И каждый из мальчиков говорил своему товарищу то же самое, пока не
настала очередь и не пришлось говорить Ала-ад-дину Абу-ш-Шамату. И ему
сказали: "А ты, о Сиди Ала-ад-дин?" И он ответил: "Меня воспитывали в
подвале, под землей, и я вышел оттуда в рту пятницу, и я хожу в лавку и
возвращаюсь домой". - "Ты привык сидеть дома и не знаешь сладости путе-
шествия, и путешествовать надлежит лишь мужам", - сказали ему. И он от-
ветил: "Мне не нужно путешествовать, и нет для меня цены в удовольстви-
ях". И кто-то сказал своему товарищу: "Он точно рыба: когда расстанется
с водой, то умирает".
"О Ала-ад-дин, - сказали ему, - гордость детей купцов лишь в том,
чтобы путешествовать ради наживы". И Ала-ад-дина охватил из-за этого
гнев, и он ушел от мальчиков с плачущими глазами и опечаленной душой и,
сев на своего мула, отправился домой.
И его мать увидела, что он в великом гневе, с плачущими глазами, и
спросила: "Что ты плачешь, о дитя мое?" И Ала-ад-дин отвечал: "Все дети
купцов поносили меня и говорили мне: "Гордость детей купцов лишь в том,
чтобы путешествовать ради наживы денег..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Двести пятьдесят третья ночь
Когда же настала двести пятьдесят
третья ночь, она сказала: "Дошло до
меня, о счастливый царь, что Ала-ад-
дин сказал своей матери: "Все дети
купцов поносили меня и говорили
мне: "Гордость детей купцов лишь
в том, чтобы путешествовать ради
наживы". - "О дитя мое, - спросила его мать,
разве ты хочешь путешествовать?"
И Ала-ад-дин отвечал: "Да!" И тогда она сказала: "А в ка-
кой город ты отправишься?" - "В город Багдад, - отве-
чал Ала-ад-дин. - Человек наживает там на том, что
у него есть, вдвое больше".
И мать Ала-ад-дина сказала: "О дитя мое, у твоего отца денег много, а
если он не соберет тебе товаров из своих денег, тогда я соберу тебе то-
вары от себя". - "Лучшее благо - благо немедленное, и если будет ваша
милость, то теперь для нее время", - сказал Ала-ад-дин. И его мать приз-
вала рабов и послала их к тем, кто увязывает ткани, и их увязали для
Ала-ад-дина в десять тюков.
Вот что было с его матерью. Что же касается до его отца, то он огля-
делся и не нашел своего сына Ала-ад-дина в саду и спросил про него, и
ему сказали, что Ала-ад-дин сел на мула и уехал домой.
И тогда купец сел и отправился за ним, а войдя в свое жилище, он уви-
дал связанные тюки и спросил о них; и жена рассказала ему, что произошло
у детей купцов с ее сыном Ала-ад-дином. "О дитя мое, - сказал купец, -
да обманет Аллах пребывающего на чужбине! Сказал ведь посланник Аллаха,
- да благословит его Аллах и да приветствует: "Счастье мужа в том, чтобы
ему достался надел в его земле"; а древние говорили: "Оставь путешест-
вие, будь оно даже на милю". Ты твердо решил путешествовать и не отсту-
пишься от этого?" - спросил он потом своего сына. И его сын ответил ему:
"Я обязательно поеду в Багдад с товарами, а иначе я сниму с себя одежду
и надену одежду дервишей и уйду странствовать по землям". - "Я не нужда-
юсь и не терплю лишений, - наоборот, у меня много денег, - сказал его
отец и показал ему все бывшее у него имущество, товары и ткани. - У меня
есть для всякого города подходящие ткани и товары, - сказал он потоп, и,
между прочим, он показал ему сорок связанных тюков, и на каждом тюке бы-
ло написано: "Цена этому тысяча динаров". - О дитя мое, - сказал он, -
возьми эти сорок тюков и те десять, которые у твоей матери" и отправляй-
ся, храниммй Аллахом великим; но только, дитя мое, я боюсь для тебя од-
ной чащи на твоем пути, которая называется Чаща Львов, и одной долины
также, называемой Долина Собак, - души погибают там без снисхождения". -
"А почему, о батюшка?" - спросил Ала-ад-дин; и его отец ответил: "Из-за
бедуина, преграждающего дороги, которого зовут Аджлан". - "Мой удел - от
Аллаха, и если есть у него для меня доля, меня не постигнет беда", - от-
вечал Ала-ад-дин.
