ка..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьсот шестьдесят шестая ночь
Когда же настала восемьсот шестьдесят шестая ночь, она сказала: "Дош-
ло до меня, о счастливый царь, что сыновья купцов, когда сели под порти-
ком, посадили Нур-ад-дина посредине портика на ковре из вышитой кожи, и
он облокотился на подушку, набитую перьями страусов, верх которой был из
беличьего меха, и ему подали веер из перьев страуса, на котором были на-
писаны такие стихи:
Вот веер навевает ароматы,
Подобные духам, в минуту счастья.
Всегда ведет тот благовонный запах
К лицу того, кто славен, благороден.
А потом юноши сняли бывшие на них тюрбаны и одежды и сели, и начали
разговаривать и беседовать, соединяя друг с другом концы слов, и каждый
из них вглядывался в Нур-ад-дина и смотрел на красоту его облика. И ког-
да они спокойно просидели некоторое время, приблизился к ним черный раб,
на голове которого была кожаная скатерть для кушанья, уставленная сосу-
дами из хрусталя, так как один из сыновей купцов наказал перед уходом в
сад своим домашним, чтобы они прислали ее. И было на этой скатерти то,
что бегает, и летает, и плавает в морях, - ката, перепелки, птенцы голу-
бей и ягнята и наилучшая рыба. И когда эту скатерть положили перед юно-
шами, они подошли к ней и поели вдоволь, и, окончив есть, они поднялись
от трапезы и вымыли руки чистой водой и мылом, надушенным мускусом, а
потом обсушили руки платками, шитыми шелком и золотыми нитками. И они
подали Нур-ад-дину платок, обшитый каймой червонного золота, и он вытер
руки, а потом принесли кофе, и юноши выпили сколько кому требовалось и
сели за беседу.
И вдруг садовник того сада ушел и вернулся с корзинкой, полной роз, и
спросил: "Что вы скажете, господа паши, о цветах?" И кто-то из сыновей
купцов сказал: "В них нет дурного, особенно в розах, от них не отказыва-
ются". - "Да, - ответил садовник, - но у нас в обычае давать розы только
за стихи под вино, и тот, кто хочет их взять, пусть скажет какие-нибудь
стихи, подходящие к месту". А сыновей купцов было десять человек, и один
из них сказал: "Хорошо! Дай мне, и я скажу тебе стихи, подходящие к мес-
ту". И садовник дал ему пучок роз, и юноша взял его и произнес такие
стихи:
"Для роз у меня есть место,
Они не наскучат вечно.
Все прочие цветы - войско,
Они же - эмир преславный.
Как нет его, так гордятся,
Но явится - и смирятся".
Потом садовник подал пучок роз второму, и тот взял его и произнес та-
кое двустишие:
"Вот тебе роза, о мой господин,
Мускус напомнит дыханье ее.
То дева - влюбленный ее увидал,
И быстро закрылась она рукавом".
И потом садовник подал пучок роз третьему, и тот взял его и произнес
такое двустишие:
"Прекрасные розы! Сердце счастливо, видя их,
А запах напомнит нам о недде хорошем.
И обняли ветки их с восторгом своей листвой,
И словно целуют их уста неразлучно".
Потом садовник подал пучок роз четвертому, и тот взял его и произнес
такое двустишие:
"Не видишь ли роз куста, в котором явились нам
Столь дивные чудеса, на ветках висящие?
Они - как бы яхонты, везде окруженные
Кольцом изумрудов, с ярким золотом смешанных".
Потом садовник подал пучок роз пятому, и тот взял его и произнес та-
кое двустишие:
"Изумруда ветви плоды несут, и видимы
Плоды на них, как слитки золотые.
И как будто капли, что падают с листвы ветвей, -
То слезы томных глаз, когда заплачут".
Потом садовник подал пучок роз шестому, и тот взял его и произнес та-
кое двустишие:
"О роза-все дивные красоты в ней собраны,
И в ней заключил Аллах тончайшие тайны.
Подобна она щекам возлюбленного, когда
Отметил их любящий при встрече динаром".
Потом садовник подал пучок роз седьмому, и тот взял его и произнес
такое двустишие:
"Вопрошал я: "Чего ты колешься, роза?
Кто коснется шипов твоих, тут же ранен".
Отвечала: "Цветов ряды - мое войско,
Я султан их и бьюсь шипом, как оружьем".
