любовь к нему привязалась к ее сердцу. И она обернулась к посреднику и
спросила его: "Разве этот юноша - купец, что сидит среди купцов и одет в
фарджию из полосатого сукна, не прибавил к цене за меня ничего?" И пос-
редник ответил: "О владычица красавиц, этот юноша - чужеземец, каирец.
Его отец - один из больших каирских купцов, и у него преимущество перед
всеми тамошними купцами и вельможами, а юноша находится в нашем городе
малый срок, и он живет у одного из друзей своего отца. Он не говорил
насчет тебя ни о прибавке, ни об убавке".
И когда невольница услышала слова посредника, она сняла со своего
пальца дорогой перстень с яхонтом и сказала посреднику: "Подведи меня к
этому прекрасному юноше - если он меня купит, этот перстень будет тебе
За твое утомление в сегодняшний день". И посредник обрадовался и пошел с
нею к Нур-ад-дину, и когда невольница оказалась подле юноши, она всмот-
релась в него и увидела, что он подобен полной луне, так как он был изя-
щен в красоте, строен станом и соразмерен, как сказал о нем кто-то:
Чиста вода красы на его лике,
Из глаз его летят, разя нас, стрелы.
И давится влюбленный, даст коль выпить
Разлуки горечь он, - сладка ведь близость.
Моя любовь, и лоб, и стан красавца -
Прекрасное в прекрасном и в прекрасном.
Поистине, одежд его и платья
На шее месяца сошлись застежки.
Его глаза, и родинки, и слезы
Мои-то ночи в яочи, среди ночи.
А бровь его, и лкк его, и тело
Мое - то месяц с месяцем и месяц.
Его глаза обходят с кубком винным
Влюбленных, - коль пройдет, он мне дозволен.
Дает он мне напиться влаги хладной
Улыбкой уст, в день радостный сближенья.
Убить меня и кровь пролить он может
Знойно, и законно, и законно.
Потом девушка посмотрела на Нур-ад-дина и сказала ему: "О господин
мой, заклинаю тебя Аллахом, разве я не красива?" И Нур-ад-дин ответил:
"О владычица красавиц, а разве есть в дольнем мире кто-нибудь лучше те-
бя?" - "Почему же ты видел, что все купцы набавляют за меня цену, а сам
молчал и ничего не сказал и не прибавил за меня ни одного динара, как
будто я тебе не понравилась, о господин?" - сказала девушка. И Нур-аддин
молвил: "О госпожа, если бы я был в моем городе, я бы купил тебя за все
деньги, которыми владеют мои руки". - "О господин, - сказала девушка, -
я не говорила тебе: "Купи меня против твоего желания". Но если бы ты
прибавил за меня что-нибудь, ты бы залечил мое сердце, даже если бы и не
купил меня, потому что купцы бы сказали: "Не будь эта девушка красивой,
этот каирский купец не прибавил бы за нее, так как жители Каира сведущи
в невольницах".
И Нур-ад-дину стало стыдно из-за слов, которые сказала девушка, и его
лицо покраснело. "До чего дошла цена за эту девушку?" - спросил он пос-
редника. И тот ответил: "Цена за нее дошла до девятисот пятидесяти дина-
ров, кроме платы за посредничество, а что касается доли султана [629], то
она с продающего". - "Пусть невольница будет моя за цену в тысячу дина-
ров, вместе с платой за посредничество", - сказал посреднику Нур-ад-дин.
И девушка поспешно отошла от посредника и сказала: "Я продала себя этому
красивому юноше за тысячу динаров!" И Нур-ад-дин промолчал, и кто-то
сказал: "Мы ему ее продали". И другой сказал: "Он достоин!" И кто-то
воскликнул: "Проклятый! Сын проклятого тот, кто набавляет цену и не по-
купает!" А еще один сказал: "Клянусь Аллахом, они подходят друг к дру-
гу!"
И не успел Нур-ад-дин опомниться, как посредник привел судей и свиде-
телей и написали на бумажке условие о купле и продаже, и посредник подал
его Нур-аддину и сказал: "Получай свою невольницу! Да сделает ее Аллах
для тебя благословенной! Она подходит только для тебя, а ты подходишь
только для нее". И посредник произнес такие два стиха:
"Пришла сама радость послушно к нему,
Подол волоча в унижении своем.
Подходит она для него одного,
И он для нее лишь подходит одной".
