И явила мне две луны она одновременно".
И девушка приблизилась к Ала-ад-дину, и он сказал: "Отдались от меня,
чтобы меня не заразить!" И тогда она открыла кисть своей руки, и кисть
ее разделялась надвое и белела, как белое серебро. "Отойди от меня, что-
бы меня не заразить, ты болен проказой", - сказала она. И Алаад-дин
спросил ее: "Кто тебе рассказал, что у меня проказа?" - "Старуха мне
рассказала", - ответила девушка. И Ала-ад-дин воскликнул: "И мне тоже
старуха рассказывала, что ты поражена проказой!"
И они обнажили руки, и девушка увидала, что его тело - чистое сереб-
ро, и сжала его в объятиях, и он тоже прижал ее к груди, и они обняли
друг друга. А потом девушка взяла Ала-ад-дина и легла на спину и развя-
зала рубашку, и у Ала-ад-дина зашевелилось то, что оставил ему отец, и
он воскликнул: "На помощь, о шейх Закария, о отец жил!"
И он положил руки ей на бок и ввел жилу сладости в ворота разрыва и
толкнул и достиг врат завесы (а он вошел через ворота победы), а потом
он пошел на рынок второго дня и недели, и третьего дня, и четвертого, и
пятого дня, и увидел, что ковер пришелся как раз по портику, и ларец ис-
кал себе крышку, пока не нашел ее.
А когда настало утро, Ала-ад-дин сказал своей жене: "О радость неза-
вершенная! Ворон схватил ее и улетел". - "Что значат эти слова?" - спро-
сила она. И Алаад-дин сказал: "Госпожа, мне осталось сидеть с тобою
только этот час". - "Кто это говорит?" - спросила она; и Ала-ад-дин от-
ветил: "Твой отец взял с меня расписку на приданое за тебя, на десять
тысяч динаров, и если я не верну их в сегодняшний день, меня запрут в
доме кади, а у меня сейчас коротки руки даже для одной серебряной полуш-
ки из этих десяти тысяч динаров". - "О господин мой, власть мужа у тебя
в руках или у них в руках?" - спросила Зубейда. "Она в моих руках, но у
меня ничего нет", - отвечал Ала-ад-дин. И Зубейда сказала: "Это дело
легкое, и не бойся ничего, а теперь возьми эти сто динаров; и если бы у
меня было еще, я бы, право, дала тебе то, что ты хочешь, но мой отец из
любви к своему племяннику перенес все свои деньги от меня в его дом, да-
же мои украшения он все забрал. А когда он пришлет к тебе завтра послан-
ного от властей..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Двести пятьдесят седьмая ночь
Когда же настала двести пятьдесят седьмая ночь, она сказала: "Дошло
до меня, о счастливый царь, что женщина говорила Ала-ад-дину: "А когда
он пришлет к тебе завтра посланного от властей, и кади и мой отец скажут
тебе: "Разводись!", спроси их: "Какое вероучение позволяет, чтобы я же-
нился вечером и развелся утром?" А потом ты поцелуешь кади руку и дашь
ему подарок, и каждому свидетелю ты также поцелуешь руку и дашь десять
динаров, - и все они станут говорить за тебя. И когда тебя спросят: "По-
чему ты не разводишься и не берешь тысячу динаров, мула и одежду, как
следует по условию, которое мы с тобою заключили?", ты скажи им: "Для
меня каждый ее волосок стоит тысячи динаров, и я никогда не разведусь с
нею и не возьму одежды и ничего другого". А если кади скажет тебе: "Да-
вай приданое!", ты ответь: "Я сейчас в затруднении"; и тогда кади со
свидетелями пожалеют тебя и дадут тебе на время отсрочку".
И пока они разговаривали, вдруг посланный от кади постучал в дверь, и
Ала-ад-дин вышел к нему, и посланный сказал: "Поговори с эфенди, [276]
твой тесть тебя требует".
И Ала-ад-дин дал ему пять динаров и сказал: "О пристав, какой закон
позволяет, чтобы я женился вечером и развелся утром?" - "По-нашему, это
никак не допускается, - ответил пристав, - и если ты не знаешь закона,
то я буду твоим поверенным". И они отправились в суд, и кади спросил
Ала-ад-дина: "Почему ты не разводишься и не берешь того, что установлено
по условию?" И Ала-ад-дин подошел к кади и поцеловал ему руку и, вложив
в нее пятьдесят динаров, сказал: "О владыка наш, кади, какое учение поз-
воляет, чтобы я женился вечером и развелся утром, против моей воли?" -
"Развод по принуждению не допускается ни одним толком из толков му-
сульман", - отвечал кади. А отец женщины сказал: "Если ты не разве-
дешься, давай приданое - пятьдесят тысяч динаров". - "Дайте мне отсрочку
на три дня", - сказал Ала-ад-дин; а кади воскликнул: "Срока в три дня
недостаточно! Он отсрочит тебе на десять дней!"
