ный горшок поджаренного риса и половину козьей туши.
6 ноября я отправился в путь.
Проездил я гораздо дольше, чем рассчитывал. Дело в том, что хотя мой
остров сам по себе был невелик, но, когда я завернул к восточной части
его побережья, передо мной выросла непредвиденная преграда. В этом месте
от берега отделяется узкая гряда скал; иные из них торчат над водой,
иные скрыты в воде. Гряда уходит миль на шесть в открытое море, а
дальше, за скалами еще мили на полторы тянется песчаная отмель. Таким
образом, чтобы обогнуть эту косу, пришлось довольно далеко отъехать от
берега. Это было очень опасно.
Я хотел даже повернуть назад, потому что не мог определить с точ-
ностью, как далеко мне придется пройти открытым морем, пока я обогну
гряду подводных скал, и боялся рисковать. И, кроме того, я не знал,
удастся ли мне повернуть назад. Поэтому я бросил якорь (перед отправле-
нием в путь я смастерил себе некоторое подобие якоря из обломка железно-
го крюка, найденного мною на корабле), взял ружье и сошел на берег. Выс-
мотрев невдалеке довольно высокую горку, я взобрался на нее, смерил на
глаз длину скалистой гряды, которая отсюда была отлично видна, и решил
рискнуть.
Но не успел я добраться до этой гряды, как очутился на страшной глу-
бине и вслед за тем попал в могучую струю морского течения. Меня завер-
тело, как в мельничном шлюзе, подхватило и понесло. О том, чтобы поворо-
тить к берегу или свернуть в сторону, нечего было и думать. Все, что я
смог сделать, это держаться у самого края течения и стараться не попасть
в середину.
Между тем меня уносило все дальше и дальше. Будь хоть небольшой вете-
рок, я мог бы поднять парус, но на море стоял полный штиль. Я работал
веслами изо всех сил, однако справиться с течением не мог и уже прощался
с жизнью. Я знал, что через несколько миль то течение, в которое я по-
пал, сольется с другим течением, огибающим остров, и что, если до той
поры мне не удастся свернуть в сторону, я безвозвратно погиб. А между
тем я не видел никакой возможности свернуть.
Спасения не было: меня ожидала верная смерть - и не в волнах морских,
потому что море было спокойно, а от голода. Правда, на берегу я нашел
черепаху, такую большую, что еле мог поднять ее, и взял с собой в лодку.
Был у меня также порядочный запас пресной воды - я захватил самый
большой из моих глиняных кувшинов. Но что это значило для жалкого су-
щества, затерявшегося в безграничном океане, где можно проплыть тысячу
миль, не увидев признаков земли!
О своем пустынном, заброшенном острове я вспоминал теперь как о зем-
ном рае, и единственным моим желанием было вернуться в этот рай. Я
страстно простирал к нему руки.
- О пустыня, даровавшая мне счастье! - восклицал я. - Мне уже никогда
не увидеть тебя. О, что со мной будет? Куда уносят меня беспощадные вол-
ны? Каким неблагодарным я был, когда роптал на свое одиночество и прок-
линал этот прекрасный остров!
Да, теперь мой остров был для меня дорог и мил, и мне было горько ду-
мать, что я должен навеки проститься с надеждой вновь увидеть его.
Меня несло и несло в беспредельную водную даль. Но, хотя я испытывал
смертельный испуг и отчаяние, я все же не поддавался этим чувствам и
продолжал грести не переставая, стараясь направить лодку на север, чтобы
пересечь течение и обогнуть рифы.
Вдруг около полудня потянул ветерок. Это меня ободрило. Но предс-
тавьте мою радость, когда ветерок начал быстро свежеть и через полчаса
превратился в хороший ветер!
К этому времени меня угнало далеко от моего острова. Поднимись в ту
пору туман, мне пришел бы конец!
Со мною не было компаса, и, если бы я потерял из виду мой остров, я
не знал бы, куда держать путь. Но, на мое счастье, был солнечный день и
ничто не предвещало тумана.
Я поставил мачту, поднял парус и стал править на север, стараясь вы-
биться из течения.