Потом садовник подал пучок роз восьмому, и тот взял его и произнес
такое двустишие:
"Аллах, храни розу, что стала желта,
Прекрасна, цветиста и злато напомнит,
И ветви храни, что родили ее
И нам принесли ее желтые солнца".
Потом садовник подал пучок роз девятому, и тот взял его и произнес
такое двустишие:
"Желтых роз кусты - влечет всегда прелесть их
К сердцу любящих ликованье и радости.
Диво дивное этот малый кустик - напоен он
Серебром текучим, и золото принес он нам".
Потом садовник подал пучок роз десятому, и тот взял его и произнес
такое двустишие:
"Ты видишь ли, как войско роз гордится
И желтыми и красными цветами?
Для розы и шипов найду сравненье:
То щит златой, и в нем смарагда стрелы".
И когда розы оказались в руках юношей, садовник принес скатерть для
вина и поставил между ними фарфоровую миску, расписанную ярким золотом,
и произнес такие два стиха:
"Возвещает заря нам свет, напои же
Вином старым, что делает неразумным,
Я не знаю - прозрачна так эта влага, -
В чаше ль вижу ее, иль чашу в ней вижу"
Потом садовник этого сада наполнил и выпил, и черед сменялся, пока не
дошел до Нур-ад-дина, сына купца Тадж-ад-дина. И садовник наполнил чашу
и подал ее Нур-ад-дину, и тот сказал: "Ты знаешь, что это вещь, которой
я не знаю, и я никогда не пил этого, так как в нем великое прегрешенье и
запретил его в своей книге всевластный владыка". - "О господин мой
Нур-ад-дин, - сказал садовник сада, - если ты не стал пить вино только
из-за прегрешения, то ведь Аллах (слава ему и величие!) великодушен,
кроток, всепрощающ и милостив и прощает великий грех. Его милость вмеща-
ет все, и да помилует Аллах кого-то из поэтов, который сказал:
Каким хочешь будь - Аллах поистине милостив,
И коль согрешишь, с тобой не будет дурного.
Лишь два есть греха, и к ним вовек ты не подходи;
Приданье товарищей [626] и к людям жестокость".
А потом один из сыновей купцов сказал: "Заклинаю тебя жизнью, о гос-
подин мой Нур-ад-дин, выпей этот кубок!" И подошел другой юноша и стал
заклинать его разводом, и другой встал перед ним на ноги, и Нур-аддин
застыдился и взял у садовника кубок и отпил из него глоток, но выплюнул
его и воскликнул: "Оно горькое!" И садовник сказал ему: "О господин мой
Нур-ад-дин, не будь оно горьким, в нем не было бы этих полезных свойств.
Разве ты не знаешь, что все сладкое, что едят для лечения, кажется вку-
шающему горьким, а в этом вине - многие полезные свойства и в числе их
то, что оно переваривает пищу, прогоняет огорчение и заботу, прекращает
ветры, просветляет кровь, очищает цвет лица и оживляет тело. Оно делает
труса храбрым и усиливает решимость человека к совокуплению, и если бы
мы упомянули все его полезные свойства, изложение, право, бы Затянулось.
А кто-то из поэтов сказал:
Я пил и прощением Аллаха был окружен,
Недуги свои лечил я, чашу держа у губ.
Смутили меня - я знал греховность вина давно -
Аллаха слова, что в нем полезное для людей".
Потом садовник, в тот же час и минуту, поднялся на ноги и, открыв од-
ну из кладовых под этим портиком, вынул оттуда голову очищенного сахару
и, отломив от нее большой кусок, положил его в кубок Нур-ад-дина и ска-
зал: "О господин мой, если ты боишься пить вино из-за горечи, выпей его
сейчас, - оно стало сладким". И Нур-ад-дин взял кубок и выпил его, а по-
том чашу наполнил один из детей купцов и сказал: "О господин мой
Нур-ад-дин, я твой раб!" И другой тоже сказал: "Я один из твоих слуг". И
поднялся третий и сказал: "Ради моего сердца!" И поднялся еще один и
сказал: "Ради Аллаха, о господин мой Нур-ад-дин, залечи мое сердце". И
все десять сыновей купцов не отставали от Нур-ад-дина, пока не заставили
его выпить десять кубков - каждый по кубку.
