
жемчугов и драгоценностей", - но никто не мог украсть ни которого из
этих коней.
И случилась с одним из них болезнь - пожелтенье белка в глазах, и
царь призвал всех коновалов, чтобы вылечить коня, и они все не смогли
этого. И вошел к царю кривой везирь, который женился на его дочери, и
увидел, что царь озабочен из-за этого коня, и захотел прогнать его забо-
ту. "О царь, - сказал он, - отдай мне этого коня, я его вылечу". И царь
отдал ему коня, и везирь перевел его в конюшню, в которой был заперт
Нур-аддин. И когда этот конь покинул своего брата, он закричал великим
криком и заржал, и люди встревожились из-за его крика, и понял везирь,
что конь испустил этот крик только из-за разлуки со своим братом. И он
пошел и осведомил об этом царя, и когда царь как следует понял его сло-
ва, он сказал: "Если он - животное и не стерпел разлуки со своим братом,
то каково же обладателям разума?" И потом он приказал слугам перевести
второго коня к его брату, в дом везиря, мужа Мариам, и сказал им: "Ска-
жите везирю: "Царь говорит тебе: "Оба коня пожалованы тебе от него, в
угожденье его дочери Мариам".
И когда Нур-ад-дин лежал в конюшне, скованный и в путах, он вдруг
увидел обоих коней и заметил на глазах одного из них бельма. А у него
были некоторые знания о делах с конями и применении к ним лечения, и он
сказал про себя: "Вот, клянусь Аллахом, время воспользоваться случаем! Я
встану, и солгу везирю, и скажу ему: "Я вылечу этого коня!" И я сделаю
что-нибудь, от чего его глаза погибнут, и тогда везирь убьет меня, и я
избавлюсь от этой гнусной жизни". И потом Нур-ад-дин дождался, пока ве-
зирь пришел в конюшню, чтобы взглянуть на коней, и когда он вошел,
Нур-ад-дин сказал ему: "О владыка, что мне с тебя будет, если я вылечу
этого коня и сделаю ему что-то, от чего его глаза станут хорошими?" -
"Клянусь жизнью моей головы, - ответил везирь, - если ты его вылечишь, я
освобожу тебя от убиения и позволю тебе пожелать от меня". - "О владыка,
- сказал Нур-ад-дин, - прикажи расковать мне руки". И везирь приказал
его освободить, и тогда Нур-ад-дин поднялся, взял свежевыдутого стекла,
истолок его в порошок, взял негашеной извести и смешал с луковой водой,
и затем он приложил все это к глазам коня и завязал их, думая: "Теперь
его глаза провалятся, и меня убьют, и я избавлюсь от этой гнусной жиз-
ни". И Нур-ад-дин проспал эту ночь с сердцем, свободным от нашептывании
заботы, и взмолился великому Аллаху, говоря: "О господи, мудрость твоя
такова, что избавляет от просьб".
А когда наступило утро и засияло солнце над холмами и долинами, ве-
зирь пришел в конюшню и снял повязку с глаз коня, и посмотрел на них, и
увидел, что это прекраснейшие из красивых глаз по могуществу владыки
открывающего. И тогда везирь сказал Нур-ад-дину: "О мусульманин, я не
видел в мире подобного тебе по прекрасному умению! Клянусь Мессией и ис-
тинной верой, ты удовлетворил меня крайним удовлетворением - ведь бес-
сильны были излечить этого коня все коновалы в нашей стране". И потом он
Подошел к Нур-ад-дину и освободил его от цепей своей рукой, а затем одел
его в роскошную одежду и назначил его надзирателем над своими конями, и
установил ему довольствие и жалованье, и поселил его в комнате над ко-
нюшней.
А в новом дворце, который везирь выстроил для СиттМариам, было окно,
выходившее на дом везиря и на комнату, в которой поселился Нур-ад-дин. И
Нур-ад-дин просидел несколько дней за едой и питьем, и он наслаждался, и
веселился, и приказывал, и запрещал слугам, ходившим за конями, и всяко-
го из них, кто пропадал и не задавал корму коням, привязанным в том
стойле, где он прислуживал, Нур-ад-дин валил и бил сильным боем и накла-
дывал ему на ноги железные цепи. И везирь радовался на Нур-ад-дина до
крайности, и грудь его расширилась и расправилась, и не знал он, к чему
приведет его дело, а Нур-ад-дин каждый день спускался к коням и вытирал
их своей рукой, ибо знал, как они дороги везирю и как тот их любит.
А у кривого везиря была дочь, невинная, до крайности прекрасная, по-
добная убежавшей газели или гибкой ветке. И случилось, что она в ка-
кой-то день сидела у окна, выходившего на дом везиря и на помещение, где
был Нур-ад-дин, и вдруг она услышала, что Нур-ад-дин поет и сам себя
утешает в беде, произнося такие стихи: "Хулитель мой, что стал в своей
сущности
Изнеженным и весь цветет в радостях, -
Когда терзал бы рок тебя бедами,
Сказал бы ты, вкусив его горечи:
"Ах, прочь любовь и все ее горести -
Спалила сердце мне она пламенем!"
