Что не подделаны, коль разобрать их.
Захочешь, скажешь: сладостная пытка,
Иль боль внутри, иль сильные побои,
Иль месть, иль счастье, или вожделенье,
Что души услаждает или губит, -
Я спутался в противопоставленьях.
А вместе с тем пора любви - как праздник,
Когда уста ее смеются вечно,
И веянье духов ее отменно.
Любовь прогонит все, что нас испортит, -
В сердца холопов низких не вселится".
Потом она спросила: "Что же она сказала тебе и какие сделала знаки?"
И я отвечал: "Она не произнесла ничего, а только положила палец в рот и
потом приложила к нему средний палец и прижала оба пальца к груди и по-
казала на землю, а затем она убрала голову из окна и заперла окно. И
после этого я ее не видел, но она взяла с собою мое сердце, и я проси-
дел, пока не скрылось солнце, ожидая, что она выглянет из окна второй
раз, но она этого не сделала, и, отчаявшись, я ушел из того места и при-
шел домой. Вот моя повесть, и я хочу от тебя, чтобы ты мне помогла в мо-
ем испытании".
И Азиза подняла голову и сказала: "О сын моего дяди, если бы ты пот-
ребовал мой глаз, я бы, право, вырвала его для тебя из века. Я непремен-
но помогу тебе в твоей нужде, и ей помогу в ее нужде: она в тебя влюбле-
на так, как и ты влюблен в нее". - "А как истолковать ее знаки?" - спро-
сил я; и Азиза ответила: "То, что она положила палец в рот, указывает,
что ты у нее на таком же месте, как душа в ее теле, и что она вопьется в
близость к тебе зубами мудрости. Платок указывает на привет от любящих
возлюбленным; бумажка обозначает, что душа ее привязалась к тебе, а при-
жатие двух пальцев к телу между грудями значит, что она говорит тебе:
через два дня приходи сюда, чтобы от твоего появления прекратилась моя
забота. И знай, о сын моего дяди, что она тебя любит и доверяет тебе, и
вот какое у меня толкование ее знакам, а если бы я могла выходить и вхо-
дить, я бы, наверное, свела тебя с нею в скорейшем времени и накрыла бы
вас своим подолом".
И, услышав это от Азизы, - говорил юноша, - я поблагодарил ее за ее
слова и сказал себе: "Потерплю два дня". И я просидел два дня дома, не
выходя и не входя, и не ел и не пил, и я положил голову на колени моей
двоюродной сестры, а она утешала меня и говорила: "Укрепи свою решимость
и отвагу, успокой сердце и ум..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто четырнадцатая ночь
Когда же настала сто четырнадцатая ночь, она сказала: "Дошло до меня,
о счастливый царь, что юноша говорил Тадж-аль-Мулуку: "А когда эти два
дня окончились, дочь моего дяди сказала мне: "Успокой свою душу и прох-
лади глаза! Укрепи свою решимость, надень платье и отправляйся к ней,
как назначено".
Потом она поднялась, дала мне переодеться и окурила меня, а затем она
укрепила во мне силу и ободрила мне сердце, и я вышел, и шел, пока не
вошел в тот переулок. Я посидел немного на лавочке, и вдруг окно распах-
нулось, и я своими глазами увидел ту женщину. И тут я обмер, а очнув-
шись, я укрепил свою волю и ободрился сердцем и взглянул на нее второй
раз, но исчез из мира; а придя в себя, я увидел, что женщина держит в
руке зеркало и красный платок. И, увидев меня, она засучила рукава и,
раздвинув свои пять пальцев, ударила себя по груди ладонью и пятью
пальцами, а затем она подняла руки и выставила зеркало из окна, после
чего она взяла красный платок и ушла с ним, а вернувшись, три раза опус-
тила его из окна в переулок, опуская и поднимая его, и потом скрутила
платок и свернула его рукою и наклонила голову. А затем она убрала голо-
ву из окна и заперла окно, и ушла, не сказав мне ни единого слова; нап-
ротив, она оставила меня растерянным, и я не Знал, какие она делала зна-
ки.
Я просидел до вечерней поры, а потом пришел домой, около полуночи, и
я увидел, что дочь моего дяди положила щеку на руку и глаза ее льют сле-
зы, и она говорила такие стихи:
"Что за дело мне, что хулители за тебя бранят!
Как утешиться, если строен ты, как ветвь тонкая?
