Далеко от ног ее в браслетах до нежных плеч.
И как запах мускуса сравнить с ее запахом?"
И затем он издал вопль и лишился чувств, и Таджаль-Мулук, увидя, что
он в таком отчаянии, растерялся и подошел к нему, а юноша, очнувшись от
обморока и увидав, что царевич стоит над ним, поднялся на ноги и поцело-
вал перед ним землю.
"Почему ты не показал нам своих товаров?" - спросил его Тадж-аль-Му-
лук; и юноша сказал: "О владыка, в моих товарах нет ничего подходящего
для твоего счастливого величества". Но царевич воскликнул: "Обязательно
покажи мне, какие есть у тебя товары, и расскажи мне, что с тобою. Я ви-
жу, что глаза твои плачут и ты печален сердцем; и если ты обижен, мы
уничтожим эту несправедливость, а если на тебе лежат долги, мы заплатим
их. Поистине, мое сердце из-за тебя сгорело, когда я увидал тебя".
Потом Тадж-аль-Мулук велел поставить две скамеечки; и ему поставили
скамеечку из слоновой кости, оплетенную золотом и шелком, и постлали
шелковый ковер. И Тадж-аль-Мулук сел на скамейку, а юноше велел сесть на
ковер и сказал ему: "Покажи мне твои товары". - "О владыка, - отвечал
юноша, - не напоминай мне об этом: мои товары для тебя не подходят". Но
Тадж-альМулук воскликнул: "Это неизбежно". И он велел кому-то из своих
слуг принести товары, и их принесли, против воли юноши, и при виде их у
юноши потекли слезы, и он заплакал, застонал и стал жаловаться, и, ис-
пуская глубокие вздохи, произнес такие стихи:
"Клянусь твоих глаз игрой, сурьмою клянусь на них,
И станом твоим клянусь, что нежен и гибок так,
Вином твоих уст клянусь и сладостью меда их
И нравом твоим клянусь, что нежен и гибок так, -
Коль призрак твой явится мне ночью, мечта моя,
Он слаще мне, чем покой от страха дрожащему".
Потом юноша развернул товары и стал их показывать Тадж-аль-Мулуку ку-
сок за куском и отрез за отрезом, и среди прочего он вынул одежду из ат-
ласа, шитую золотом, которая стоила две тысячи динаров. И когда он раз-
вернул эту одежду, из нее выпал лоскут, и юноша поспешно схватил его и
положил себе под бедро. И он забыл все познаваемое и произнес такие сти-
хи:
"Когда исцеленье дашь душе ты измученной
Поистине, мир Плеяд мне ближе любви твоей!
Разлука, тоска и страсть, любовь и томленье,
Отсрочки, оттяжки вновь - от этого гибнет жизнь.
Любовь не живит меня, в разлуке мне смерти нет,
Вдали - не далеко я, не близок и ты ко мне,
Ты чужд справедливости, и нет в тебе милости,
Не дашь ты мне помощи - бежать же мне некуда.
В любви к вам дороги все мне тесными сделались,
И ныне не знаю я, куда мне направиться".
И Тадж-аль-Мулук крайне удивился стихам, сказанным юношей, и не знал
он причины всего этого. А когда юноша взял лоскут и положил его под бед-
ро, Тадж-альМулук спросил его: "Что это за лоскут?" - "О владыка, - ска-
зал юноша, - я отказывался показать тебе мои товары только из-за этого
лоскута: я не могу дать тебе посмотреть на него..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто двенадцатая ночь
Когда же настала сто двенадцатая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о
счастливый царь, что юноша сказал Тадж-аль-Мулуку: "Я отказывался пока-
зать тебе свои товары только из-за этого лоскута: я не могу дать тебе
посмотреть на него". Но Тадж-аль-Мулук воскликнул: "Я непременно на него
посмотрю!" И стал настаивать и разгневался. И юноша вынул лоскут из-под
бедра и заплакал и застонал и стал жаловаться, и, испуская многие стена-
ния, произнес такие стихи:
"Не надо корить его - от брани страдает он.
Я правду одну сказал, но слушать не хочет он.
Аллаху вручаю я в долине луну мою
Из стана; застежек свод - вот место восхода ей.
Простился с ней, но лучше б с жизнью простился я,
А с ней не прощался бы - так было б приятней мне.
