Архидьякон изнемогал. По его лысому лбу катился пот, из-под ногтей на
камни сочилась кровь, колени были в ссадинах.
Он слышал, как при каждом усилии, которое он делал, его сутана, заце-
пившаяся за желоб, трещала и рвалась. В довершение несчастья желоб окан-
чивался свинцовой трубой, гнувшейся под тяжестью его тела Архидьякон
чувствовал, что труба медленно подается Несчастный сознавал, что, когда
усталость сломит его руки, когда его сутана разорвется, когда свинцовая
труба сдаст, падение неминуемо, и ужас леденил его сердце. Порой он уст-
ремлял блуждающий взгляд на тесную площадку футов на десять ниже, обра-
зуемую архитектурным украшением, и молил небо из глубины своей отчаяв-
шейся души послать ему милость - окончить свой век на этом пространстве
в два квадратных фута, даже если ему суждено прожить сто лет. Один раз
он взглянул вниз на площадь, в бездну; когда он поднял голову, веки его
были сомкнуты, а волосы стояли дыбом.
Было что-то страшное в молчании этих двух человек. В то время как ар-
хидьякон в нескольких футах от Квазимодо погибал лютой смертью. Квазимо-
до плакал и смотрел на Гревскую площадь.
Архидьякон, видя, что все его попытки только расшатывают его послед-
нюю хрупкую опору, решил больше не шевелиться. Обхватив желоб, он висел
едва дыша, неподвижно, чувствуя лишь судорожное сокращение мускулов жи-
вота, подобное тому, какое испытывает человек во сне, когда ему кажется,
что он падает. Его остановившиеся глаза были болезненно и изумленно рас-
ширены. Но почва постепенно уходила из-под него, пальцы скользили по же-
лобу, руки слабели, тело становилось тяжелее. Поддерживавшая его свинцо-
вая труба все ниже и ниже склонялась над бездной.
Он видел под собой - и это было ужасно - кровлю Сен-Жан-ле-Рон, ка-
завшуюся такой маленькой, точно перегнутая пополам карта. Он глядел на
бесстрастные изваяния башни, повисшие, как и он, над пропастью, но без
страха за себя, без сожаления к нему. Все вокруг было каменным: прямо
перед ним - раскрытые пасти чудовищ, под ним, в глубине площади - мосто-
вая, над его головой - плакавший Квазимодо.
На Соборной площади стояли добродушные зеваки и спокойно обсуждали,
кто этот безумец, который таким странным образом забавлялся. Священник
слышал, как они говорили, - их высокие, звучные голоса долетали до него:
- Да ведь он сломит себе шею!
Квазимодо плакал.
Наконец архидьякон, с пеной бешенства и ужаса на губах, понял, что
его усилия тщетны. Все же он собрал остаток сил для последней попытки.
Он подтянулся на желобе, коленями оттолкнулся от стены, уцепился руками
за расщелину в камне, и ему удалось подняться приблизительно на один
фут; но от этого толчка конец поддерживавшей его свинцовой трубы сразу
погнулся. Одновременно порвалась его сутана. Чувствуя, что он потерял
всякую опору, что только его онемевшие слабые руки еще за что-то цепля-
ются, несчастный закрыл глаза и выпустил желоб. Он упал.
Квазимодо смотрел на то, как он падал.
Падение с такой высоты редко бывает отвесным. Архидьякон, полетевший
в пространство, сначала падал вниз головою, вытянув руки, затем нес-
колько раз перевернулся в воздухе. Ветер отнес его на кровлю одного из
соседних домов, и несчастный об нее ударился Однако, когда он долетел до
нее, он был еще жив Звонарь видел, как он, пытаясь удержаться, цеплялся
за нее пальцами. Но поверхность была слишком поката, а он уже обессилел.
Он скользнул вниз по крыше, как оторвавшаяся черепица, и грохнулся на
мостовую. Там он остался лежать неподвижно.
Тогда Квазимодо поднял глаза на цыганку, тело которой, вздернутое на
виселицу, билось под белой одеждой в последних предсмертных содроганиях,
потом взглянул на архидьякона, распростертого у подножия башни, потеряв-
шего человеческий образ, и с рыданием, всколыхнувшим его уродливую
грудь, произнес:
- Это все, что я любил!
