Чтобы расширить отверстие, достаточно было вынуть под оконцем один
ряд каменной кладки. Когда мать услышала удары кирок и ломов, пробивав-
ших ее крепость, она испустила ужасающий вопль и стала с невероятной
быстротой кружить по келье, - эту повадку дикого зверя приобрела она,
сидя в своей клетке. Она молчала, но глаза ее горели. У стрелков захоло-
нуло сердце.
Внезапно она схватила свой камень и, захохотав, с размаху швырнула
его в стрелков. Камень, брошенный неловко, ибо руки ее дрожали, упал к
ногам коня Тристана, никого не задев. Затворница заскрежетала зубами.
Хотя солнце еще не совсем взошло, но было уже светло, и чудесный ро-
зоватый отблеск лег на старые полуразрушенные трубы Дома с колоннами.
Это был тот час, когда обитатели чердаков, просыпающиеся раньше всех,
весело отворяют свои оконца, выходящие на крышу. Поселяне и торговцы
фруктами, верхом на осликах, потянулись на рынки через Гревскую площадь.
Задерживаясь на мгновение возле отряда стрелков, собравшихся вокруг Кры-
синой норы, они с удивлением смотрели на них, а затем продолжали свой
путь.
Затворница сидела возле дочери, заслонив ее и прикрыв своим телом, с
остановившимся взглядом прислушиваясь к тому, как лежавшее без движения
несчастное дитя шепотом повторяло: "Феб! Феб!"
По мере того как работа стражи, ломавшей стену, подвигалась вперед,
мать невольно откидывалась и все сильнее прижимала девушку к стене.
Вдруг она заметила (она не спускала глаз с камня), что камень подался, и
услышала голос Тристана, подбодрявшего солдат. Она очнулась от своего
недолгого оцепенения и закричала. Голос ее то резал слух, как скрежет
пилы, то захлебывался, словно все проклятия теснились в ее устах, чтобы
разом вырваться наружу.
- О-о-о! Какой ужас! Разбойники! Неужели вы в самом деле хотите от-
нять у меня дочь? Я же вам говорю, что это моя дочь! Подлые, низкие па-
лачи! Гнусные, грязные убийцы! Помогите! Помогите! Пожар! Неужто они от-
нимут у меня мое дитя? Кого же тогда называют милосердным богом?
Затем она с пеной у рта, с блуждающим взором, стоя на четвереньках и
ощетинясь, словно пантера, обратилась к Тристану:
- Ну-ка, подойди, попробуй взять у меня мою дочь! Ты что, не понима-
ешь? Женщина говорит тебе, что это ее дочь! Знаешь ли ты, что значит
дочь? Эй ты, волк! Разве ты никогда не спал со своей волчицей? Разве у
тебя никогда не было волчонка? А если у тебя есть детеныши, то, когда
они воют" разве у тебя не переворачивается нутро?
- Вынимайте камень, - приказал Тристан, - он чуть держится.
Рычаги приподняли тяжелую плиту. Как мы уже упоминали, это был пос-
ледний оплот несчастной матери. Она бросилась на нее, она хотела ее
удержать, она царапала камень ногтями. Но массивная глыба, сдвинутая с
места шестью мужчинами, вырвалась у нее из рук и медленно, по железным
рычагам, соскользнула на землю.
Видя, что вход готов, мать легла поперек отверстия, загораживая про-
лом своим телом, колотясь головою о камень, ломая руки, крича охрипшим
от усталости, еле слышным голосом: "Помогите! Пожар! Горим!"
- Теперь берите девчонку! - все так же невозмутимо приказал Тристан.
Мать окинула стрелков таким грозным взглядом, что они охотнее бы по-
пятились, чем пошли на приступ.
- Ну же, - продолжал Тристан, - Анриэ Кузен, вперед!
Никто не тронулся с места.
- Клянусь Христовой башкой! - выругался Тристан. - Струсили перед ба-
бой! А еще солдаты!
- Да разве это женщина, господин? - заметил Анриэ Кузен.
- У нее львиная грива! - заметил другой.
- Вперед! - приказал начальник. - Отверстие широкое. Пролезайте по
трое в ряд, как в брешь при осаде Понтуаза. Пора с этим покончить, кля-
нусь Магометом! Первого, кто повернет назад, я разрублю пополам!