Как часто в разлуки день рассвет защищал меня,
И слезы мои лились, и слезы лились ее.
Аллахом клянусь, не лгу. В разлуке разорван был
Покров оправдания, но я зачиню его.
И телу покоя нет на ложе, и также ей
Покоя на ложе нет с тех пор, как расстались мы.
Во вред нам трудился рок рукою злосчастною,
Он счастья меня лишил, и не дал он счастья ей.
Заботу без примеси лил рок, наполняя нам
Свой кубок; и пил я то, что выпить и ей пришлось".
А когда он окончил свои стихи, Тадж-аль-Мулук сказал ему: "Я вижу
твое тяжелое состояние. Расскажи мне, отчего ты плачешь при взгляде на
этот лоскут?" И, услышав упоминание о лоскуте, юноша вздохнул и сказал:
"О владыка, моя история диковинна, и у меня случилось чудесное дело с
этим лоскутом и его владелицей и той, что нарисовала эти рисунки и изоб-
ражения". И он развернул тот лоскут, и вдруг на нем оказалось изображе-
ние газели, вышитое шелком и украшенное червонным золотом, а напротив
нее - изображение другой газели, которое было вышито серебром, и на шее
у нее было ожерелье из червонного золота и три продолговатых выдолблен-
ных топаза.
И, увидев это изображение и как оно хорошо исполнено, Тадж-аль-Мулук
воскликнул: "Да будет превознесен Аллах, научивший человека тому, чего
он не знал!" И к сердцу его привязалось желание услышать историю этого
юноши. "Расскажи мне, что у тебя случилось с обладательницей этой газе-
ли", - попросил он его, и юноша начал:
"Знай, о владыка, что мой отец был купцом и не имел ребенка, кроме
меня. А у меня была двоюродная сестра, с которой я воспитывался в доме
моего отца, так как ее отец умер. И перед смертью он условился с моим
отцом женить меня на ней; и когда я достиг зрелости мужчин, а она зре-
лости женщин, ее не отделили от меня, и меня не отделили от нее. А потом
отец поговорил с матерью и сказал: "В этом году мы напишем запись Азиза
и Азизы"; и он сговорился с нею об этом деле и начал приготовлять припа-
сы для свадебных пиршеств. И при всем том мы с моей двоюродной сестрой
спали в одной постели и не знали, как обстоит дело, она была более рас-
судительна, Знающа и сведуща, чем я.
И тогда мой отец собрал все необходимое для торжества, и осталось
только написать брачную запись и войти к моей двоюродной сестре; он за-
хотел написать запись после пятничной молитвы и отправился к своим
друзьям из купцов и другим и уведомил их об этом, а моя мать пошла и
пригласила своих подруг-женщин и позвала родственников. И когда пришел
день пятницы, комнату, где должны были сидеть, помыли и вымыли в ней
мраморный пол, и в нашем доме разостлали ковры и поставили там все, что
было нужно, завесив сначала стены тканью, вышитой золотом; и люди сгово-
рились прийти к нам в дом после пятничной молитвы, и мой отец пошел и
приготовил халву и блюда со сластями, и осталось только написать запись.
А мать послала меня в баню и послала за мной новое платье из роскош-
нейших одежд; и, выйдя из бани, я надел это роскошное платье, а оно было
надушено, и когда я надел его, от него повеяло благовонным ароматом,
распространившимся по дороге. Я хотел пойти в мечеть, но вспомнил об од-
ном моем товарище и вернулся поискать его, чтобы он пришел, когда будут
делать запись, и я говорил себе: "Займусь этим делом, пока подойдет вре-
мя молитвы".
И я вошел в переулок, в который я еще никогда не входил; а я был пот-
ный после бани из-за новой одежды, бывшей на мне, и пот тек, и от меня
веяло благоуханием. Я сел в начале переулка отдохнуть и разостлал под
собою платок с каемкой, который был у меня, и мне стало очень жарко, и
мой лоб вспотел, и пот лился мне на лицо, но я не мог обтереть его с ли-
ца платком, так как платок был разостлан подо мной.
Я хотел взять фарджию и обтереть ею щеку, но вдруг, не знаю откуда,
упал на меня сверху белый платок. А этот платок был нежнее ветерка, и
вид его был приятней исцеления для больного, и я схватил его рукой и
поднял голову кверху, чтобы посмотреть, откуда упал этот платок. И глаза
мои встретились с глазами обладательницы этой газели..."
