прогуляться за городом - у меня есть там дело". И он сел на своего мула,
взял с собой слугу и начал объезжать переулки города, вдоль и поперек, и
искать Зейн-аль-Мавасиф, но не напал на слух о ней. И когда он так ез-
дил, он вдруг увидел, что и остальные кадии разъезжают по городу, и каж-
дый из них думал, что Зейн-аль-Мавасиф ни с кем, кроме него, не услови-
лась. И первый кади спросил, почему они выехали и разъезжают по переул-
кам города, и они рассказали ему о своем деле, и увидел он, что их сос-
тояние подобно его состоянию и их вопросы подобны его вопросам. И они
все стали искать Зейн-аль-Мавасиф, но не напали на слух о ней, и каждый
из них уехал домой больной, и они легли на ложе изнеможения.
А потом кадий кадиев вспомнил о кузнеце и послал за ним, и когда куз-
нец предстал меж его руками, спросил его: "О кузнец, знаешь ли ты
что-нибудь о делах девушки, которой ты указал на нас? Клянусь Аллахом,
если ты не осведомишь меня о ней, я побью тебя бичами!" И кузнец, услы-
шав слова кади, произнес такие стихи:
"Поистине, та, что мной владеет теперь в любви,
Красой овладела всей, другим не оставив!
Глядит, как газель, и пахнет амброй, и солнце нам
Являет; течет, как пруд, и гнется, как ветка".
А потом кузнец воскликнул: "Клянусь Аллахом, о владыка мой, с тех пор
как она удалилась от благородного присутствия, мой глаз ни разу ее не
видел. А она овладела моим сердцем и разумом, и о ней мой разговор и моя
забота, и я пошел в ее жилище, и не нашел ее, и не увидел никого, кто бы
мне рассказал о ней, как будто она погрузилась в пучину вод или ее унес-
ло на небо".
И когда кади услышал его слова, он вскрикнул криком, от которого чуть
не вышла его душа, и воскликнул: "Клянусь Аллахом, не было нам надобнос-
ти видеть ее!" И кузнец ушел, а кади свалился на постель и впал из-за
девушки в изнеможение, и свидетели, и остальные кадии тоже. И стали хо-
дить к ним врачи, но не было у них болезни, для которой нужен лекарь. А
потом именитые люди пришли к первому кади и приветствовали его и стали
его расспрашивать, что с ним, и кади вздохнул и открыл то, что было у
него на душе, и произнес такие стихи:
"Довольно упреков, хватит боли с меня моей:
Просите за кадия, людьми управлявшего!
Кто раньше меня корил за страсть, пусть простит меня
И пусть не бранит, - убитым страстью упрека нет.
Был кадием я, и рок мне счастье приносил
На всех должностях, и подпись ставил каламом я.
Но вот я сражен стрелой - и нет для нее врача -
Из глаз дивной девушки, пришедшей, чтобы кровь пролить.
Ей равной средь мусульманок нет, что приходят к нам
С обидой, в устах ее сверкает жемчужин ряд.
Взглянул я в лицо прекрасной, и показала мне
Она круг луны, взошедшей средь темноты ночной,
И лик светлый свой, и уст улыбку чудесную
Покрыла краса ее от ног до темени.
Аллахом клянусь, мой глаз не видел подобной ей
Средь всех, что арабом создан и неарабом был.
Прекрасное обещала мне эта девушка
И молвила: "Обещав, исполню, о кади, я!"
Вот сан мой, и вот чем был испытан, узнайте, я.
Не спрашивайте ж, в чем горе, люди разумные!"
А произнося эти стихи, кади заплакал сильным плачем, и потом он издал
единый вопль, и дух его расстался с телом. И когда пришедшие увидели
это, они вымыли его, завернули в саван, помолились над ним и похоронили
его, и написали на его могиле такие стихи:
Собрались свойства влюбленных всех в душе того,
Кто в могилу слег, умерщвленный злобой любимого.
Был прежде он судьею среди тварей всех,
Перо его тюрьмою было мечу в ножнах.
И свершила суд свой над ним любовь - мы не видели,
Чтоб владыка прежде унизился пред рабом своим.
И потом они сказали: "Да помилует его Аллах!"
И они ушли ко второму кади вместе с врачом, но не нашли у него пов-
реждения или боли, для которой был бы нужен врач. И они спросили, что с
ним и чем занят его ум, и кади осведомил их о своем деле, и они стали
бранить и порицать его за такое состояние, и он ответил им, произнеся
нараспев такие стихи:
"Беда моя в ней: хулить меня не надо -
Из рук стрелка я поражен стрелою.
Ко мне невольница Хубуб явилась,
Что дни судьбы считает год за годом,
И с нею девочка, черты которой
Прекраснее луны во мраке ночи.
Красу свою нам, жалуясь, явила
Она, и слезы глаз лились струею.
Слова ее услышал и взглянул я
И заболел от уст ее улыбки.
Ушла с душой моей она - куда же?
А я остался, как любви заложник.
Вот моя повесть - сжальтесь надо мною
И моего слугу судьей назначьте".
И потом он издал вопль, и душа его рассталась с телом, и его обрядили
и похоронили и сказали: "Да помилует его Аллах!" - и отправились к
третьему кади и увидели, что он болен и с ним случилось то же, что слу-
чилось со вторым. И с четвертым было то же самое, и они увидели, что все
судьи больны от любви к Зейн-альМавасиф, и свидетелей они тоже нашли
больными от любви к ней, ибо всякий, кто ее видел, умирал от любви, а
если не умирал, то жил, борясь с волненьями страсти..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьсот шестьдесят первая ночь
Когда же настала восемьсот шестьдесят первая ночь, она сказала: "Дош-
ло до меня, о счастливый царь, что именитые жители города нашли всех су-
дей и свидетелей больными от любви к Зейн-аль-
Мавасиф, ибо всякий, кто ее видел, умирал от увлеченья ею, а если не
умирал, то жил борясь с волненьем страсти из-за сильной любви к ней, да
помилует их всех Аллах!
Вот что было с ними. Что же касается Зейн-аль-Мавасиф, то она ехала,
ускоряя ход, в течение нескольких дней, пока не проехала далекого расс-
тояния. И случилось, что она выехала со своими невольницами и проезжала
по дороге монастыря, а в этом монастыре был великий монах по имени Да-
нис, у которого было сорок патрициев. И, увидев красоту Зейн-аль-Мава-
сиф, он вышел к ней и пригласил ее и сказал: "Отдохните у нас десять
дней, а потом поезжайте". И девушка остановилась со своими невольницами
в этом монастыре.
И когда она там остановилась и Данис увидел ее красоту и прелесть,
его вера испортилась, и он пленился ею и стал посылать к ней с просьбами
патрициев, одного за другим, чтобы подружиться с нею, и каждый, кого он
посылал, впадал в любовь к ней и соблазнял ее, а она извинялась и отка-
зывалась. И Данис все посылал к ней одного за другим, пока не послал к
ней сорок патрициев, и каждый из них, увидав ее, привязывался к ней лю-
бовью и усиленно ее уговаривал и соблазнял, не называя ей имени Даниса,
а она отказывалась и отвечала им самыми грубыми словами.
И когда истощилось терпение Даниса и усилилась его страсть, он сказал
про себя: "Говорит сказавший поговорку: "Почешет мне тело только мой но-
готь, и не побегут для дел моих ничьи, кроме моих, ноги". А затем он
поднялся на ноги и приготовил роскошное кушанье и понес его и поставил
перед Зейн-аль-Мавасиф (а было это в девятый день из тех десяти, которые
Зейн-аль-Мавасиф уговорилась провести у Даниса для отдыха). И, поставив
перед ней кушанье, монах сказал: "Пожалуй во имя бога - лучшая пища -
та, что нам досталась". И девушка протянула руку со словами: "Во имя Ал-
лаха, милостивого, милосердного!" - и стала есть со своими невольницами.
А когда она кончила есть, монах сказал ей; "О госпожа, я хочу сказать
тебе стихи". - "Говори", - молвила девушка. И Данис произнес такие сти-
хи:
Пленила ты сердце мне ланитой и взором,
О страсти к тебе гласит и стих мои в проза.
Ты бросишь ли страстью к тебе изнуренного?
С любовью борюсь своей и в сонных я грезах.
Меня ты не оставляй безумным, поверженным,
Забыл я и монастырь и жизни услады.
О нежная ветвь! В любви дозволила кровь пролить
Мою! Пожалей меня и жалобам внемли".