И они согласились на этом и обязали Ала-ад-дина через десять дней ли-
бо отдать приданое, либо развестись.
И он ушел от них с таким условием и взял мяса и рису, и топленого
масла, и всего, что требовалось из съестного, и отправился домой и, вой-
дя к женщине, рассказал ей обо всем, что с ним случилось. "От вечера до
дня случаются чудеса, - сказала ему женщина, - и от Аллаха дар того, кто
сказал:
Будь же кротким, когда испытан ты гневом,
Терпеливым - когда постигнет несчастье,
В ваше время беременны ночи жизни
Тяжкой ношей, - они ведь рождают диво"
А потом она поднялась и приготовила еду и принесла скатерть, и они
стали есть и пить, и наслаждаться, и веселиться; а после этого
Ала-ад-дин попросил ее сыграть какую-нибудь музыку, и она взяла лютню и
сыграла музыку, от которой развеселится каменная скала, и струны взывали
в помещении: "О любимый", и женщина пела и заливалась.
И так они наслаждались, шутили и веселились и радовались, - и вдруг
постучали в ворота.
И женщина сказала Ала-ад-дину: "Встань посмотри, кто у ворот"; и он
пошел и открыл ворота и увидел, что перед ним стоят четыре дервиша. "Че-
го вы хотите?" - спросил он их; и дервиши сказали: "О господин, мы дер-
виши из чужих земель, и пища нашей души - музыка и нежные стихи. Мы хо-
тим отдохнуть у тебя сегодня ночью, до утра, а потом пойдем своей доро-
гой, а тебе будет награда от Аллаха великого. Мы любим музыку, и среди
нас нет никого, кто бы не знал наизусть касыд, стихов и строф". - "Я по-
советуюсь", - сказал им Ала-ад-дин и вошел и осведомил женщину, и она
сказала: "Открой им ворота!"
И Ала-ад-дин открыл дервишам ворота и привел их и посадил и сказал
им: "Добро пожаловать!", а затем он принес еду; но они не стали есть и
сказали: "О господин, наша пища - поминание Аллаха в сердцах и слушание
певиц ушами, и от Аллаха дар того, кто сказал:
Желаем мы одного: чтоб встретились мы с тобой, есть-то особенность,
животным присущая. Мы слышали у тебя нежную музыку, а когда мы вошли,
музыка прекратилась. О, если бы увидеть, кто та, что играла музыку: бе-
лая или черная невольница или же дочь родовитых?" - "Это моя жена, - от-
ветил Ала-ад-дин и рассказал им обо всем, что с ним случилось, и сказал:
- Мой тесть наложил на меня десять тысяч динаров ей в приданое, и мне
дали десять дней отсрочки". - "Не печалься, - сказал один из дервишей, -
и держи в мыслях только хорошее. Я шейх дервишской обители, и мне подчи-
нены сорок дервишей, над которыми я властвую. Я соберу тебе от них де-
сять тысяч динаров, и ты сполна выплатишь приданое, которое причитается
с тебя твоему тестю. Но прикажи жене сыграть нам музыку, чтобы мы насла-
дились и почувствовали бодрость, музыка для некоторых людей - пища, для
некоторых - лекарство, а для некоторых - опахало".
А эти четыре дервиша были халиф Харун ар-Рашид, везирь Джафар
аль-Бармак, Абу-Новас (аль-Хасан ибн Ханн) [277] и Масрур - палач мести; и
проходили они мимо Этого дома потому, что халиф почувствовал стеснение в
груди и сказал своему везирю: "О везирь, мы хотим выйти и пройтись по
городу, так как я чувствую стеснение в груди". И они надели одежду дер-
вишей и вышли в город и проходили мимо этого дома, и, услышав музыку,
захотели узнать истину об этом деле.
И гости Ала-ад-дина проводили ночь в радости и согласии, обмениваясь
словами, пока не настало утро, и тогда халиф положил сто динаров под мо-
литвенный коврик, я они попрощались с Ала-ад-дином и ушли своею дорогою.
