если они разбудили ее, когда схватили, то она кричала напрасно: меня там
не было!.. Ага, цыганки, вы сожрали мое дитя! Теперь идите смотреть, как
умрет ваше!
Невозможно было понять, хохочет или лязгает зубами это разъяренное
существо. День только еще занимался. Словно пепельной пеленой была по-
дернута вся эта сцена, и все яснее и яснее вырисовывалась на площади ви-
селица. С противоположного берега, от моста Богоматери, все явственнее
доносился до слуха несчастной осужденной конский топот.
- Сударыня! - воскликнула она, ломая руки и падая на колени, растер-
занная, отчаявшаяся, обезумевшая от ужаса. - Сударыня, сжальтесь надо
мной! Они приближаются! Я ничего вам не сделала! Неужели вы хотите, что-
бы я умерла на ваших глазах такой лютой смертью? Я уверена, что в вашем
сердце есть жалость! Мне страшно! Дайте мне убежать! Отпустите меня!
Сжальтесь! Я не хочу умирать!
- Отдай моего ребенка! - твердила затворница.
- Сжальтесь! Сжальтесь!
- Отдай ребенка!
- Отпустите меня, ради бога!
- Отдай ребенка!
Обессилевшая, сломленная, девушка опять повалилась на землю; глаза ее
казались стеклянными, как у мертвой.
- Увы! - пролепетала она. - Вы ищете свою дочь, а я своих родителей.
- Отдай мою крошку Агнессу! - продолжала Гудула. - Ты не знаешь, где
она? Так умри! Я объясню тебе. Послушай, я была гулящей девкой, у меня
был ребенок, и его у меня отняли! Это сделали цыганки. Теперь ты понима-
ешь, почему ты должна умереть? Когда твоя мать-цыганка придет за тобой,
я скажу ей: "Мать, погляди на эту виселицу!" А может, ты вернешь мне ди-
тя? Может, ты знаешь, где она, моя маленькая дочка? Иди, я покажу тебе.
Вот ее башмачок, - это все, что мне от нее осталось. Ты не знаешь, где
другой? Если знаешь, скажи, и если это даже на другом конце света, я по-
ползу за ним на коленях.
Произнося эти слова, она другой рукой показывала цыганке из-за решет-
ки маленький вышитый башмачок. Уже настолько рассвело, что можно было
разглядеть его форму и цвет.
- Покажите мне башмачок! - сказала, трепеща, цыганка. - Боже мой! Бо-
же!
Свободной рукой она быстрым движением раскрыла украшенную зелеными
бусами ладанку, которая висела у нее на шее.
- Ладно! Ладно! - ворчала про себя Гудула. - Хватайся за свой
дьявольский амулет!
Вдруг ее голос оборвался, и, задрожав всем телом, она испустила
вопль, вырвавшийся из самых глубин ее души:
- Дочь моя!
Цыганка вынула из ладанки точь-в-точь такой же башмачок. К башмачку
был привязан кусочек пергамента, на котором было написано заклятие:
Еще один такой найди,
И мать прижмет тебя к груди
Мгновенно сличив башмачки и прочтя надпись на пергаменте, затворница
припала к оконной решетке лицом, сиявшим неземным счастьем.
- Дочь моя! Дочь моя! - крикнула она.
- Мать моя! - ответила цыганка.
Перо бессильно описать эту встречу.
Стена и железные прутья решетки разделяли их.
- О эта стена! - воскликнула затворница. - Видеть тебя и не обнять!
Дай руку! Дай руку!
Девушка просунула в оконце руку, затворница припала к ней, прильнула
к ней губами и замерла в этом поцелуе, не подавая иных признаков жизни,
кроме судорожного рыдания, по временам сотрясавшего все ее тело. Слезы
ее струились ручьями в молчании, во тьме, подобно ночному дождю. Бедная
мать потоками изливала на эту обожаемую руку темный, бездонный таившийся
в ее душе источник слез, где капля за каплей пятнадцать лет копилась ее
мука.
Вдруг она вскочила, отбросила со лба длинные пряди седых волос и, не
говоря ни слова, принялась обеими руками, яростнее, чем львица, раскачи-
вать решетку своего логова. Прутья не подавались. Тогда она бросилась в
угол своей кельи, схватила тяжелый камень, служивший ей изголовьем, и с
такой силой швырнула его в решетку, что один из прутьев, брызнув искра-
ми, сломался. Второй удар надломил старую крестообразную перекладину,
которой было загорожено окно. Старуха голыми руками сломала оставшиеся
прутья и согнула их ржавые концы. В иные мгновения руки женщины обладают
нечеловеческой силой.