Как только моя лодка повернула по ветру и пошла наперерез течению, я
заметил в нем перемену: вода стала гораздо светлее. Я понял, что течение
по какойто причине начинает ослабевать, так как раньше, когда оно было
быстрее, вода была все время мутная. И в самом деле, вскоре я увидел
вправо от себя, на востоке, утесы (их можно было различить издалека по
белой пене волн, бурливших вокруг каждого из них). Эти-то утесы и замед-
ляли течение, преграждая ему путь.
Вскоре я убедился, что они не только замедляют течение, а еще разби-
вают его на две струи, из которых главная лишь слегка отклоняется к югу,
оставляя утесы влево, а другая круто заворачивает назад и направляется
на северо-запад.
Только тот, кто знает по опыту, что значит получить помилование, стоя
на эшафоте, или спастись от разбойников в ту последнюю минуту, когда нож
уже приставлен к горлу, поймет мой восторг при этом открытии.
С бьющимся от радости сердцем направил я свою лодку в обратную струю,
подставил парус попутному ветру, который посвежел еще более, и весело
понесся назад.
Около пяти часов вечера я подошел к берегу и, высмотрев удобное мес-
течко, причалил.
Нельзя описать ту радость, которую я испытал, когда почувствовал под
собой твердую землю!
Каким милым показалось мне каждое деревцо моего благодатного острова!
С горячей нежностью смотрел я на эти холмы и долины, которые только вче-
ра вызывали тоску в моем сердце. Как радовался я, что снова увижу свои
поля, свои рощи, свою пещеру, своего верного пса, своих коз! Какой кра-
сивой показалась мне дорога от берега к моему шалашу!
Был уже вечер, когда я добрался до своей лесной дачи. Я перелез через
ограду, улегся в тени и, чувствуя страшную усталость, скоро заснул.
Но каково было мое изумление, когда меня разбудил чей-то голос. Да,
это был голос человека! Здесь, на острове, был человек, и он громко кри-
чал среди ночи:
- Робин, Робин, Робин Крузо! Бедный Робин Крузо! Куда ты попал, Робин
Крузо? Куда ты попал? Где ты был?
Измученный продолжительной греблей, я спал таким крепким сном, что не
сразу мог проснуться, и мне долго казалось, что я слышу этот голос во
сне.
Но крик назойливо повторялся:
- Робин Крузо, Робин Крузо!
Наконец я очнулся и понял, где я. Первым моим чувством был страшный
испуг. Я вскочил, дико озираясь, и вдруг, подняв голову, увидел на огра-
де своего попугая.
Конечно, я сейчас же догадался, что он-то и выкрикивал эти слова:
точно таким же жалобным голосом я часто говорил при нем эти самые фразы,
и он отлично их затвердил. Сядет, бывало, мне на палец, приблизит клюв к
моему лицу и причитает уныло: "Бедный Робин Крузо! Где ты был и куда ты
попал?"
Но, даже убедившись, что это был попугай, и понимая, что, кроме попу-
гая, некому тут и быть, я еще долго не мог успокоиться.
Я совершенно не понимал, во-первых, как он попал на мою дачу, во-вто-
рых, почему он прилетел именно сюда, а не в другое место.
Но так как у меня не было ни малейшего сомнения, что это он, мой вер-
ный Попка, то, не ломая головы над вопросами, я назвал его по имени и
протянул ему руку. Общительная птица сейчас же села мне на палец и пов-
торила опять:
- Бедный Робин Крузо! Куда ты попал?
Попка точно радовался, что снова видит меня. Покидая шалаш, я посадил
его на плечо и унес с собой.
Неприятные приключения моей морской экспедиции надолго отбили у меня
охоту плавать по морю, и много дней я размышлял об опасностях, которым
подвергался, когда меня несло в океан.
Конечно, было бы хорошо иметь лодку на этой стороне острова, поближе
к моему дому, но как привести ее оттуда, где я оставил ее? Обогнуть мой
остров с востока - от одной мысли об этом у меня сжималось сердце и хо-
лодела кровь. Как обстоит дело на другой стороне острова, я не имел ни-
какого понятия. Что, если течение по ту сторону такое же быстрое, как и
по эту? Разве не может оно швырнуть меня на прибрежные скалы с той же
силой, с какой другое течение уносило меня в открытое море. Словом, хотя
постройка этой лодки и спуск ее на воду стоили мне большого труда, я ре-
шил, что все же лучше остаться без лодки, чем рисковать из-за нее голо-
вой.