III. Брак Феба
Под вечер того же дня, когда судебные приставы епископа подняли на
Соборной площади изувеченный труп архидьякона. Квазимодо исчез из Собора
Богоматери.
По поводу этого происшествия ходило множество слухов. Никто не сомне-
вался в том, что пробил час, когда, в силу их договора. Квазимодо, то
есть дьявол, должен был унести с собой Клода Фролло, то есть колдуна.
Утверждали, что Квазимодо, чтобы взять душу Фролло, разбил его тело, по-
добно тому, как обезьяна разбивает скорлупу ореха, чтобы съесть ядро.
Вот почему архидьякон не был погребен в освященной земле.
Людовик XI опочил год спустя, в августе месяце 1483 года.
Пьеру Гренгуару удалось спасти козочку и добиться успеха как драма-
тургу. По-видимому, отдав дань множеству безрассудных увлечений - астро-
логии, философии, архитектуре, герметике, - он вернулся к драматургии,
самому безрассудному из всех. Это он называл своим "трагическим концом".
Вот что можно прочесть по поводу его успехов как драматурга в счетах
епархии за 1483 год:
"Жеану Маршану, плотнику, и Пьеру Гренгуару, сочинителю, которые пос-
тавили и сочинили мистерию, сыгранную в парижском Шатле в день приезда
папского посла, на вознаграждение лицедеев, одетых и обряженных, как
требовалось для мистерии, а равно и на устройство подмостков - всего -
сто ливров"
Феб де Шатопер тоже кончил трагически. Он женился
IV. Брак Квазимодо
Мы упоминали о том, что Квазимодо исчез из Собора Богоматери в самый
день смерти цыганки и архидьякона. И действительно, его никто уже не ви-
дел, никто не знал, что с ним сталось.
В ночь после казни Эсмеральды помощники палача сняли ее труп с висе-
лицы и по обычаю отнесли его в склеп Монфокона.
Монфокон, по словам Соваля, был "самой древней и самой великолепной
виселицей королевства". Между предместьями Тампль и Сен-Мартен, прибли-
зительно в ста шестидесяти саженях от крепостной стены Парижа, на расс-
тоянии нескольких выстрелов от деревни Куртиль, на пологой, однако дос-
таточно высокой, видной издалека горке возвышалось, слегка напоминая
кельтский кромлех, своеобразное сооружение, где также приносились чело-
веческие жертвы.
Представьте себе на вершине мелового холма большой каменный паралле-
лепипед высотою в пятнадцать футов, шириною в тридцать, длиною в сорок,
с дверью, наружной лестницей и площадкой На этой площадке - шестнадцать
громадных столбов из необтесанного камня высотою в тридцать футов, рас-
положенных колоннадой по трем сторонам массивного основания и соединен-
ных между собою наверху крепкими балками, с которых, через правильные
промежутки, свисали цепи, на каждой цепи - скелет. Неподалеку на равнине
- каменное распятие и две второстепенные виселицы, которые словно отпоч-
ковались от главной Над всем этим высоко в небе непрерывное кружение во-
ронья. Таков был Монфокон.
В конце XV столетия страшная виселица, воздвигнутая в 1328 году, была
уже сильно разрушена Брусья источили черви, цепи заржавели, столбы позе-
ленели от плесени. Кладка из тесаного камня расселась, площадка, по ко-
торой не ступала нога человека, поросла травой. Жутким силуэтом вырисо-
вывалось это сооружение на небе, особенно ночью, когда по белым черепам
скользили лунные блики и ночной ветер, задевая цепи и скелеты, шевелил
их во мраке. Одной этой виселицы было достаточно, чтобы наложить злове-
щую тень на всю окрестность.
Каменная кладка, служившая фундаментом этому отвратительному сооруже-
нию, была полой. В ней находился обширный подвал, прикрытый сверху ста-
рой железной, уже погнувшейся решеткой, куда сваливали не только челове-
ческие трупы, падавшие с цепей Монфокона, но и тела всех несчастных, ко-
торых казнили на других постоянных виселицах Парижа. В этой глубокой
свалке, где превратилось в прах столько человеческих останков и столько
преступлений, сложили свои кости многие из великих мира сего и многие
невиновные, начиная от невинно осужденного Ангерана де Мариньи, обновив-
шего Монфокон, и кончая адмиралом Колиньи, замкнувшим круг Монфокона, -
тоже невинно осужденным.