И женщина подняла коврик и увидела под ним сто динаров и сказала сво-
ему мужу: "Возьми эти сто динаров, которые я нашла под ковриком, дервиши
положили их, прежде чем уйти, и мы не знали об этом".
И Ала-ад-дин взял деньги и пошел на рынок и купил на них мяса, и ри-
су, и топленого масла, и всего, что было нужно.
А на другой день он зажег свечи и сказал своей жене: "Дервиши-то не
принесли десяти тысяч динаров, которые они мне обещали. Это просто ни-
щие".
И пока они разговаривали, дервиши вдруг постучали в ворота. И жена
Ала-ад-дина сказала: "Выйди, открой им", - и Ала-ад-дин открыл ворота и,
когда они вошли, спросил: "Вы принесли десять тысяч динаров, которые вы
мне обещали?" - "О, ничего из них не удалось достать, - отвечали дерви-
ши, - но не бойся дурного: если захочет Аллах великий, мы сварим тебе
завтра химический состав [278]. Прикажи твоей жене дать нам послушать му-
зыку, от которой ободрились бы наши сердца, так как мы любим музыку".
И Зубейда сыграла им на лютне музыку, от которой Заплясала бы камен-
ная скала, и они провели время в наслаждении, радости и веселье, расска-
зывая друг другу разные истории; и когда взошло утро и засияло светом и
Заблистало, халиф положил под коврик сто динаров, а потом они простились
с Ала-ад-дином и ушли своей дорогой.
И они продолжали ходить к нему таким образом в течение девяти вече-
ров, и каждый вечер халиф клал под коврик сто динаров. А когда подошел
десятый вечер, они не пришли, и причиною их отсутствия было то, что ха-
лиф послал за одним большим купцом и сказал ему:
"Приготовь мне пятьдесят тюков тканей, которые привозят из Каира..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Двести пятьдесят восьмая ночь
Когда же настала двести пятьдесят восьмая ночь, она сказала: "Дошло
до меня, о счастливый царь, что повелитель правоверных сказал тому куп-
цу: "Приготовь мне пятьдесят тюков материй, которые приходят из Каира, и
пусть цена каждого тюка будет тысяча динаров. Напиши на каждом тюке,
сколько он стоит, и пришли мне абиссинского раба".
И купец доставил все, что халиф приказал ему, и потом халиф дал рабу
таз и кувшин из золота, и путевые припасы, и пятьдесят тюков, и написал
письмо от имени Шамс-ад-дина, старшины купцов в Каире, отца Ала-аддина,
и сказал рабу: "Возьми эти тюки и то, что есть с ними, ступай в такой-то
квартал, где дом старшины купцов, и спроси, где господин Ала-ад-дин
Абу-ш-Шамат; люди укажут тебе и квартал и его дом".
И раб взял тюки и то, что было с ними, как велел ему халиф, и отпра-
вился.
Вот что было с ним. Что же касается двоюродного брата женщины, то он
отправился к ее отцу и сказал ему: "Идем сходим к Ала-ад-дину, чтобы
развести с ним дочь моего дяди"; и они вышли и пошли с ним и отправились
к Ала-ад-дину.
А достигнув его дома, они увидели пятьдесят мулов и на них пятьдесят
тюков тканей, и раба, сидевшего на муле, и спросили его: "Чьи это тюки?"
- "Моего господина Ала-ад-дина Абу-ш-Шамата, - ответил раб. - Его отец
собрал для него товары и отправил его в город Багдад, и на него напали
арабы и взяли его деньги и тюки, и весть об этом дошла до его отца, и он
послал меня к нему с другими тюками вместо тех, и прислал ему со мною
мула, на которого нагружены пятьдесят тысяч динаров, и узел с платьем,
стоящим больших денег, и соболью шубу, и золотой таз и кувшин". - "Это
мой зять, и я проведу тебя к его дому", - сказал отец девушки.
А Ала-ад-дин сидел в своем доме сильно озабоченный, и вдруг постучали
в ворота. "О Зубейда, - сказал Ала-аддин, - Аллах лучше знает! Поистине,
твой отец прислал ко мне посланца от кади или от вали". - "Выйди и пос-
мотри, в чем дело", - сказала Зубейда. И Ала-ад-дин спустился и открыл
ворота и увидел своего тестя - старшину купцов, отца Зубейды, и абис-
синского раба с коричневым лицом, приятного видом, который сидел на му-
