живот, она указывает, что ты пришел, а твое сердце отсутствовало; и она
как будто говорит тебе: любовь не такова, не причисляй же себя к любя-
щим. А косточкой финика она говорит тебе: если бы ты был влюблен, твое
сердце, наверно, горело бы от любви, и ты не вкушал бы сладости сна, ибо
любовь сладка, как финик, и зажигает в душе уголь. Рожковым семечком она
тебе указывает, что сердце любимого утомилось, и говорит тебе: терпи
разлуку с нами, как терпел Иов". Когда я услышал это толкование, в моей
душе вспыхнули огни и в моем сердце усилились горести, и я вскричал:
"Аллах предопределил мне спать, так как у меня мало счастья! О дочь мое-
го дяди, - сказал я потом, - заклинаю тебя жизнью, придумай мне хит-
рость, чтобы я мог добраться до нее". И Азиза заплакала и отвечала: "О
Азиз, сын моего дяди, мое сердце полно дум, и я не могу говорить. Но иди
сегодня вечером в то же место и остерегайся уснуть, тогда ты достигнешь
желаемого. Вот так лучше всего поступить, и конец". - "Если захочет Ал-
лах, я не засну и сделаю так, как ты мне велишь", - сказал я; и дочь мо-
его дяди поднялась и принесла мне пищу, говоря: "Поешь теперь вдоволь,
чтобы у тебя не осталось желания". И я поел досыта, а когда пришла ночь,
Азиза принесла мне великолепное платье, одела меня в него и взяла с меня
клятву, что я скажу той женщине упомянутый стих, и предостерегла меня от
сна. А потом я вышел от дочери моего дяди и отправился в сад и пошел в
помещение. Я посмотрел на сад и стал открывать себе глаза пальцами и
трясти головой, а когда пришла ночь..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто восемнадцатая ночь
Когда же настала сто восемнадцатая ночь, она сказала: "Дошло до меня,
о счастливый царь, что юноша говорил Тадж-аль-Мулуку: "И я вошел в сад и
поднялся в помещение, и посмотрел на сад. И когда пришла ночь, я стал
открывать себе глаза пальцами и трясти головой. Я проголодался оттого,
что не спал; и на меня повеяло запахом кушаний, и мой голод усилился, и
тогда я направился к скатерти и, сняв покрывало, съел от каждого кушанья
по кусочку. Я съел кусок мяса и, подойдя к фляге с вином, сказал себе:
"Выпью кубок!", и выпил, а потом выпил второй и третий, до десяти, и ме-
ня ударило воздухом, и я упал на землю, как убитый, и пролежал так, пока
не настал день. И я проснулся и увидал себя вне сада, и на животе у меня
был острый нож и железный дирхем. И я испугался, и взял их и принес до-
мой, и увидел, что дочь моего дяди говорит: "Поистине, я в этом доме
бедная и печальная, нет мне помощника, кроме палача!"
И, войдя, я упал во всю длину, и выронил из рук нож и дирхем, и ли-
шился чувств; а очнувшись от обморока, я осведомил Азизу о том, что со
мною произошло, и сказал ей: "Я не достиг желаемого!" И она сильно опе-
чалилась за меня, увидев, что я плачу и мучаюсь, и сказала: "Я уже обес-
силела, советуя тебе не спать, ты не слушаешь моих советов. Мои слова
тебе ничем не помогут". - "Заклинаю тебя Аллахом, растолкуй мне, на что
указывает нож и железный дирхем!" - сказал я ей; и она отвечала: "Желез-
ным дирхемом она указывает тебе на свой правый глаз и заклинает тебя им
и говорит: "Клянусь господом миров и моим правым глазом, если ты вер-
нешься другой раз и уснешь, я зарежу тебя этим ножом!" И я боюсь для те-
бя зла от ее коварства, о сын моего дяди, и мое сердце полно печали о
тебе, но я не могу говорить. Если ты знаешь, что, вернувшись к ней, не
заснешь, - возвращайся к ней и берегись сна, тогда ты получишь то, что
тебе нужно; если же ты знаешь, что, вернувшись к ней, заснешь, как всег-
да, и после этого пойдешь к ней и вправду заснешь, - она тебя зарежет".