А затем Ала-ад-дин с отцом сели и поехали да рынок вьючных животных;
и вдруг один верблюжатник сошел со своего мула и поцеловал руку старшине
купцов, говоря: "Клянусь Аллахом, давно, о господин мой, ты не нанимал
нас для торговых дел". - "Для всякого времени своя власть и свои люди, -
отвечал Шамс-ад-дин, - и Аллах да помилует того, кто сказал:
Вот старец на земле повсюду бродит,
И вплоть до колен его борода доходит.
Спросил я его: "Зачем ты так согнулся?"
И молвил он, ко мне направив руки:
"Я юность потерял свою во прахе
И вот согнулся, и ищу я юность".
А окончив эти стихи, он сказал: "О начальник, никто не хочет этого
путешествия, кроме моего сына"; и верблюжатник ответил: "Аллах да сохра-
нит его для тебя!"
А затем старшина купцов заключил союз между верблюжатником я своим
сыном и сделал верблюжатника как бы отцом мальчика, и поручил ему забо-
титься о нем, и сказал: "Возьми эти сто динаров для твоих слуг".
И старшина купцов купил шестьдесят мулов, и светильник, и покрывало
для Абд-аль-Кадира Гилянского [269] и сказал Ала-ад-дину: "О сын мой, в
мое отсутствие этот человек будет тебе отцом вместо меня, и во всем, что
он тебе скажет, повинуйся ему".
И в этот вечер устроил чтение Корана и праздник в честь шейха
Абд-аль-Кадира Гилянского, а когда настало утро, старшина купцов дал
своему сыну десять тысяч динаров и сказал ему: "Когда ты вступишь в Баг-
дад и увидишь, что дела с тканями идут ходко, продавай их; если же уви-
дишь, что дела с ними стоят на месте, расходуй эти деньги".
И потом нагрузили мулов, и распрощались друг с другом, и отправились
в путь, и выехали из города.
А Махмуд аль-Бальхи тоже собрался ехать в сторону Багдада и вывез
свои тюки и поставил шатры за городом и сказал себе: "Ты насладишься
этим мальчиком только в уединении, так как там ни доносчик, ни согляда-
тай не смутят тебя".
А отцу мальчика причиталась с Махмуда аль-Бальхи тысяча динаров - ос-
таток одной сделки, и Шамс-ад-дин отправился к нему и простился с ним и
сказал: "Отдай Эту тысячу динаров моему сыну Ала-ад-дину". И он поручил
Махмуду о нем заботиться и молвил: "Он будет тебе как сын".
И Ала-ад-дин встретился с Махмудом аль-Бальхи..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Двести пятьдесят четвертая ночь
Когда же настала двести пятьдесят четвертая ночь, она сказала: "Дошло
до меня, о счастливый царь, что Ала-ад-дин встретился с Махмудом
аль-Бальхи и Махмуд аль-Бальхи поднялся и велел повару Ала-ад-дина ниче-
го не стряпать и стал предлагать Ала-ад-дину и его людям кушанья и на-
питки, а потом они отправились в путь.
А у купца Махмуда аль-Бальхи было четыре дома: один в Каире, один в
Дамаске, один в Халебе и один в Багдаде; и путники ехали по степям и
пустыням, пока не приблизились к Дамаску.
И когда Махмуд-аль-Бальхи послал к Ала-ад-дину своего раба и тот уви-
дел, что юноша сидит и читает, подошел и поцеловал ему руки. "Чего ты
просишь?" - спросил Ала-ад-дин; и раб ответил: "Мой господин тебя при-
ветствует и требует тебя на пир к себе в дом". - "Я посоветуюсь с моим
отцом, начальником - Кемаль-аддином, верблюжатником", - сказал
Ала-ад-дин; и когда он посоветовался с ним, идти ли ему, верблюжатник
сказал: "Не ходи!"
А потом они уехали из Дамаска и вступили в Халеб, и Махмуд аль-Бальхи
устроил пир и послал просить Алаад-дина, но юноша посоветовался с на-
чальником, и тот опять запретил ему.
И они выступили из Халеба и ехали, пока до Багдада не остался всего
один переход, и Махмуд аль-Бальхи устроил пир и прислал просить
Ала-ад-дина.
И юноша посоветовался с начальником, и тот снова запретил ему, но
Ала-ад-дин воскликнул: "Я обязательно пойду!"
И он поднялся и, подвязав под платьем меч, пошел и пришел к Махмуду
аль-Бальхи, и тот поднялся ему навстречу и приветствовал его.