О видение, что украло душу и скрылся!
Для любви узритской [178] спасенья нет от красавицы.
Как турчанки очи - глаза ее, и разят они
Сердца любящих, как не рубит меч с острым лезвием.
Ты носить меня заставляешь бремя любви к тебе,
Но рубашку я уж носить не в силах, - так слаб я стал.
И я плакал кровью, слова услышав хулителей:
"Из очей того, кого любишь ты, тебе меч грозит".
Если б сердцем был я таков, как ты! Только телом я
На твой стан похож - оно сгублено изнурением.
О эмир! Суров красоты надсмотрщик - глаза твоя,
И привратник - бровь - справедливости не желает знать,
Лгут сказавшие, что красоты все Юсуф взял себе, -
Сколько Юсуфов в красоте твоей заключается!
И стараюсь я от тебя уйти, опасаясь глаз-
Соглядатаев, во доколе мне принуждать себя?"
И когда я услышал ее стихи, мои заботы увеличились, и умножились мои
горести, и я упал в углу комнаты, л Азиза встала и перенесла меня, а по-
том она сняла с меня одежду и вытерла мое лицо рукавом и спросила меня,
что со мной случилось.
И я рассказал ей обо всем, что испытал от той женщины, и она сказала:
"О сын моего дяди, изъяснение знака ладонью и пятью пальцами таково:
приходи через пять дней; а ее знак зеркалом и опусканием и поднятием
красного платка и то, что она высунула голову из окна, означает: сиди
возле лавки красильщика, пока к тебе не придет мой посланный".
И когда я услышал эти слова, в моем сердце загорелся огонь, и я воск-
ликнул: "Клянусь Аллахом, о дочь моего дяди, ты права в этом объяснении!
Я видел в переулке красильщика-еврея!"
И я заплакал, а дочь моего дяди сказала мне: "Укрепи свою решимость и
будь тверд сердцем; другой охвачен любовью несколько лет и стоек против
жара страсти, а ты влюблен только пять дней, так почему же ты так горю-
ешь?"
И она принялась утешать меня речами и принесла мне еду, и я взял ку-
сочек и хотел его съесть, но не мог. И я отказался от питья и еды и
расстался со сладостью сна, и мое лицо пожелтело, и красоты мой измени-
лись, так как я прежде не любил и вкушал жар любви только в первый раз.
И я ослаб, и дочь моего дяди ослабла изза меня, и она рассказывала мне о
состоянии влюбленных и любящих, чтобы меня утешить, каждую ночь, пока я
не засну, а просыпаясь, я находил ее не спящей из-за меня, и слезы бежа-
ли у нее по щекам.
И я жил так, пока не прошли эти пять дней, и тогда дочь моего дяди
нагрела мне воды и выкупала меня, и надела на меня одежду, и сказала:
"Отправляйся к ней. Да исполнит Аллах твою нужду и да приведет тебя к
тому, чего ты хочешь от твоей любимой!"
И я пошел, и шел до тех пор, пока не пришел к началу того переулка, а
день был субботний, и я увидел, что лавка красильщика заперта. Я проси-
дел подле нее, пока не прокричали призыв к предзакатной молитве; и солн-
це пожелтело, и призвали к вечерней молитве, и настала ночь, а я не ви-
дел ни следа той женщины и не слышал ни звука, ни вести. И я испугался,
что сижу один, и поднялся и шел, точно пьяный, пока не пришел домой, а
войдя, я увидел, что дочь моего дяди, Азиза, стоит, схватившись одной
рукой за колышек, вбитый в стену, а другая рука у нее на груди, и она
испускает вздохи и говорит такие стихи:
"Сильна бедуинки страсть, родными покинутой,
По иве томящейся и мирте Аравии!
Увидевши путников, огнями любви она
Костер обеспечит им, слезами бурдюк нальет, -
И все ж не сильней любви к тому, кого я люблю,
Но грешной считает он меня за любовь мою".