И Шахразаду застигло, утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто тринадцатая ночь
Когда же настала сто тринадцатая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о
счастливый царь, что юноша говорил Тадж-альМулуку: "И я поднял голову
кверху, чтобы посмотреть, откуда этот платок, и глаза мои встретились с
глазами обладательницы этой газели. И вдруг, я вижу, высунулась она из
окна с медной решеткой, и мои глаза не видали ничего прекраснее ее, и, в
общем, мой язык бессилен ее описать. И, увидев, что я взглянул на нее,
она положила палец в рот, а затем взяла свой средний палец и приложила
его вплотную к указательному пальцу и оба пальца прижала к своему телу,
между грудями, а затем она убрала голову из окна, закрыла створку окошка
и ушла. И в моем сердце вспыхнул огонь, и разгорелось великое пламя, и
взгляд на нее оставил после себя тысячу вздохов, и я в растерянности не
слышал, что она сказала, и не понял, какие она делала знаки.
И я взглянул на окошко во второй раз, но увидел, что оно захлопнуто,
и прождал до захода солнца, но не услышал ни звука и не увидал никого.
И, отчаявшись увидеть ее, я встал с места и захватил платок, и когда я
развернул его, от него повеяло запахом мускуса, и меня охватил от этого
запаха великий восторг, так что я стал как будто в раю. А затем я расс-
телил платок перед собою, и оттуда выпал тонкий листок бумаги, и когда я
развернул листок, оказалось, что он пропитан благовонным ароматом и на
нем написаны такие стихи:
Послал я письмо к нему, на страсть его сетуя,
И почерк мой тонок был, - а почерков много.
Спросил он: "Мой друг, скажи, твой почерк - что сталось с ним?
Так нежен и тонок он, едва его видно".
Я молвил: "Затем, что сам и тонок и худ я стал:
Таким-то вот почерком влюбленные пишут".
Прочитав эти стихи, я устремил взор очей на красоту платка и увидел
на одной из его каемок вышитые строчки такого двустишия:
Написал пушок - о, как славен он средь писцов других -
На щеках его пару тонких строк рейханом [177]
"О, смущение для обеих лун, коль он явится!
А согнется он - о, позор ветвям смущенным!"
А на другой каемке были вышиты строки такого двустишия:
Написал пушок темной амброю на жемчужине
Пару тонких строк, как на яблоке агатом:
"Убивают нас зрачки томные, лишь взглянут на нас,
Опьяняют нас щеки нежные, не вино".
И когда я увидел, какие были на платке стихи, в моем сердце вспыхнуло
пламя огня и увеличились мои страсть и раздумье. И я взял платок и бу-
мажку и принес их домой, не зная хитрости, чтобы соединиться с нею, и не
мог я, в любви, говорить о подробностях.
Я добрался до дому только тогда, когда прошла часть ночи, и увидел,
что дочь моего дяди сидит и плачет; и, увидав меня, она вытерла слезы и
подошла ко мне и сняла с меня одежду и спросила, отчего меня не было. И
она рассказала мне: "Все люди (эмиры, вельможи, купцы и другие) собра-
лись в нашем доме, и явились судьи и свидетели, и они съели кушанья и
просидели немного, ожидая твоего прихода, чтобы написать брачную запись,
а когда они отчаялись, что ты придешь, то разошлись и ушли своей доро-
гой. Твой отец, - говорила она, - сильно рассердился, из-за этого и пок-
лялся, что он напишет запись только в будущем году, так как он истратил
на это торжество много денег. А что было с тобой сегодня, что ты задер-
жался до этого времени и случилось то, что случилось из-за твоего от-
сутствия?" - спросила она потом. И я ответил: "О дочь моего дяди, не
спрашивай, что со мной случилось!" - и рассказал ей про платок и все со-
общил ей с начала до конца. И она взяла бумажку и платок и прочитала,
что было на них написано, и слезы потекли по ее щекам, и она произнесла
такие стихи:
Коль скажет кто: "Свободна страсть вначале", -
Ответь: "Ты лжешь: все в страсти - принужденье,
А принужденье не несет позора".
И это верно, - так гласят преданья,
