мали, что он умер, а потом, спустя некоторое время, к нам пришло от него
это письмо. А у него есть сестра, которая плачет по нем в часы ночи и
дня, и я сказала ей: "Он в добром здоровье"; но она не поверила и сказа-
ла: "Обязательно приведи ко мне кого-нибудь, кто прочитает это письмо
при мне, чтобы мое сердце уверилось и успокоился мой ум". А ты знаешь, о
дитя мое, что любящий склонен к подозрению; сделай же мне милость, пойди
со мной и прочти это письмо, стоя за занавеской, а я кликну его сестру,
и она послушает из-за двери. Ты облегчишь наше горе и исполнишь нашу
просьбу; сказал ведь посланник Аллаха (да благословит его Аллах и да
приветствует!): "Кто облегчит огорченному одну горесть из горестей мира,
тому облегчит Аллах сотню горестей"; а другое изречение гласит: "Кто об-
легчит брату своему одну горесть из горестей мира, тому облегчит Аллах
семьдесят две горести из горестей дня воскресенья". Я направилась к те-
бе, не обмани же моей надежды".
"Слушаю и повинуюсь, ступай вперед", - сказал я; и она пошла впереди
меня, а я прошел за нею немного и пришел к воротам красивого большого
дома (а ворота его были выложены полосами красной меди). И я остановился
за воротами, а старуха крикнула по-иноземному; и не успел я очнуться,
как прибежала какая-то женщина с легкостью и живостью, и платье ее было
подобрано до колен, и я увидел пару ног, смущающих мысли и взор. И она
была такова, как сказал поэт:
О, платье поднявшая, чтобы ногу увидеть мог
Влюбленный и мог понять, как прочее дивно.
Бежит она с чашею навстречу любимому, -
Людей искушают ведь лишь чаша и кравчий.
И ноги ее, подобные двум мраморным столбам, были украшены золотыми
браслетами, усыпанными драгоценными камнями. А эта женщина засучила ру-
кава до подмышек и обнажила руки, так что я увидел ее белые запястья, а
на руках ее была пара браслетов на замках с большими жемчужинами и на
шее ожерелье из дорогих камней. И в ушах ее была пара жемчужных серег, а
на голове платок из полосатой парчи, окаймленный дорогими камнями; и она
заткнула концы рубашки за пояс, как будто бы только что работала. И,
увидав ее, я был ошеломлен, так как она походила на сияющее солнце, а
она сказала нежным и ясным голосом, слаще которого я не слышал: "О ма-
тушка, это он пришел читать письмо?" - "Да", - отвечала старуха. И тогда
девушка протянула мне руку с письмом, а между нею и дверью было с пол-
шеста расстояния [182], и я вытянул руку, желая взять у нее письмо, и про-
сунул в дверь голову и плечи, чтобы приблизиться к ней и прочесть
письмо; и не успел я очнуться, как старуха уперлась головой мне в спину
и втолкнула меня (а письмо было у меня в руке), и, сам не знаю как, я
оказался посреди дома и очутился в проходе. А старуха вошла быстрее ра-
зящей молнии, и у нее только и было дела, что запереть ворота..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто двадцать третья ночь
Когда же настала сто двадцать третья ночь, она сказала: "Дошло до ме-
ня, о счастливый царь, что юноша Азиз говорил Тадж-аль-Мулуку: "Когда
старуха втолкнула меня, я не успел очнуться, как оказался в проходе,
старуха вошла быстрее разящей молнии, и у нее только и было дела, что
запереть ворота. Женщина же, увидев, что я внутри дома, подошла ко мне и
прижала меня к груди и опрокинула на землю, и села на меня верхом и так
сжала мне живот руками, что я обмер, а затем она обхватила меня руками,
и я не мог от нее освободиться, потому что она меня сильно сжала. И по-
том она повела меня (а старуха шла впереди с зажженной свечой), и мы ми-
новали семь проходов, и посла того она пришла со мною в большую комнату
с четырьмя портиками, под которыми могли бы играть в мяч всадники. И
тогда она отпустила меня и сказала: "Открой глаза!" И я открыл глаза,
ошеломленный оттого, что она меня так сильно сжимала и давила, и увидал,
что комната целиком построена из прекраснейшего мрамора, и вся устлана
шелком и парчой, и подушки и сиденья в ней такие же. И там были две ска-
мейки из желтой меди и ложе из червонного золота, украшенное жемчугом и
драгоценными камнями, и сиденья, и это был дом благоденствия, подходящий
лишь для такого царя, как ты.