Но вот теперь спасен от обмана я,
От крайностей и бед ее спасся я,
Так не кори в смущение впавшего,
Что восклицает, страстью охваченный:
"Ах, прочь любовь и все ее горести -
Спалила сердце мне она пламенем!"
Прощающим влюбленных в их бедах будь,
Помощником хулителей их не будь,
И берегись стянуть ты веревку их
И страсти пить не принуждай горечь их.
Ах, прочь любовь и все ее горести -
Спалила сердце мне она пламенем!
Ведь был и я среди рабов прежде вас,
Подобен тем, кто ночью спит без забот.
Не знал любви и бдения вкуса я,
Пока меня не позвала страсть к себе.
Ах, прочь любовь и все ее горести -
Спалила сердце мне она пламенем!
Любовь познал и все унижения
Лишь тот, кто долго страстью мучим был,
Кто погубил рассудок свой, полюбив,
И горечь пил в любви одну долго он.
Ах, прочь любовь и все ее горести -
Спалила сердце мне она пламенем!
Как много глаз не спит в ночи любящих,
Как много век лишилось сна сладкого!
И сколько глаз, что слезы льют реками,
Текущими от мук любви вдоль ланит!
Ах, прочь любовь и все ее горести -
Спалила сердце мне она пламенем!
Как много есть безумных в любви своей,
Что ночь не спят в волненье, вдали от сна;
Одели их болезни одеждою,
И грезы сна от ложа их изгнаны.
Ах, прочь любовь и все ее горести -
Спалила сердце мне она пламенем!
Истлели кости, мало терпения,
Течет слеза, как будто дракона кровь.
Как строен он! Все горьким мне кажется,
Что сладостным находит он, пробуя.
Ах, прочь любовь и все ее горести -
Спалила сердце мне она пламенем!
Несчастен тот, кто мне подобен по любви
И пребывает ночью темною без сна.
Коль в море грубости плывет и тонет оп,
На страсть свою, вздыхая, он сетует.
Ах, прочь любовь и все ее горести -
Спалила сердце мне она пламенем!
Кто тот, кто страстью не был испытан век
И козней кто избег ее" тонких столь?
И кто живет, свободный от мук ее,
Где тот, кому досталось спокойствие?
Ах, прочь любовь и все ее горести -
Спалила сердце мне она пламенем!
Господь, направь испытанных страстью
И сохрани, благой из хранящих, их!
И надели их стойкостью явною
И кроток будь во всех испытаньях к ним.
Ах, прочь любовь и все ее горести -
Спалила сердце мне она пламенем!"
И когда Нур-ад-дин завершил свои последние слова и окончил свои нани-
занные стихи, дочь везиря сказала про себя: "Клянусь Мессией и истинной
верой, этот мусульманин - красивый юноша, по только он, без сомнения,
покинутый влюбленный. Посмотреть бы, возлюбленный этого юноши красив ли,
как он, и испытывает ли он то же, что этот юноша, или нет? Если его воз-
любленный красив, как и он, то этот юноша имеет право лить слезы и сето-
вать на любовь, а если его возлюбленный не красавец, то погубил он свою
жизнь в печалях и лишен вкуса наслаждения..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьсот восемьдесят восьмая ночь
Когда же настала восемьсот восемьдесят восьмая ночь, она сказала:
"Дошло до меня, о счастливый царь, что дочь везиря говорила про себя:
"Если его возлюбленный красив, этот юноша имеет право лить слезы, а если
его возлюбленный не красив, он загубил свою жизнь в печалях". А Мари-
ам-кушачницу, жену везиря, перевели во дворец накануне этого дня, и дочь
везиря увидела по ней, что у нее стеснилась грудь, и решила пойти к ней
и рассказать о деле этого юноши и о том, какие она слышала от него сти-
хи, и не успела она до конца подумать об этих словах, как Ситт-Мариам,
жена ее отца, прислала за ней, чтобы она развлекла ее разговором. И де-
вушка пошла к ней и увидела, что грудь Мариам стеснилась, и слезы текут
у нее по щекам, и она плачет сильным плачем, больше которого нет, сдер-
живая слезы и произнося такие стихи:
"Прошел мой век, а век любви все длится,
И грудь тесна моя от сильной страсти,
А сердце плавится от мук разлуки,
Надеется, что встречи дни вернутся
И будет близость стройной, соразмерной.
Не укоряй утратившего сердце,
Худого телом от тоски и горя,
И не мечи в любовь стрелой упреков -
Ведь в мире нет несчастнее влюбленных,
Но горечь страсти кажется нам сладкой".
И дочь везиря сказала Ситт-Мариам: "Отчего, о царевна, у тебя стесне-
на грудь и рассеяны мысли?" И СиттМариам, услышав слова дочери везиря,
вспомнила минувшие великие наслаждения и произнесла такие два стиха:
