"Превратность судьбы дала испить чашу смерти".
И потом он отправился к ее жилищу и не переставал плакать, пока не
дошел до него, и он посмотрел на это место и нашел его опустевшим, и
увидел он перед собой ее блистающий призрак, и показалось ему, что ее
образ стоит перед ним. И загорелись в нем огни и усилились его печали, и
он упал, покрытый беспамятством..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьсот пятьдесят шестая ночь
Когда же настала восемьсот пятьдесят шестая ночь, она сказала: "Дошло
до меня, о счастливый царь, что когда Масрур увидал во сне Зейн-аль-Ма-
васиф, которая его обнимала, он обрадовался до крайней степени, а потом
он пробудился от сна и пошел к ее дому и увидел, что дом опустел. И уси-
лились его печали, и он упал, покрытый беспамятством, а очнувшись, он
произнес такие стихи:
"Почуял я бани запах и благовонья их
И с сердцем, взволнованным тоскою, направился,
Со страстью своей борясь, безумный и горестный,
Ко стану, где прелести любимых уж больше нет:
Он хворь мне послал разлуки, страсти и горестей,
И прежнюю дружбу мне напомнил с любимыми".
А окончив свои стихи, он услышал ворона, который каркал возле дома, и
заплакал и воскликнул: "Слава Аллаху! Каркает ворон лишь над жилищем по-
кинутым!"
И затем он начал горевать и вздыхать и произнес такие стихи:
"Над домом любви зачем рыдает так ворон,
А жар мою внутренность клеймит и сжигает?
Грустя о том времени, что быстро прошло в любви,
Пропало напрасно сердце в страсти пучинах.
Я гибну в тоске, и пламя страсти в душе моей,
И письма пишу, но их никто не доставит.
О горе! Как изнурен я телом, а милая
Уехала! Если б знать, вернутся ль те ночи!
О ветер, когда ее под утро ты посетишь,
Приветствуй ее и встань у дома с приветом".
А у Зейн-аль-Мавасиф была сестра, по имени Насим, и она смотрела на
Масрура с высокого места. И, увидев, что он в таком состоянии, она зап-
лакала и опечалилась и произнесла такие стихи:
"Доколь приходить ты будешь в стан, чтобы плакать,
А дом уже с горестью о строившем плачет?
Ведь были в нем радости, пока не уехали
Жильцы, и сияли в нем блестящие солнца.
Где луны, которые тогда восходили в нем?
Превратности свойства их прекрасные стерли.
Забудь о красавицах, которых любил ты встарь, -
Смотри, не вернутся ль дни опять с ними вместе?
Не будь тебя, из дому жильцы б не уехали,
И ворона ты над ним тогда бы не видел".
И Масрур заплакал сильным плачем, услышав эти слова и поняв нанизан-
ные стихи. А сестра Зейн-аль-Мавасиф знала, какова их любовь, страсть,
тоска и безумие, и она сказала Масруру: "Заклинаю тебя Аллахом, о Мас-
рур, держись вдали от этого жилища, чтобы не узнал о тебе кто-нибудь и
не подумал, что ты приходишь ради меня. Ты заставил уехать мою сестру и
хочешь, чтобы я тоже уехала! Ты ведь знаешь, что, не будь тебя, дом бы
не лишился обитателей; утешься же и оставь его. То, что прошло - прош-
ло". И Масрур, услышав эго от ее сестры, заплакал сильным плачем и ска-
зал ей: "О Насим, если бы мог летать, я бы, право, полетел с тоски по
ней. Как же мне утешиться?" - "Нет для тебя хитрости, кроме терпения", -
ответила Насим. И Масрур сказал: "Прошу тебя, ради Аллаха, напиши ей от
себя и принеси нам ответ, чтобы мое сердце успокоилось и потух бы огонь,
который внутри меня". - "С любовью и удовольствием", - ответила Насим.
И потом она взяла чернильницу и бумагу, и Масрур начал ей описывать,
как сильна его тоска и как он борется с муками разлуки, и он говорил:
"Это письмо со слов безумного, огорченного, бедного, разлученного, к ко-
му не приходит покой ни ночью, ни в час дневной, а напротив, он плачет
обильной слезой. Веки от слез у него разболелись, и горести в сердце его
разгорелись, печаль его продлилась, и волненье его участилось, как у
птицы, что дружка лишилась, и быстро гибель к нему устремилась. О, как в
разлуке с тобой я страдаю, о, как о дружбе твоей я вздыхаю! Измучило те-
ло мое похуданье, и ливнем лью слезы я от страданья. И в горах и в рав-
нинах теперь мне тесно, и скажу я от крайней тоски по прелестной:
"Тоска моя по их домам осталась,
И страсть к их обитателям все больше.
И послал я вам повесть долгую о любви моей,
И чашу страсти дал мне выпить кравчий,
По отъезде вашем, когда вдали живете вы,
Проливают веки потоки слез обильных.
Вожак верблюдов, к становищу ты сверни -
Ведь все сильней пылает мое сердце.
Привет ты мой передай любимой и ей скажи:
"Одни уста твои его излечат".
Погубил его, разлучив с любимой, жестокий рок,
И в сердце он метнул стрелу разлуки.
Передай ты им, что сильна любовь и тоска моя
И разлука с ней, и нет мне утешенья.
И клянусь я вам, моей страстью поклянусь я вам,
Что верен буду клятвам и обетам.
Ни к кому не склонен, и страсти к вам не забыл ведь я.
И как утешится влюбленный страстно?
От меня привет и желанье мира я шлю теперь,
И с мускусом он смешан на бумаге".
И удивилась сестра ее Насим красноречью языка Масрура, его прекрасным
свойствам и нежности его стихов и сжалилась над ним. Она запечатала
письмо благоуханным мускусом, окурила его неддом и амброй и доставила
его одному из купцов и сказала ему: "Не отдавай этого никому, кроме моей
сестры или ее невольницы Хубуб". И купец сказал: "С любовью и охотой!"
И когда письмо дошло до Зейн-аль-Мавасиф, она поняла, что оно продик-
товано Масруром, и узнала в нем его душу по тонкости его свойств. И она
поцеловала письмо и приложила его к глазам и пролила из-под век слезы и
плакала до тех пор, пока ее не покрыло беспамятство, а очнувшись, она
потребовала чернильницу и бумагу и написала Масруру ответ на письмо, и,
описав свою тоску, страсть и волненье и то, как ее влечет к любимым, она
пожаловалась ему на свое состояние и на поразившую ее любовь к нему..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьсот пятьдесят седьмая ночь
Когда же настала восемьсот пятьдесят седьмая ночь, она сказала: "Дош-
ло до меня, о счастливый царь, что Зейн-аль-Мавасиф написала Масруру от-
вет на письмо и говорила в нем: "Это письмо - моему господину и владыке
моего рабства, и моему повелителю, тайн моих и признаний властителю. - А
затем: - Взволновало меня бденье, и усилилось размышленье; вдали от тебя
для стойкости места нет, о ты, чья краса затмит солнца и луны свет! Тос-
ка меня истомила, и страсть меня погубила, да и как мне не быть такою,
когда я в числе погибающих. О краса здешнего мира и украшение жизни, мо-
гут ли тому, чьи прервались дыхания, быть приятны возлияния? Ведь не с
живыми он " не с мертвыми". И затем она произнесла такие стихи:
"Письмо твое, о Масрур, желанья усилило.
Аллахом клянусь, забыть, утешиться не могу.
Лишь почерк твой увидала, - члены в тоске мои,
И влагой обильных слез я жажду лишь утолю.
Будь птицей я, я б взлетела тотчас во тьме ночной,
Ни манна, ни перепел теперь не приятны мне.
Запретна мне жизнь теперь, когда удалились вы,
И пламя разлуки я не в силах переносить".
И затем она посыпала письмо тертым мускусом и амброй и запечатала
его, и отослала с одним из купцов, и сказала ему: "Не отдавай его нико-
му, кроме моей сестры Насим". И когда письмо дошло до ее сестры Насим,
она доставила его Масруру, и Масрур поцеловал письмо и приложил его к
глазам и так заплакал, что его покрыло беспамятство.
Вот что было с ними. Что же касается до мужа Зейналь-Мавасиф, то,
когда он догадался об их переписке, он стал ездить со своей женой и ее
невольницей с места на место, и Зейн-аль-Мавасиф сказала ему: "Слава Ал-
лаху! Куда ты с нами едешь и удаляешь нас от родины?" - "Я не останов-
люсь, пока не проеду с вами год пути, чтобы не достигали вас послания от
Масрура, - ответил ее муж. - Я посмотрю, как вы будете брать мои деньги
и отдавать их Масруру, и все, что у меня пропало, я возьму от вас, и я
посмотрю, поможет ли вам Масрур и сможет ли он освободить вас из моих
рук!"
И потом он пошел к кузнецу и сделал для женщин три железные цепи. Он
принес цепи к ним и снял с них их шелковые одежды и одел их в одежды из
волоса и стал окуривать их серой, а потом он привел к женщинам кузнеца и
сказал ему: "Наложи цепи на ноги этих невольниц". И первою он подвел
Зейн-аль-Мавасиф, и когда кузнец увидел ее, его рассудительность исчез-
ла, и он укусил себе пальцы, и ум улетел у него из головы, и усилилась
его страсть. "Каков грех этих невольниц?" - спросил он еврея. И тот ска-
зал: "Это мои рабыни, они украли у меня деньги и убежали от меня". - "Да
обманет Аллах твое предположение! - воскликнул кузнец. - Клянусь Алла-
хом, если бы эта девушка была у кадия кадиев и совершала бы каждый день
тысячу проступков, он бы не взыскивал с нее! Да к тому же на ней не вид-
но признаков воровства, и ты не можешь надеть ей на ноги железо".
И он стал просить еврея не надевать на нее цепей и принялся его упра-
шивать, чтобы он ее не заковывал, и когда Зейн-аль-Мавасиф увидела куз-
неца, который просил за нее еврея, она сказала: "Прошу тебя, ради Алла-
ха, не выводи меня к этому чужому мужчине". - "А как же ты выходила к
Масруру?" - спросил ее еврей. И она не дала ему ответа. И еврей принял
ходатайство кузнеца и наложил ей на ноги маленькую цепь, а невольниц за-
ковал в тяжелые цепи. А тело Зейн-аль-Мавасиф было мягкое и не выносило
жесткого, и она со своими невольницами была все время одета во власяни-
цу, ночью и днем, так что у них похудело тело и изменился цвет лица.
Что же касается кузнеца, то в его сердце запала великая любовь к
Зейн-аль-Мавасиф, и он отправился в свое жилище в величайшей горести и
начал говорить такие стихи:
"Отсохни твоя рука, кузнец! Заковала ведь
И жилы она и ноги цепью тяжелою.
Сковал ты цепями ноги нежной владычицы,
Что в людях сотворена, как чудо чудесное.
Коль был бы ты справедлив, браслетов бы не было
Железных на ней - ведь прежде были из золота.
Когда б увидал ее красу кадий кадиев,
Он сжалился бы и место дал бы на кресле ей".
А кадий кадиев проходил мимо дома кузнеца, когда тот говорил нараспев
эти стихи, и он послал за ним, и когда кузнец явился, спросил его: "О
кузнец, кто та, чье имя ты произносишь и к кому твое сердце охвачено лю-
бовью?" И кузнец встал и поднялся на ноги перед кади поцеловал ему руки
и воскликнул: "Да продлит Аллах дни нашего владыки кади и да расширит
его жизнь! Это девушка, и ее качества - такие-то и такие-то". И он при-
нялся описывать кади девушку и ее красоту, прелесть, стройность и сораз-
мерность, изящество и совершенства: ее прекрасное лицо, тонкий стан и
тяжелый зад. А потом он рассказал ему, что она в унижении и в заключении
- закована в цепи и получает мало пищи.
И тогда кади сказал: "О кузнец, укажи ей к нам дорогу и приведи ее к
нам, чтобы мы взяли за нее должное.
Эта невольница привязана к твоей шее, и если ты не укажешь ей путь к
нам, Аллах воздаст тебе в день воскресенья". И кузнец сказал: "Слушаю и
повинуюсь!" И он в тот же час и минуту направился к дому Зейн-аль-Мава-
сиф и нашел ворота запертыми и услышал нежную речь, исходившую из пе-
чального сердца: это Зейн-альМавасиф говорила в ту пору такие стихи:
"Была я на родине и вместе с любимыми,
И милый мне наполнял любовию кубки.
Ходили они меж нами с радостью, милой нам, -
В тот миг не смущали нас ни утро, ни вечер.
Тогда проводили дни, что нас оживляли, мы -
И чаша, и лютня, и канун веселили.
Но рок и превратности судьбы разлучили нас -
Любимый ушел, и время дружбы исчезло,
О, если бы ворона разлуки прогнать от нас,
О, если б заря любви, сближения блеснула!"
И когда кузнец услышал эти нанизанные стихи, он заплакал слезами, по-
добными слезам облаков, и постучал в ворота: "Кто у ворот?" - спросили