И, услышав эти стихи, Зейн-аль-Мавасиф ответила на его стихотворение
таким двустишием:
"О жаждущий близости, не льстись ты надеждою,
Вопросы, о человек, ко мне прекрати свои!
И душу не распаляй на то, чем владеть вовек
Не будешь, - ведь к жадности близки опасения".
И Данис, услышав ее стихи, вернулся в свою келью, задумчивый, не
зная, как поступить в деле этой девушки, и он провел эту ночь в наихуд-
шем состоянии. А когда опустилась ночь, Зейн-аль-Мавасиф встала и сказа-
ла своим невольницам: "Пойдемте! Нам не справиться с сорока человеками
из монахов, когда каждый из них соблазняет меня". И невольницы ответили:
"С любовью и охотой!" И затем они сели на своих коней и выехали из ворот
монастыря..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьсот шестьдесят вторая ночь
Когда же настала восемьсот шестьдесят вторая ночь, она сказала: "Дош-
ло до меня, о счастливый царь, что Зейн-аль-Мавасиф со своими невольни-
цами выехала из монастыря ночью, и они ехали не переставая и вдруг уви-
дели шедший караван.
И они вмешались в караван, и вдруг оказалось, что это караван из го-
рода Адена, где была Зейн-аль-Мавасиф, и она услышала, что люди в кара-
ване разговаривают о происшествии с Зейн-аль-Мавасиф и говорят, что ка-
дии и свидетели умерли от любви к ней и жители города назначили других
кадиев и свидетелей и выпустили мужа Зейн-аль-Мавасиф из тюрьмы. И
Зейн-аль-Мавасиф, услышав эти речи, обратилась к своим невольницам и
спросила свою рабыню Хубуб: "Разве ты не слышишь эти речи?" И Хубуб от-
ветила: "Если монахи, которые веруют, что опасаться женщин - благочести-
во, пленились любовью к тебе, то каково же положение кадиев, которые ве-
руют, что нет монашества в исламе! Но будем идти на родину, пока наше
дело остается скрытым". И они пошли, силясь идти скорее, и вот то, что
было с Зейн-альМавасиф и ее невольницами.
Что же касается монахов, то, когда наступило утро, они пришли к
Зейн-аль-Мавасиф для приветствия, но увидели, что ее место пусто, и
схватила их болезнь во внутренностях их. И первый монах разодрал свою
одежду и начал говорить такие стихи:
"О Други, ко мне скорей придите! Поистине,
Расстаться я с вами должен скоро, покинуть вас!
Душа моя вся полна страданьями от любви,
А в сердце таятся вздохи страсти смертельные
По девушке, что пришла и наш посетила край, -
С ней месяц, на небеса входящий, сравняется.
Ушла она и меня убитым оставила,
Стрелою поверженным, что смерть принесла, разя".
А потом второй монах произнес такие стихи:
"Ушедшие с душой моей, смягчитесь же
Над бедным вы и, сжалившись, вернитесь вновь.
Ушли они, и ушел мой отдых с уходом их.
Далеко они, но речей их сладость в ушах моих.
Вдали они, и вдали их стан. О, если бы
Они сжалились и во сне хотя бы вернулись к нам!
Они сердце взяли, уйдя, мое и всего меня
В слезах, потоком льющихся, оставили".
А потом третий монах произнес такие стихи:
"Рисует ваш образ и глаза, и душа, и слух,
И сердце мое - приют для вас, как и все во мне.
И слово о вас приятней меда в устах моих -
Течет оно, как течет мой дух в глубине груди.
И тонким, как зубочистка, вы меня сделали
От мук, и в пучине слез от страсти потоплен я.
О, дайте увидеть вас во сне! Ведь, быть может, вы
Ланитам моим дадите отдых от боли слез".
А потом четвертый монах произнес такие два стиха:
"Онемел язык - о тебе скажу немного:
Любовь - причина хвори и страданий.
О полная луна, чье место в небе,
Сильна к тебе любовь моя, безумна!"
А потом пятый монах произнес такие стихи:
"Люблю я луну, что нежна и стройна и стан ее тонок - в беде он скор-
бит,
Слюна ее схожа со влагой вина, и зад ее тяжкий людей веселит.
Любовью душа моя к ней сожжена, влюбленный средь
мрака ночного убит.
Слеза на щеке точно яхонт, красна, и льется она точно дождь вдоль ла-
нит".