"О Азиз, - спросила она меня потом, - что тебе любезнее, смерть или
жизнь?" - "Жизнь, - ответил я. И она сказала: "Если жизнь тебе любезнее,
женись на мне". - "Мне отвратительно жениться на такой, как ты", - воск-
ликнул я, но она ответила: "Если ты на мне женишься, то спасешься от до-
чери Далилы-Хитрицы".
"А кто такая дочь Далилы-Хитрицы?" - спросил я; и она, смеясь, воск-
ликнула: "Это та, с кем ты дружишь к сегодняшнему дню год и четыре меся-
ца, да погубит ее Аллах великий и да пошлет ей того, кто сильнее ее!
Клянусь Аллахом, не найдется никого коварнее ее! Сколько людей она убила
до тебя и сколько натворила дел! Как это ты спасся от нее, продружив с
нею все это время, и как она тебя не убила и не причинила тебе горя!"
Услышав ее слова, я до крайности удивился и воскликнул: "О госпожа
моя, от кого ты узнала о ней?" - "Я знаю ее так, как время знает свои
несчастья, - отчала она, - но мне хочется, чтобы ты рассказал мне все,
что у тебя с ней случилось, и я могла бы узнать, почему ты от нее спас-
ся".
И я рассказал ей обо всем, что произошло у меня с той женщиной и с
дочерью моего дяди Азизой, и она призвала на нее милость Аллаха, и глаза
ее прослезились.
Она ударила рукой об руку, услышав о смерти моей двоюродной сестры
Азизы, и воскликнула: "На пути Аллаха погибла ее юность! Да воздаст тебе
Аллах за нее добром! Клянусь Аллахом, о Азиз, она умерла, а между тем
она - виновница твоего спасения от дочери ДалилыХитрицы, и если бы не
она, ты бы, наверное, погиб.
Я боюсь за тебя из-за ее коварства, но мой рот закрыт, и я не могу
говорить". - "Да, клянусь Аллахом, все это случилось", - сказал я. И она
покачала головой и воскликнула: "Не найдется теперь такой, как Азиза!" -
"А перед смертью, - сказал я, - она завещала мне сказать той женщине
два слова, не более, а именно:
"Верность прекрасна, измена дурна".
Услышав это, женщина вскричала: "Клянусь Аллахом, о Азиз, эти-то два
слова и спасли тебя от нее и от убиения ее рукой! Теперь мое сердце ус-
покоилось за тебя: она уже тебя не убьет. Твоя двоюродная сестра выручи-
ла тебя и живая и мертвая. Клянусь Аллахом, я желала тебя день за днем,
но не могла овладеть тобою раньше, чем теперь, когда я с тобою схитрила
и хитрость удалась. Ты пока еще простак, не знаешь коварства женщин и
хитростей старух". - "Нет, клянусь Аллахом!" - воскликнул я. И она ска-
зала: "Успокой свою душу и прохлади глаза! Мертвый успокоен, а живому
будет милость! Ты - красивый юноша, и я хочу иметь тебя только по уста-
новления Аллаха и его посланника (да благословит его Аллах и да при-
ветствует!). Чего ты ни захочешь из денег или тканей, все быстро к тебе
явится, и я не буду ничем утруждать тебя. И хлеб у меня тоже всегда ис-
печен, и вода - в кувшине, и я только хочу от тебя, чтобы ты делал со
мною то, что делает петух". - "А что делает петух?" - спросил я; и она
засмеялась и захлопала в ладоши, и смеялась так сильно, что упала навз-
ничь, а потом она села прямо и воскликнула: "О свет моих глаз, разве ты
не знаешь ремесла петуха?" - "Нет, клянусь Аллахом, я не знаю ремесла
петуха", - ответил я. И она сказала: "Вот ремесло петуха: ешь, пей и
топчи!"
И я смутился от ее слов, а потом спросил: "Это ремесло петуха?" А она
сказала: "Да, и теперь я хочу от тебя, чтобы ты затянул пояс, укрепил
решимость и любил изо всей мочи". И она захлопала в ладоши и крикнула:
"О матушка, приведи тех, кто у тебя находится". И вдруг старуха пришла с
четырьмя правомочными свидетелями, неся кусок шелковой материи.