Расчистив таким образом путь, на что ей понадобилось не более одной
минуты, она схватила дочь за талию и втащила в свою нору.
- Сюда! Я спасу тебя от гибели! - бормотала она.
Осторожно опустив дочь на землю, затворница снова подняла ее и стала
носить на руках, словно та все еще была ее малюткой Агнессой. Она ходила
взад и вперед по узкой келье, опьяненная, обезумевшая, торжествующая.
Придя в неистовство, она кричала, пела, целовала дочь, что-то говорила
ей, разражалась хохотом, исходила слезами.
- Дочь моя! Дочь моя! - говорила она. - Моя дочь со мной! Вот она!
Милосердный Господь вернул мне ее. Эй вы! Идите все сюда! Есть там
кто-нибудь? Пусть взглянет, моя дочь со мной! Иисусе сладчайший, как она
прекрасна! Пятнадцать лет ты заставил меня ждать, милосердный боже, для
того, чтобы вернуть ее мне красавицей. Так, значит, цыганки не сожрали
eel Кто же это выдумал? Доченька! Доченька, поцелуй меня! Добрые цыган-
ки! Я люблю цыганок... Да, это ты! Так вот почему мое сердце всегда тре-
петало, когда ты проходила мимо! А я-то думала, что это от ненависти!
Прости меня, моя Агнесса, прости меня! Я казалась тебе очень злой, не
правда ли? Я люблю тебя... Где твоя крошечная родинка на шейке, где она?
Покажи! Вот она! О, как ты прекрасна! Это я вам подарила ваши огромные
глаза, сударыня. Поцелуй меня. Я люблю тебя! Теперь мне все равно, что у
других матерей есть дети, теперь мне до этого нет дела. Пусть они придут
сюда. Вот она, моя дочь. Вот ее шейка, ее глазки, ее волосы, ее ручка.
Видали вы кого-нибудь прекраснее, чем она? О, я ручаюсь вам, что у
нее-то уж будут поклонники! Пятнадцать лет я плакала. Вся красота моя
истаяла - и вновь расцвела в ней. Поцелуй меня!
Она шептала ей безумные слова, все очарование которых таилось в их
выразительности. Она привела в такой беспорядок одежду молодой девушки,
что та краснела; она гладила ее шелковистые волосы, целовала ее ноги,
колени, лоб, глаза и всем восхищалась. Девушка подчинялась всему и лишь
изредка тихонько, с бесконечной нежностью повторяла:
- Матушка!
- Видишь ли, доченька, - говорила затворница, прерывая свою речь по-
целуями, - я буду очень любить тебя. Мы уедем отсюда. Мы будем счастли-
вы! Я получила кое-какое наследство в Реймсе, на нашей родине. Ты пом-
нишь Реймс? Ах нет, ты не можешь его помнить, ты была еще крошкой! Если
бы ты знала, какая ты была хорошенькая, когда тебе было четыре месяца! У
тебя были такие крошечные ножки, что любоваться ими приходили даже из
Эперне, а ведь это за семь лье от Реймса! У нас будет свое поле, свой
домик. Ты будешь спать в моей постели. Боже мой! Боже мой! Кто бы мог
этому поверить! Моя дочь со мной!
- Матушка! - продолжала девушка, справившись, наконец, со своим вол-
нением. - Цыганка все это мне предсказывала. Была одна добрая цыганка,
которая всегда заботилась обо мне, как кормилица, - она умерла в прошлом
году. Это она надела мне на шею ладанку. Она постоянно твердила: "Малют-
ка! Береги эту вещичку. Это сокровище. Она поможет тебе найти мать. Ты
носишь мать свою на груди". Цыганка это предсказала!
Вретишница вновь сжала дочь в объятиях.
- Дай я тебя поцелую! Ты так мило все это рассказываешь! Когда мы
приедем на родину, то пойдем в церковь и обуем в эти башмачки статую
младенца Иисуса. Мы должны это сделать для милосердной пречистой Девы.
Боже мой! Какой у тебя прелестный голосок! Когда ты сейчас говорила со
мною, твоя речь звучала, как музыка! Боже всемогущий! Я нашла своего ре-
бенка! Это невероятно! Если я не умерла от такого счастья, от чего же
тогда можно умереть?
И тут она опять принялась хлопать в ладоши, смеяться и восклицать:
- Мы будем счастливы!