"А как же мне поступить, о дочь моего дяди? Прошу тебя, ради Аллаха,
помоги мне сегодня ночью!" - воскликнул я, и она сказала: "На глазах и
на голове! Но только если ты послушаешься моих слов и будешь повино-
ваться моему приказу, нужда твоя будет исполнена". - "Я слушаю твои сло-
ва и повинуюсь твоему приказу!" - воскликнул я; и она сказала: "Когда
настанет время уходить, я скажу тебе". А затем она прижала меня к груди
и, положив меня в постель, до тех пор растирала мне ноги, пока меня не
охватила дремота, а когда я погрузился в сон, она взяла опахало, села
около изголовья и обвевала мое лицо до конца дня. А под вечер она разбу-
дила меня; и, проснувшись, я увидел, что она у моего изголовья с опаха-
лом в руках и так плачет, что слезы промочили ей одежду, но, увидев, что
я проснулся, она вытерла слезы и принесла кое-какой еды; и когда я стал
отказываться, сказала мне: "Разве я не говорила тебе: "Слушайся меня и
ешь". И я принялся есть, не противореча ей, и она клала мне пищу в рот,
а я жевал, пока не наполнился, и потом она напоила меня отваром грудной
ягоды с сахаром и, вымыв мне руки, осушила их платком и обрызгала меня
розовой водой. И я сидел с ней в полном здоровье, а когда смерклось, она
надела на меня одежду и сказала: "О сын моего дяди, бодрствуй всю ночь и
не засыпай; она придет к тебе сегодня только в конце ночи, и если захо-
чет Аллах, ты сегодня ночью встретишься с нею. Но не забудь моего нас-
тавления". И она заплакала, и моему сердцу стало больно за нее, что она
так много плачет. "Какое же это наставление?" - спросил я; и она сказа-
ла: "Когда будешь уходить от нее, скажи ей стих, который я раньше гово-
рила"" И я ушел от нее радостный, и отправился в сад, и вошел в помеще-
ние сытый, и сел, и бодрствовал до четверти ночи. А затем ночь показа-
лась мне длинной, как год, и я сидел, бодрствуя, пока не прошло три чет-
верти ночи и закричали петухи, и я почувствовал сильный голод из-за дол-
гого бдения. И я подошел к столику и ел, пока не насытился, и голова моя
отяжелела, и я захотел заснуть, но вдруг увидел свет, который приближал-
ся издалека. Тогда я встал, вымыл руки и рот и разбудил свою душу, и че-
рез малое время вдруг та женщина приходит с десятью девушками, и она
между ними - как луна между звезд. На ней было платье из зеленого атла-
са, вышитое червонным золотом, и она была такова, как сказал поэт:
Кичится с любимыми, одета в зеленое,
Застежки расстегнуты и кудри распущены.
"Как имя?" - я ей сказал; она мне ответила:
"Я та, что всех любящих сердца прижгла углями". И стал я ей сетовать
на то, что терпел в любви.
Она ж: "Не знаешь ты, что камню ты плачешься?"
"Пусть камень - душа твоя, - в ответ я сказал тогда, -
Заставил ведь течь Аллах из камня воды поток".
И, увидев меня, она засмеялась и воскликнула: "Как это ты не заснул и
сон не одолел тебя? Раз ты бодрствовал всю ночь, я знаю, что ты - влюб-
ленный, так как примета любящих - не спать ночью в борьбе со страстями".
Затем она обратилась к невольницам и подмигнула им, и те удалились; а
она подошла ко мне, и прижала меня к груди и поцеловала меня, а я поце-
ловал ее, - и это была ночь радости для сердца и прохлады для взора, как
сказал о ней поэт:
Век приятнее я не знал ночей, чем такая ночь,
Когда кубок мой не стоял совсем без дела.
Различил я сон и глаза мои в эту ночь совсем,
По браслет ножной я с серьгою свел надолго.
И мы легли вместе и проспали до утра, и тогда я хотел уйти, но он
вдруг схватила меня и сказала: "По стой, я тебе что то скажу..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто девятнадцатая ночь
Когда же настала сто девятнадцатая ночь, она сказала: "Дошло до маня,
о счастливый царь, что юноша говорил Тадж-аль-Мулуку: "Когда я хотел уй-
ти, она схватила меня и сказала: "Постой, я тебе что то расскажу и дам
тебе наставление".