И она зажгла четыре свечи, а свидетели, войдя, приветствовали меня и
сели; и тогда женщина встала и закрылась плащом и уполномочила одного из
свидетелей заключить брачный договор. И они сделали запись, а женщина
засвидетельствовала, что она получила все приданое, предварительное и
последующее, и что на ее ответственности десять тысяч дирхемов моих де-
нег..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто двадцать четвертая ночь
Когда же настала сто двадцать четвертая ночь, она сказала: "Дошло до
меня, о счастливый царь, что юноша говорил Тадж-аль-Мулуку! "И когда на-
писали запись, она засвидетельствовала, что получила все приданое, пред-
варительное и последующее, и что на ее ответственности десять тысяч дир-
хемов моих денег, а затем она дала свидетелям их плату, и они ушли отку-
да пришли. И тогда женщина ушла и, сняв с себя платье, пришла в тонкой
рубашке, обшитой золотой каймой, и взяла меня за руку, и поднялась со
мной на ложе, говоря: "В дозволенном нет срама".
А потом мы проспали до утра, и я хотел выйти, но вдруг она подошла и
сказала, смеясь: "Ой, ой! - ты думаешь, что входят в баню так же, как
выходят из нее [183]. Ты, наверное, считаешь меня такой же, как дочь Дали-
лы-Хитрицы. Берегись таких мыслей! Ты ведь мой муж по писанию и установ-
лению, а если ты пьян, то отрезвись и образумься! Этот дом, где ты нахо-
дишься, открывается лишь на один день каждый год. Встань и посмотри на
большие ворота".
И я подошел к большим воротам и увидел, что они заперты и заколочены
гвоздями, и, вернувшись к ней, я рассказал ей, что они заколочены и за-
перты, а она сказала: "О Азиз, у нас хватит муки, крупы, плодов, грана-
тов, сахару, мяса, баранины, кур и прочего на много лет, и с этой минуты
ворота откроются только через год. Я знаю, что ты увидишь себя выходящим
отсюда не раньше чем через год". - "Нет мощи и силы, кроме как у Алла-
ха!" - воскликнул я. И она сказала: "А чем же здесь тебе плохо, если ты
знаешь ремесло петуха, о котором я тебе говорила?"
И она засмеялась, и я также засмеялся и послушался ее и сделал, что
она сказала. И я стал у нее жить и исполнял ремесло петуха: ел, пил и
любил, пока не прошел год - двенадцать месяцев. А когда год исполнился,
она понесла от меня, и я получил через нее сына.
А в начале следующего года я услышал, что открывают ворота. И вдруг
люди внесли хлебцы, муку и сахар. И я хотел выти, но она сказала мне:
"Потерпи до вечерней поры, и как вошел, так и выйди". И я прождал до ве-
черней поры и хотел выйти, испуганный и устрашенный, и вдруг она гово-
рит: "Клянусь Аллахом, я не дам тебе выйти, пока не возьму с тебя клят-
ву, что ты вернешься сегодня ночью, раньше чем запрут ворота".
Я согласился на это, и она взяла с меня верные клятвы, мечом, священ-
ным списком и разводом [184], что я вернусь к ней, а потом я вышел от нее
и отправился в тот сад. И я увидел, что ворота его открыты, как всегда,
и рассердился и сказал про себя: "Я отсутствовал целый год и пришел вне-
запно и вижу, что здесь открыто, как прежде. Я обязательно войду и пог-
ляжу, прежде чем пойду к своей матери, - теперь ведь время вечернее", и
я вошел в сад..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто двадцать пятая ночь
Когда же настала сто двадцать пятая ночь, она сказала: "Дошло до ме-
ня, о счастливый царь, что Азиз говорил Тадж-аль-Мулуку: "И я вошел в
сад и шел, пока не пришел в ту комнату, и я увидел, что дочь Далилы-Хит-
рицы сидит, положив голову на колени и подперев щеку рукою, и цвет ее
лица изменился и глаза впали. И, увидев меня, она сказала: "Слава Аллаху
за спасение!" - и хотела подняться, но упала от радости; и я устыдился
ее и опустил голову. А потом я подошел к ней, поцеловал ее и спросил:
"Как ты узнала, что я приду к тебе сегодня вечером?" - "Я не знала об
этом, - сказала она. - Клянусь Аллахом, вот уж год, как я не ведаю вкуса
сна и не вкушаю его! Каждую ночь я бодрствую в ожидании тебя, и это со