Что же касается таинственного исчезновения Квазимодо, то вот все, что
нам удалось разузнать.
Спустя полтора или два года после событий, завершивших эту историю,
когда в склеп Монфокона пришли за трупом повешенного два дня назад
Оливье ле Дена, которому Карл VIII даровал милость быть погребенным в
Сен-Лоране, в более достойном обществе, то среди отвратительных челове-
ческих остовов нашли два скелета, из которых один, казалось, сжимал дру-
гой в своих объятиях. Один скелет был женский, сохранивший на себе еще
кое-какие обрывки некогда белой одежды и ожерелье вокруг шеи из зерен
лавра, с небольшой шелковой ладанкой, украшенной зелеными бусинками,
открытой и пустой Эти предметы представляли по-видимому такую незначи-
тельную ценность, что даже палач не польстился на них. Другой скелет,
крепко обнимавший первый, был скелет мужчины. Заметили, что спинной хре-
бет его был искривлен, голова глубоко сидела между лопаток, одна нога
была короче другой. Но его шейные позвонки оказались целыми, из чего
явствовало, что он не был повешен. Следовательно, человек этот пришел
сюда сам и здесь умер. Когда его захотели отделить от скелета, который
он обнимал, он рассыпался прахом.
ПРИМЕЧАНИЕ К ВОСЬМОМУ ИЗДАНИЮ
По ошибке было объявлено, что это издание будет дополнено новыми гла-
вами. Следовало сказать - главами неизданными. В самом деле, если под
новыми подразумевать заново написанные, то главы, добавленные к этому
изданию, не могут считаться новыми. Они были написаны одновременно со
всем романом, вытекали из одного и того же замысла и всегда составляли
часть рукописи Собора Парижской Богоматери. Более того, автор не мыслит,
каким образом можно было бы дополнить подобного рода сочинение вставка-
ми, написанными позже. Это зависит не от нас. По мнению автора, роман, в
силу известного закона, зарождается сразу, со всеми своими главами, дра-
ма - со всеми своими сценами. Не думайте, что можно произвольно изменять
количество частей единого целого, этого таинственного микрокосма, кото-
рый вы именуете драмой или романом. Прививка или спайка плохо срастаются
с такого рода произведением. Оно должно вылиться сразу в определенную
форму и сохранять ее. Написав произведение, не передумывайте, не поправ-
ляйте его. Как только книга вышла в свет, как только пол этого произве-
дения, мужской или женский, признан и утвержден, как только новорожден-
ный издал первый крик, - он уже рожден, существует, он таков, каков
есть; ни отец, ни мать уже ничего не могут изменить; он принадлежит воз-
духу и солнцу, предоставьте ему жить или умереть таким, каким он создан.
Ваша книга неудачна? Тем более! Не прибавляйте глав к неудачной книге.
Ваша книга неполна? Ее следовало сделать полной, зачиная ее. Ваше дерево
искривлено? Вам уже его не выпрямить! Ваше произведение худосочно? Ваш
роман не жизнеспособен? Вы не вдохнете в него дыхание жизни, которого
ему недостает! Ваша драма рождена хромой? Поверьте мне что не стоит
приставлять ей деревянную ногу.
Итак, автор придает особое значение тому, чтобы читатели не считали
вновь опубликованные главы написанными именно для этого нового издания.
Если они не были опубликованы ни в одном из предшествующих изданий, то
это произошло по очень простой причине. В то время, когда Собор Парижс-
кой Богоматери печатался впервые, тетрадь, содержавшая эти три главы,
затерялась. Нужно было либо написать их вновь, либо обойтись без них.
Автор решил, что две довольно объемистые главы касаются искусства и ис-
тории, не затрагивая существа драмы и романа; читатели не заметят их ис-
чезновения, только автор будет посвящен в тайну этого пробела. Он решил
этим пренебречь. К тому же, если быть откровенным до конца, над необхо-