В эту минуту со стороны моста Богоматери и с набережной в келью до-
неслись бряцанье оружия и все приближавшийся конский топот. Цыганка в
отчаянии бросилась в объятия вретишницы:
- Матушка! Спаси меня! Они идут!
Затворница побледнела.
- О небо! Что ты говоришь! Я совсем забыла. За тобой гонятся! Что же
ты сделала?
- Не знаю, - ответила несчастная девушка, - но меня приговорили к
смерти.
- К смерти! - воскликнула Гудула, пошатнувшись, словно сраженная мол-
нией. - К смерти! - медленно повторила она, пристально глядя на дочь.
- Да, матушка, - растерянно продолжала девушка. - Они хотят меня
убить. Вот они идут за мной. Эта виселица - для меня! Спаси меня! Спаси
меня! Они уже близко! Спаси меня!
Затворница несколько мгновений стояла, словно каменное изваяние, за-
тем, с сомнением покачав головой, разразилась хохотом, своим ужасным
прежним хохотом:
- О! О! Нет, ты бредишь! Как бы не так! Потерять ее - и чтобы это
длилось пятнадцать лет, а потом найти - и только на одну минуту! И ее
отберут у меня! Отнимут теперь, когда она прекрасна, когда она уже вы-
росла, когда она говорит со мной, когда она любит меня! Они придут сож-
рать ее на моих глазах, на глазах матери! Нет! Это невозможно! Милосерд-
ный Господь не допустит этого.
Конный отряд, видимо, остановился, и чей-то голос крикнул издали:
- Сюда, господин Тристан! Священник сказал, что мы найдем ее возле
Крысиной норы.
Снова послышался конский топот.
Затворница вскочила с отчаянным воплем.
- Беги! Беги, дитя мое! Я вспомнила все! Ты права. Это идет твоя
смерть! О ужас! Проклятье! Беги!
Она просунула голову в оконце и быстро отшатнулась.
- Стой! - тихо, отрывисто и мрачно сказала она, судорожно сжимая руку
цыганки, помертвевшей от ужаса. - Стой! Не дыши! Везде солдаты. Тебе не
убежать. Слишком светло.
Сухие ее глаза горели. Она умолкла. Большими шагами ходила она по
келье. Время от времени останавливалась и, вырывая у себя клок седых во-
лос, рвала их зубами.
Вдруг она сказала:
- Они приближаются. Я с ними поговорю. Спрячься сюда, в этот угол.
Они не заметят тебя. Я скажу, что ты убежала, что я тебя не удержала, и
поклянусь Богом.
Она отнесла свою дочь в самый дальний угол кельи, куда снаружи нельзя
было заглянуть. Там она усадила ее, позаботившись о том, чтобы руки и
ноги ее не выступали из мрака, распустила ее черные волосы и, прикрыв
ими белое ее платье, поставила перед ней свою кружку и камень -
единственное ее имущество, - уверенная в том, что эта кружка и этот ка-
мень помогут ей скрыть дочь. Немного успокоившись, она упала на колени и
принялась молиться. День только занимался, и Крысиная нора еще тонула во
тьме.
В это мгновение возле самой кельи послышался зловещий голос священни-
ка.
- Сюда! - кричал он. - Сюда, капитан Феб де Шатопер!
При звуке этого имени, этого голоса Эсмеральда, притаившаяся в своем
углу, зашевелилась.
- Не двигайся! - прошептала Гудула.
В ту же секунду у кельи послышался шум голосов, конский топот и бря-
цанье оружия. Мать вскочила и встала перед оконцем, чтобы загородить
его. Она увидела большой вооруженный отряд пешей и конной стражи, выст-
роившийся на Гревской площади. Начальник спрыгнул с лошади и подошел к
ней.
- Старуха! - сказал этот свирепого вида человек затворнице. - Мы ищем
ведьму, чтобы ее повесить. Нам сказали, что она у тебя.
Несчастная мать постаралась принять самый равнодушный вид.
- Не понимаю, что вы такое говорите, - ответила она.
Человек продолжал:
- Черт возьми! Что же он нам напел, этот сумасшедший архидьякон? Где
он?
- Он исчез, господин, - ответил один из стрелков.
- Ну, старая дура, - продолжал начальник, - не врать! Тебе поручили
стеречь колдунью. Куда ты ее девала?
Затворница, боясь отнекиваться, чтобы не возбудить подозрений, угрюмо
и с показным простодушием ответила:
- Если вы говорите об этой высокой девчонке, которую мне час тому на-