А нутро у Нур-ад-дина было девственное - он никогда не пил вина
раньше этого часа - и вино закружилось у него в мозгу, и опьяненье его
усилилось. И он поднялся на ноги (а язык его отяжелел, и речь его стала
непонятной) и воскликнул: "О люди, клянусь Аллахом, вы прекрасны и ваши
слова прекрасны, и это место прекрасно, но только в нем недостает хоро-
шей музыки. Ведь сказал об этом поэт такие два стиха:
Пусти его вкруг в большой и малой чаше,
Бери его из рук луны лучистой.
Не пей же ты без музыки - я видел,
Что даже конь не может пить без свиста".
И тогда поднялся юноша, хозяин сада, и, сев на мула из мулов детей
купцов, скрылся куда-то и вернулся. И с ним была каирская девушка, по-
добная свежему курдюку, или чистому серебру, или динару в фарфоровой
миске, или газели в пустыне, и лицо ее смущало сияющее солнце: с чарую-
щими глазами, бровями, как изогнутый лук, розовыми щеками, жемчужными
зубами, сахарными устами и томными очами; с грудью, как слоновая кость,
втянутым животом со свитыми складками, ягодицами, как набитые подушки, и
бедрами, как сирийские таблицы, а между ними была вещь, подобная ко-
шельку, завернутому в кусок полотна. И поэт сказал о ней такие стихи:
И если б она явилась вдруг многобожникам,
Сочли бы ее лицо владыкой, не идолом.
А если монаху на востоке явилась бы,
Оставил бы он восток, пошел бы на запад оп.
А если бы в море вдруг соленое плюнула,
То стала б вода морская от слюны сладкою.
А другой сказал такие стихи:
Прекраснее месяца, глаза насурьмив, она,
Как лань, что поймала львят, расставивши сети,
Ее осенила ночь в прекрасных кудрях ее
Палаткою из волос, без кольев стоящей.
На розах щеки ее огонь разжигается
Душою расплавленной влюбленных и сердцем,
Когда бы красавицы времен ее видели,
То встали б и крикнули: "Пришедшая лучше!"
А как прекрасны слова кого-то из портов:
Три вещи мешают посетить нас красавице -
Страшны соглядатаи и злые завистники:
Сияние лба ее, ее украшений звон
И амбры прекрасной залах в складках одежд се.
Допустим, что лоб закрыть она б рукавом могла
И снять украшения, но как же ей с потом быть?
И эта девушка была подобна луне, когда она становится полной в четыр-
надцатую ночь, и было на ней синее платье и зеленое покрывало над блис-
тающим лбом, и ошеломляла она умы и смущала обладателей разума..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьсот шестьдесят седьмая ночь
Когда же настала восемьсот шестьдесят седьмая ночь, она сказала:
"Дошло до меня, о счастливый царь, что садовник того сада привел юношам
девушку, о которой мы говорили, что она до предела красива, прелестна,
стройна станом и соразмерна, и как будто о ней хотел сказать поэт:
Вот явилась в плаще она голубом к нам,
Он лазурным, как неба цвет, мне казался.
И, всмотревшись, увидел я в той же одежде
Месяц летний, сияющий зимней ночью.
А как прекрасны и превосходны слова другого:
Плащом закрывшись, пришла она. Я сказал: "Открой
Нам лицо твое, светоносный месяц, блестящее".
Она молвила: "Я боюсь позора!" Сказал я: "Брось!
Переменами дней изменчивых не смущайся ты!"
Красоты покров подняла она с ланит своих,
И хрусталь закапал на яхонты горящие.
И решил коснуться устами я щеки ее,
Чтоб тягаться с ней в день собрания мне не выпало
И чтоб первыми среди любящих оказались мы,
Кто на суд пришел в воскресенья день к богу вышнему.
И тогда скажу я: "Продли расчет и заставь стоять
Ты подольше нас, чтоб продлился взгляд на любимую!"
И юноша-садовник сказал девушке: "Знай, о владычица красавиц и всех
блистающих звезд, что мы пожевали твоего прихода в это место только для
того, чтобы ты развлекала этого юношу, прекрасного чертами, господина
моего Нур-ад-дина. И он не приходил к нам в это место раньше сегодняшне-
го дня". - "О, если бы ты мне сказал об этом раньше, чтобы я принесла
то, что у меня есть!" - воскликнула девушка. "О госпожа, я схожу и при-