И я остановился, а она развязала платок и, вынув оттуда этот лоскут,
разостлала его передо мною, и я увидел там изображение газели вот такого
вида, и до крайности удивился и взял его. И мы с кою условились, что я
буду приходить к ней каждую ночь в этот сад, а потом я ушел от нее ра-
достный и от радости забыл тот стих, который мне поручила сказать дочь
моего дяди. А та женщина, давая мне лоскут с изображением газели, сказа-
ла:
"Это работа моей сестры". - "Как же имя твоей сестры?" - спросил я
ее, и она ответила: "Ее имя - Нураль-Худа; храни этот лоскут". И я прос-
тился с нею, и удалился радостный, и пошел, а войдя к дочери моего дяди,
я увидел, что она лежит; но, увидав меня, она встала (а слезы ее лились)
и подошла ко мне, и поцеловала меня в грудь, и спросила: "Сделал ли ты
так, как я тебе поручила, и сказал ли стих?" - "Я забыл его, и меня от
него отвлекло не что иное, как изображение этой газели", - ответил я и
кинул лоскут перед Азизой, а она поднялась и села, будучи не в состоянии
терпеть, и, проливая из глаз слезы, сказала такие два стиха:
"К разлуке стремящийся, потише!
Не дай обмануть тебя объятьям!
Потише! Обман ведь свойствен року,
И дружбы конец - всегда разлука".
А окончив говорить стихи, она сказала: "О сын моего дяди, подари мне
этот лоскуток!" И я подарил его ей, а она взяла его и разостлала и уви-
дела, что на нем. А когда мне пришло время уходить, дочь моего дяди ска-
зала: "Иди, сопровождаемый благополучием, а когда будешь уходить от нее,
скажи ей стих из стихотворения, который я тебе сказала раньше, а ты его
забыл". - "Повтори его!" - сказал я ей; и она повторила, и после этого я
пошел в сад и поднялся в помещение, где нашел эту женщину ожидающей. И,
увидев меня, она поднялась, поцеловала меня и посадила к себе на колени,
и мы поели и выпили и удовлетворили свои желания, как раньше, а когда
наступило утро, я сказал ей тот стих, то есть:
"О люди влюбленные. Аллахом прошу сказать,
Что делает молодец, коль сильно полюбит он?"
И когда она услышала его, из глаз ее пролились слезы, и она сказала:
"Скрывает он страсть свою и тайну хранит свою,
И терпит во всех делах смиренно и стойко он".
А я запомнил этот стих, радуясь, что исполнил просьбу дочери моего
дяди, и вышел, и, придя к ней, нашел ее лежащей, а моя мать сидела у ее
изголовья и плакала о том, что с ней сталось. И когда я вошел к Азизе,
моя мать сказала мне: "Пропади ты, о двоюродный брат! Как это ты остав-
ляешь дочь своего дяди, когда ей нехорошо, и не спрашиваешь о ее болез-
ни!"
А дочь моего дяди, увидя меня, подняла голову и села и спросила: "О
Азиз, сказал ли ты ей стих, который я говорила тебе?" - "Да", - отвечал
я ей; и, услышав его, она заплакала, и она сказала мне другой стих, а я
его запомнил. "Скажи мне его", - попросила Азиза; и когда я сказал ей
стих, она горько заплакала и произнесла такое двустишие:
"Но как же скрывать ему, коль страсть ему смерть несет
И сердце его что день, то вновь разрывается?
Стремился к терпенью он смиренно, но мог найти
Лишь боль для души своей, любовью истерзанной.
Когда ты войдешь к ней, как обычно, скажи ей эти два стиха, которые
ты услышал", - сказала дочь моего дяди; а я ответил ей: "Слушаю и пови-
нуюсь". И затем я пошел к ней, как всегда, в сад, и между нами было то,
что было, и описать это бессилен язык. А собираясь уйти, я сказал ей те
два стиха до конца, и когда она их услышала, слезы потекли у нее из
глаз, и она произнесла слова поэта:
"А если он не найдет терпенья, чтобы тайну скрыть,
По-моему, только смерть пристойна тогда ему".
И я запомнил этот стих и пошел домой, а войдя удочери моего дяди, я
увидел, что она лежит без чувств, а моя мать сидит у нее в головах. Но,
услышав мой голос, Азиза открыла глаза и спросила: "О Азиз, сказал ли ты
ей стихи?" - "Да", - отвечал я; и, услышав их, она сказала мне такой
стих: "А если он не найдет..." и так далее. И когда дочь моего дяди ус-
лышала его, она вторично лишилась чувств, а очнувшись, она произнесла
два такие стиха:
"Я слышу и слушаюсь! Умру! Передайте же
Привет от меня тому, кто счастья лишил меня.
Во здравье да будет тем, кто счастливы, счастье их,