Очутившись между двумя опасностями - матерью и начальником, - стрел-
ки, после некоторого колебания, решили направиться к Крысиной норе.
Затворница, стоя на коленях, отбросила с лица волосы и беспомощно
уронила худые исцарапанные руки. Крупные слезы выступили у нее на глазах
и одна за другой побежали по бороздившим ее лицо морщинам, словно ручей
по проложенному руслу. Она заговорила таким умоляющим, нежным, кротким и
таким хватающим за душу голосом, что вокруг Тристана не один старый воя-
ка с сердцем людоеда утирал себе глаза.
- Милостивые государи! Господа стражники! Одно только слово! Я должна
вам кое-что рассказать! Это моя дочь, понимаете? Моя дорогая малютка
дочь, которую я когда-то утратила! Послушайте, это целая история. Предс-
тавьте себе, я очень хорошо знаю господ стражников. Они всегда были доб-
ры ко мне, еще в ту пору, когда мальчишки бросали в меня камнями за мою
распутную жизнь. Послушайте! Вы оставите мне дочь, когда узнаете все! Я
несчастная уличная девка. Ее украли у меня цыганки. И это так же верно,
как то, что пятнадцать лет я храню у себя ее башмачок. Вот он, глядите!
Вот какая у нее была ножка. В Реймсе! Шантфлери! Улица Великой скорби!
Может, слышали? То была я в дни вашей юности. Хорошее было времечко!
Неплохо было провести со мной часок. Вы ведь сжалитесь надо мной, госпо-
да, не правда ли? Ее украли у меня цыганки, и пятнадцать лет они прятали
ее от меня. Я считала ее умершей. Подумайте, друзья мои, - умершей! Пят-
надцать лет я провела здесь, в этом погребе, без огня зимой. Тяжко это
было. Бедный дорогой башмачок! Я так стенала, что милосердный господь
услышал меня. Нынче ночью он возвратил мне дочь. Это чудо господне. Она
не умерла. Вы ее не отнимете у меня, я знаю. Если бы вы хотели взять ме-
ня, это дело другое, но она дитя, ей шестнадцать лет! Дайте же ей нас-
мотреться на солнце! Что она вам сделала? Ничего. Да и я тоже. Если бы
вы только знали! Она - все, что у меня есть на свете! Глядите, какая я
старая. Ведь это божья матерь ниспослала мне свое благословенье! А вы
все такие добрые! Ведь вы же не знали, что это моя дочь, ну, а теперь вы
это знаете! О! Я так люблю ее! Господин главный начальник! Легче мне
распороть себе живот, чем увидеть хоть маленькую царапинку на ее пальчи-
ке! У вас такое доброе лицо, господин! Теперь, когда я вам все рассказа-
ла, вам все стало понятно, не правда ли? О, у вас тоже была мать, госпо-
дин! Ведь вы оставите мне мое дитя? Взгляните: я на коленях умоляю вас
об этом, как молят самого Иисуса Христа! Я ни у кого ничего не прошу. Я
из Реймса, милостивые господа, у меня там есть клочок земли, доставшийся
мне от моего дяди Майе Прадона. Я не нищенка. Мне ничего не надо, -
только мое дитя! О! Я хочу сохранить мое дитя! Господь-вседержитель вер-
нул мне его не напрасно! Король! Вы говорите, король? Но разве для него
такое уж большое удовольствие, если убьют мою малютку? И потом, король
добрый. Это моя дочь! Моя, моя дочь! А не короля! И не ваша! Я хочу уе-
хать! Мы хотим уехать! Вот идут две женщины, из которых одна мать, а
другая дочь, ну и пусть себе идут! Дайте же нам уйти! Мы обе из Реймса.
О! Вы все очень добрые, господа стражники. Я всех вас так люблю!.. Вы не
возьмете у меня мою дорогую крошку, это невозможно! Ведь правда, это не-
возможно? Мое дитя! Дитя мое!
Мы не в силах описать ни ее жесты, ни ее голос, ни слезы, которыми
она захлебывалась, ни руки, которые она то складывала с мольбою, то ло-
мала, ни ее улыбку, переворачивавшую душу, ни ее молящий взор, вопли,
вздохи и горестные, надрывающие сердце рыдания, которыми она сопровожда-
ла свою отрывистую, бессвязную, безумную речь. Наконец, когда она умолк-
ла, Тристан-Отшельник нахмурил брови, чтобы скрыть слезу, навернувшуюся
на его глаза - глаза тигра. Однако он преодолел свою слабость и коротко
ответил ей:
- Такова воля короля!