И Нур-ад-дину стало стыдно перед купцами, и он в тот же час и минуту
поднялся и отвесил тысячу динаров, которую он положил на хранение у мос-
кательщика, друга его отца, а потом он взял невольницу и привел ее в
дом, куда поселил его старик москательщик. И когда девушка вошла в дом,
она увидела там дырявый ковер и старый кожаный коврик и воскликнула: "О
господин мой, разве я не имею у тебя сана и не заслуживаю, чтобы ты при-
вел меня в свой главный дом, где стоят твои вещи? Почему ты не отвел ме-
ня к твоему отцу?" - "Клянусь Аллахом, о владычица красавиц, - ответил
Нур-ад-дин, - это мой дом, в котором я живу, но он принадлежит старику
москательщику, из жителей этого города, и москательщик освободил его для
меня и поселил меня в нем. Я же сказал тебе, что я чужеземец и что я из
сыновей города Каира". - "О господин мой, - отвечала невольница, - само-
го маленького дома будет достаточно до тех пор, пока ты не вернешься в
свой город. Но заклинаю тебя Аллахом, о господин мой, поднимись и прине-
си нам немного жареного мяса, вина и плодов, сухих и" свежих". - "Кля-
нусь Аллахом, о владычица красавиц, - ответил Нур-ад-дин, - у меня не
было других денег, кроме той тысячи динаров, которую я отвесил в уплату
за тебя, и я не владею ничем, кроме этих динаров. Было у меня еще нес-
колько дирхемов, но я истратил их вчера". - "Нет ли у тебя в этом городе
друга, у которого ты бы занял пятьдесят дирхемов? Принеси их мне, а я
тебе скажу, что с ними делать", - молвила девушка. "Нет у меня друга,
кроме москательщика", - ответил Нур-ад-дин.
И затем он тотчас же пошел, и отправился к москательщику, и сказал
ему: "Мир с тобою, о дядюшка!" И москательщик ответил на его приветствие
и спросил: "О дитя мое, что ты сегодня купил на твою тысячу динаров?" -
"Я купил на нее невольницу", - ответил Нурад-дин. "О дитя мое, - воск-
ликнул москательщик, - разве ты бесноватый, что покупаешь одну невольни-
цу за тысячу динаров? О, если бы мне знать, какой породы эта невольни-
ца!" - "О дядюшка, - это невольница из дочерей франков", - ответил
Нур-ад-дин..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьсот семьдесят четвертая ночь
Когда же настала восемьсот семьдесят четвертая ночь, она сказала:
"Дошло до меня, о счастливый царь, что Нур-ад-дин сказал старику моска-
тельщику: "Это невольница из дочерей франков". И старец молвил: "Знай, о
дитя мое, что лучшей из дочерей франков цена у нас, в нашем городе, сто
динаров. Но клянусь Аллахом, о дитя мое, над тобой устроили хитрость с
этой невольницей. Если ты ее полюбил. проспи подле нее сегодняшнюю ночь
и удовлетвори с нею свое желание, а утром отведи ее на рынок и продай,
хотя бы тебе пришлось потерять на этом двести динаров. Считай, что ты
потерпел кораблекрушение в море или что на тебя напали воры в дороге". -
"Твои слова правильны, - ответил Нур-ад-дин. - Но ты знаешь, о дядюшка,
что со мной ничего не было, кроме тысячи динаров, на которые я купил эту
невольницу, и у меня ничего не осталось на расходы, ни одного дирхема. Я
хочу от тебя милости и благодеяния, - одолжи мне пятьдесят дирхемов. Я
буду расходовать их до завтра, а завтра я продам невольницу и верну их
тебе из платы за нее". - "Я дам их тебе, о дитя мое, на голове!" - отве-
тил старик.
И потом он отвесил Нур-ад-дину пятьдесят дирхемов и сказал: "О дитя
мое, ты - юноша молодой годами, а эта невольница - красивая, и, может
быть, твое сердце привязалось к ней и тебе нелегко ее продать. У тебя
ничего нет на расходы, и эти пятьдесят дирхемов кончатся, и ты придешь
ко мне, и я дам тебе взаймы в первый раз, и во второй раз, и в третий
раз, до десяти раз, а если ты придешь ко мне после этого, я не отвечу
тебе на законное приветствие, и пропадет наша дружба с твоим отцом". И
затем старик дал ему пятьдесят дирхемов, и Нурад-дин взял их и принес
невольнице, и та сказала: "О господин мой, пойди сейчас же на рынок и
принеси нам на двадцать дирхемов цветного шелку пяти цветов, а на ос-
тальные тридцать дирхемов принеси нам мяса, плодов, вина и цветов".