И он велел подать великолепную скатерть, уставленную кушаньями, и они
поели и попили и вымыли руки. И Махмуд аль-Бальхи склонился к Ала-ад-ди-
ну, чтобы взять у него поцелуй, но Ала-ад-дин поймал поцелуй в руку и
спросил: "Что ты хочешь делать?" - "Я тебя позвал, - ответил Махмуд, - и
хочу сделать себе с тобой удовольствие в этом месте, и мы будем толко-
вать слова сказавшего:
Возможно ль, чтоб к нам пришел ты на миг столь краткий,
Что сжарить яйцо иль выдоить коз лишь хватит,
И с нами бы съел ты сколько найдется хлебца,
И взял бы себе ты денежек, сколько сможешь?
Тебе унести, что хочешь, с собой нетрудно, -
Ладонь, или горсть, иль полную даже руку".
И затем Махмуд аль-Бальхи хотел снасильничать над Ала-ад-дином, и
Ала-ад-дин поднялся и обнажил меч и воскликнул: "Горе твоим сединам! Ты
не боишься Аллаха, хоть и жестоко его наказанье! Да помилует Аллах того,
кто сказал:
Храни седины твои от скверны, грязнящей их:
Поистине, белое легко принимает грязь".
А произнеся этот стих, Ала-ад-дин сказал Махмуду аль-Бальхи: "Поисти-
не, этот товар поручен Аллаху, и он не продается, и если бы я продавал
этот товар другому за золото, я бы продал его тебе за серебро. Но, кля-
нусь Аллахом, о скверный, я никогда больше не буду тебе товарищем!" Пе-
том Ала-ад-дин вернулся к начальнику Кемаль-ад-дину и сказал ему: "Поис-
тине, этот человек развратник, и я никогда больше не буду ему товарищем
и не пойду с ним по одной дороге". - "О дитя мое, - отвечал Ке-
маль-ад-дин, - не говорил ли я тебе: не ходи к нему. Однако, дитя мое,
если мы с ним расстанемся, нам грозит гибель; позволь же нам остаться в
одном караване" - "Мне никак невозможно быть ему спутником в дороге", -
сказал Ала-ад-дин, а затем он погрузил свои тюки и отправился дальше
вместе с теми, кто был с ним.
И они ехали до тех пор, пока не спустились в долину; и Ала-ад-дин хо-
тел там остановиться, но верблюжатник сказал: "Не останавливайтесь
здесь! Продолжайте ехать и ускорьте ход: может быть, мы достигнем Багда-
да раньше, чем там запрут ворота. Ворота в Багдаде отпирают и запирают
всегда по солнцу, - из боязни, что городом овладеют рафидиты [270] и поб-
росают богословские книги в Тигр". - "О батюшка, - ответил Ала-ад-дин, -
я выехал и отправился с товаром в этот город не для торговли, а чтобы
посмотреть чужие страны". - "О дитя мое, мы боимся для тебя и для твоих
денег беды от кочевников", - сказал верблюжатник; и Ала-ад-дин восклик-
нул: "О человек, ты слуга или тебе служат? Я не войду в Багдад иначе как
утром, чтобы багдадские юноши увидели мои товары и узнали меня". - "Де-
лай, как хочешь, я тебя предупредил, и ты сам знаешь, в чем твое избав-
ленье", - сказал начальник. И Ала-ад-дин велел складывать тюки с мулов,
и тюки сложили, и поставили шатер, и все оставались на месте до полуно-
чи.
И Ала-ад-дин вышел исполнить нужду и увидел, как что-то блестит вда-
ли, и спросил верблюжатника: "О, начальник, что это такое блестит?"
И начальник сел прямо и взглянул, и, всмотревшись как следует, уви-
дел, что блестят зубцы копий и железо оружия и бедуинские мечи; и вдруг
оказалось, что это арабы [271] и начальника арабов зовут шейх Аджлан Абу-
Наиб. И когда арабы приблизились к ним и увидели их тюки, они сказали
друг другу: "Вот ночь добычи!"
И, услышав, что они говорят это, начальник Кемальад-дин, верблюжат-
ник, воскликнул: "Прочь, о ничтожнейший из арабов!" Но Абу-Наиб ударил
его копьем в грудь, и оно вышло, блистая, из его спины.
И Кемаль-ад-дин упал у входа в палатку убитый; и тогда водонос воск-
ликнул: "Прочь, о презреннейший из арабов!", но его ударили по руке ме-
чом, который прошел, блистая, через его сухожилия, и водонос упал мерт-
вый. И пока все это происходило, Ала-ад-дин стоял и смотрел.
А потом арабы повернулись и бросились на караван и перебили людей, не
пощадив никого из отряда Ала-аддина, и взвалили тюки на спину мулов и