Нужно сказать, что теперь я стал гораздо искуснее во всех ручных ра-
ботах, каких требовали условия моей жизни. Когда я очутился на острове,
я совершенно не умел обращаться с топором, а теперь я мог бы при случае
сойти за хорошего плотника, особенно если принять в расчет, как мало бы-
ло у меня инструментов.
Я и в гончарном деле (совсем неожиданно!) сделал большой шаг вперед:
устроил станок с вертящимся кругом, отчего моя работа стала и быстрее и
лучше; теперь вместо корявых изделий, на которые было противно смотреть,
у меня выходила очень неплохая посуда довольно правильной формы.
Но никогда я, кажется, так не радовался и не гордился своей изобрета-
тельностью, как в тот день, когда мне удалось сделать трубку. Конечно,
моя трубка была первобытного вида - из простой обожженной глины, как и
все мои гончарные изделия, и вышла она не очень красивой. Но она была
достаточно крепка и хорошо пропускала дым, а главное - это была всетаки
трубка, о которой я столько мечтал, так как привык курить с очень давне-
го времени. На нашем корабле были трубки, но, когда я перевозил оттуда
вещи, я не знал, что на острове растет табак, и решил, что не стоит их
брать.
К атому времени я обнаружил, что мои запасы пороха начинают заметно
убывать. Это чрезвычайно встревожило и огорчило меня, так как нового по-
роха достать было неоткуда. Что же я буду делать, когда у меня выйдет
весь порох? Как я буду тогда охотиться на коз и птиц? Неужели я до конца
моих дней останусь без мясной пищи?
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Робинзон приручает диких коз
На одиннадцатом году моего пребывания на острове, когда порох стал у
меня истощаться, я начал серьезно подумывать, как бы найти способ ловить
диких коз живьем. Больше всего мне хотелось поймать матку с козлятами.
Вначале я ставил силки, и козы нередко попадались в них. Но от этого
мне было мало пользы: козы съедали приманку, а потом разрывали силки и
преспокойно убегали на волю. К сожалению, у меня не было проволоки, и
приходилось делать силки из бечевок.
Тогда я решил попробовать волчьи ямы. Зная места, где козы паслись
чаще всего, я выкопал там три глубокие ямы, накрыл их плетенками
собственного изготовления и положил на каждую плетенку охапку колосьев
риса и ячменя. Вскоре я убедился, что козы посещают мои ямы: колосья бы-
ли съедены и кругом виднелись следы козьих копыт. Тогда я устроил насто-
ящие западни и на другой же день нашел в одной яме большого старого коз-
ла, а в другой - трех козлят: одного самца и двух самок.
Старого козла я выпустил на волю, потому что не знал, что с ним де-
лать. Он был такой дикий и злой, что взять его живым было нельзя (я бо-
ялся войти к нему в яму), а убивать его было незачем. Как только я при-
поднял плетенку, он выскочил из ямы и пустился бежать со всех ног.
Впоследствии мне пришлось убедиться, что голод укрощает даже львов.
Но тогда я этого не знал. Если бы я заставил козла поголодать дня
три-четыре, а потом принес ему воды и немного колосьев, он сделался бы
смирным не хуже моих козлят.
Козы вообще очень умны и послушны. Если с ними хорошо обращаться, их
ничего не стоит приручить.
Но, повторяю, в то время я этого не знал. Выпустив козла, я подошел к
той яме, где сидели козлята, вытащил всех трех по одному, связал вместе
веревкой и с трудом приволок их домой.
Довольно долго я не мог заставить их есть. Кроме молока матери, они
еще не знали другой пищи. Но, когда они порядком проголодались, я бросил
им несколько сочных колосьев, и они мало-помалу принялись за еду. Вскоре
они привыкли ко мне и сделались совсем ручными.
С тех пор я начал разводить коз. Мне хотелось, чтобы у меня было це-