И Нур-ад-дин отправился на рынок, и купил все, что потребовала не-
вольница, и принес это к ней, и девушка в тот же час и минуту поднялась,
и, засучив рукава, состряпала кушанье и приготовила его самым лучшим об-
разом, а потом она подала кушанье Нур-ад-дину, и он стал есть, и она ела
с ним, пока оба не насытились. Потом она подала вино и начала пить с
ним, и она до тех пор поила и развлекала Нур-ад-дина, пока тот не
опьянел и не заснул. И тогда девушка в тот же час и минуту поднялась, и,
вынув из своего узла мешок из таифской кожи, развязала его, и вынула из
него два гвоздя, и потом она села, и принялась за работу и работала, по-
ка не кончила, и шелк превратился в красивый зуннар [630]. И девушка за-
верпула зуннар в тряпицу, сначала почистив его и придав ему блеск, и по-
ложила его под подушку.
А потом она поднялась, оголилась и легла рядом с Нур-ад-дином. Она
начала его растирать, и он пробудился от сна и увидел подле себя девуш-
ку, подобную чистому серебру, мягче шелка и свежее курдюка. Она была За-
метнее, чем знамя, и лучше красных верблюдов - в пять пядей ростом, с
высокой грудью, бровями точно луки для стрел и глазами, как глаза газе-
лей. Щеки ее были точно анемоны, живот у нее был втянутый и со складка-
ми, пупок ее вмещал унцию орехового масла, и бедра походили на подушки,
набитые перьями страусов, а между ними была вещь, которую бессилен опи-
сать язык, и при упоминании ее изливаются слезы. И как будто имел в виду
поэт, говоря такие стихи:
И ночь - из ее волос, заря - из ее чела,
И роза - с ее щеки, вино - из ее слюны.
Сближение с ней - приют, разлука же с ней - огонь.
В устах ее - жемчуга, на лике ее - лупа.
А как прекрасны слова кого-то из поэтов:
Являет луну и гнется она, как ива,
И пахнет амброй и глядит газелью.
И мнится, грусть влюбилась в мое сердце
И в час разлуки с ней вкушает близость.
Ее лицо Плеяды затмевает,
И лба сиянье затмевает месяц.
А кто-то из поэтов сказал также:
Открылись они луной, явились нам месяцем,
Как ветви качаются, как лани глядят на нас.
И есть насурьмленные средь них, столь прекрасные,
Что прахом под ними быть Плеяды хотели бы.
И Нур-ад-дин в тот же час и минуту повернулся к девушке, и прижал ее
к своей груди, и стал сосать ее верхнюю губу, пососав сначала нижнюю, а
затем он метнул язык между ее губ и поднялся к ней, и нашел он, что эта
девушка - жемчужина несверленая и верблюдица, другим не объезженная. И
он уничтожил ее девственность и достиг единения с нею, и завязалась меж
ними любовь неразрывная и бесконечная. И осыпал он щеки ее поцелуями,
точно камешками, что падают в воду, и пронзал ее словно разя копьем при
набеге врассыпную, ибо Нурад-дин любил обнимать черноглазых, сосать ус-
та, распускать волосы, сжимать в объятиях стан, кусать щеки и сидеть на
груди, с движениями каирскими, заигрываниями йеменскими, вскрикиваниями
абиссинскими, истомой индийской и похотью нубийской, жалобами деревенс-
кими, стонами дамиеттскими, жаром саидийскпм и томностью александрийс-
кой. А девушка соединяла в себе все
Эти качества вместе с избыточной красотой и изнеженностью, и сказал о
ней поэт:
Вот та, кого целый век забыть я стремился,
Но все ж не склонялся к тем, кто не был к ней близок,
Подобна она луне во всем своем облике,
Прославлен ее творец, прославлен создатель!
И если свершил я грех великий, любя ее,
То нет на раскаянье мне больше надежды.
Бессонным из-за нее, печальным, больным я стал,
И сердце смущенное о ней размышляет.
Сказала она мне стих (а знает его лишь тот,
Кто рифмы передает и доблестен в этом):
"Известна ведь страсть лишь тем, кто сам испытал ее,
И знает любовь лишь тот, кто сам с ней боролся".