А окончив стихи, она обернулась и увидала меня, и, вытерев слезы ру-
кавом, улыбнулась мне в лицо и сказала: "О сын моего дяди, да обратит
Аллах тебе на пользу то, что он даровал тебе! Почему ты не провел ночь
подле твоей любимой и не удовлетворил твое желание с нею?" А я, услышав
ее слова, толкнул ее ногою в грудь, и она упала на стену и ударилась
лбом о косяк, а там был колышек, и он попал ей в лоб. И, посмотрев на
нее, я увидел, что ее лоб рассечен и течет кровь..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто пятнадцатая ночь
Когда же настала сто пятнадцатая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о
счастливый царь, что юноша говорил Тадж-аль-Мулуку: "Когда я ударил дочь
моего дяди в грудь ногою, она наткнулась на косяк, и колышек попал ей в
лицо, и она раскроила себе лоб, и потекла кровь. И она промолчала и не
сказала ни слова, но тотчас же встала и, оторвав лоскуток, заткнула им
рану, повязала ее повязкою и вытерла кровь, лившуюся на ковер, как ни в
чем не бывало, а потом она подошла ко мне и улыбнулась мне в лицо и ска-
зала нежным голосом: "Клянусь Аллахом, о сын моего дяди, я говорила это,
не смеясь над тобою и над нею! Я мучилась головной болью, и у меня было
в мыслях пустить себе кровь, а сейчас моей голове стало легче, и лоб об-
легчился. Расскажи мне, что с тобою было сегодня".
И я рассказал обо всем, что мне выпало из-за этой женщины, и, расска-
завши, заплакал, но Азиза молвила: "О сын моего дяди, радуйся успеху в
твоем намерении к осуществлению твоих надежд! Поистине, это знак согла-
сия, и он состоит в том, что она скрылась от тебя, так как желает тебя
испытать: стоек ты или нет и правда ли ты любишь ее, или нет. А завтра
отправляйся на прежнее место и посмотри, что она тебе укажет; ты близок
к радостям, и твои печали прекратились".
И она принялась утешать меня в моем горе, а я все больше огорчался и
печалился. А потом она принесла мне еду, но я толкнул поднос ногою, так
что все блюда разлетелись по сторонам, и воскликнул: "Все, кто влюблен,
- одержимые, и они не склонны к пище и не наслаждаются сном!" Но дочь
моего дяди, Азиза, сказала: "Клянусь Аллахом, о сын моего дяди, - это
признак любви!" - и у нее потекли слезы. Она подобрала черепки от блюд и
остатки кушанья и стала развлекать меня рассказами, а я молил Аллаха,
чтобы настало утро. А когда утро наступило и засияло светом и заблиста-
ло, я отправился к той женщине и торопливо вошел в переулок и сел на ла-
вочку. И вдруг окошко распахнулось, и она высунула голову из окна, сме-
ясь, а затем она скрылась и вернулась, и с ней было зеркало, кошель и
горшок, полный зеленых растений, а в руках у нее был светильник. И пер-
вым делом она взяла в руки зеркало и, сунув его в кошель, завязала его и
бросила в комнату, а затем опустила волосы на лицо и на миг приложила
светильник к верхушкам растений, а после того взяла все это и ушла, за-
перев окно. И мое сердце разрывалось от этого и от ее скрытых знаков и
тайных догадок, а она не сказала мне ни слова, и моя страсть от этого
усилилась и любовь и безумие увеличились.
И я вернулся назад с плачущим оком и печальным сердцем, и вошел в
свой дом, и увидел, что дочь моего дяди сидит лицом к стене. И сердце ее
горело от забот и огорчений и ревности, но любовь помешала ей сказать
мне что-нибудь о своей страсти, так как она видела, что я влюблен и бе-
зумен. И я посмотрел на нее и увидел у нее на голове две повязки: одна
из-за удара в лоб, а другая - на глазу, так как он стал у нее болеть от
долгого плача. И она была в наихудшем состоянии и, плача, говорила такие
стихи:
"Аллахом клянусь, друзья, владеть не могу я тем,
Что Лейле [179] Аллах судил, ни тем, что судил он мне.
Другому он дал ее, а мне к ней любовь послал;
Зачем не послал он мне другое, чем к Лейле страсть?"
А окончив стихи, она посмотрела и увидела меня, продолжая плакать, и
тогда она вытерла слезы и поднялась ко мне, но не могла говорить, таково
было ее волнение.
И она помолчала некоторое время, а потом сказала: "О сын моего дяди,
расскажи мне, что выпало тебе в этот раз"; и я рассказал ей обо всем,
что случилось, и тогда она воскликнула: "Терпи, пришла пора твоей бли-
зости с нею, и ты достиг исполнения твоих надежд! Тем, что она показала