Потом, наклонившись к Анриэ Кузену, прошептал: "Кончай скорей!" Быть
может, грозный Тристан почувствовал, что и он может дрогнуть.
Палач и стража вошли в келью. Мать не препятствовала им, она лишь
подползла к дочери и, судорожно обхватив ее обеими руками, закрыла своим
телом.
Цыганка увидела приближавшихся к ней солдат. Ужас смерти вернул ее к
жизни.
- Мать моя! - с выражением невыразимого отчаяния крикнула она. - Ма-
тушка, они идут! Защити меня!
- Да, любовь моя, да, я защищаю тебя! - упавшим голосом ответила мать
и, крепко сжимая ее в своих объятиях, покрыла ее поцелуями. Обе - и мать
и дочь, простершиеся на земле, - не могли не вызывать сострадания.
Анриэ Кузен схватил девушку поперек туловища. Почувствовав прикосно-
вение его руки, она слабо вскрикнула и потеряла сознание. Палач, из глаз
которого капля за каплей падали крупные слезы, хотел было взять девушку
на руки. Он попытался оттолкнуть мать, руки которой словно узлом стяну-
лись вокруг стана дочери, но она так крепко обняла свое дитя, что ее не-
возможно было оторвать. Тогда Анриэ Кузен поволок из кельи девушку, а
вместе с нею и мать. У матери глаза были тоже закрыты.
К этому времени солнце взошло, и на площади уже собралась довольно
многочисленная толпа зевак, наблюдавших издали, как что-то тащат к висе-
лице по мостовой. Таков был обычай Тристана при совершении казней. Он не
любил близко подпускать любопытных.
В окнах не было видно ни души. И только на верхушке той башни Собора
Богоматери, с которой видна Гревская площадь, на ясном утреннем небе вы-
рисовывались черные силуэты двух мужчин, должно быть глядевших вниз на
площадь.
Анриэ Кузен остановился вместе со своим грузом у подножия роковой
лестницы и, с трудом переводя дыханье, - до того он был растроган, - на-
кинул петлю на прелестную шейку девушки. Несчастная почувствовала страш-
ное прикосновение пеньковой веревки. Она подняла веки и над самой своей
головой увидела простертую руку каменной виселицы. Она вздрогнула и
громким, душераздирающим голосом крикнула:
- Нет! Нет! Не хочу!
Мать, зарывшаяся головой в одежды дочери, не промолвила ни слова;
видно было лишь" как дрожало все ее тело, как жадно и торопливо целовала
она свою дочь. Палач воспользовался этой минутой, чтобы разомкнуть ее
руки, которыми она сжимала осужденную. То ли обессилев, то ли отчаяв-
шись, она не сопротивлялась. Палач взвалил девушку на плечо, и тело пре-
лестного создания, грациозно изогнувшись, запрокинулось рядом с его
большой головой. Потом он ступил на лестницу, собираясь подняться.
В эту минуту мать, скорчившаяся на мостовой, широко раскрыла глаза.
Она поднялась, лицо ее было страшно; молча, как зверь на добычу, она
бросилась на палача и вцепилась зубами в его руку. Это произошло молние-
носно. Палач взвыл от боли. К нему подбежали. С трудом высвободили его
окровавленную руку Мать хранила глубокое молчание. Ее отпихнули Голова
ее тяжело ударилась о мостовую. Ее приподняли Она упала опять. Она была
мертва.
Палач, не выпустивший девушки из рук, стал снова взбираться по лест-
нице.
II. La creatura bella bianco vestita (Dante) [154]
Когда Квазимодо увидел, что келья опустела, что цыганки здесь нет,
что, пока он защищал ее, она была похищена, он вцепился себе в волосы и
затопал ногами от нежданного горя. Затем принялся бегать по всей церкви,
разыскивая цыганку, испуская нечеловеческие вопли, усеивая плиты собора
своими рыжими волосами Это было как раз в то мгновенье, когда победонос-
ные королевские стрелки вступили в собор и тоже принялись искать цыган-
ку. Бедняга глухой помогал им, не подозревая, каковы их намерения; он
полагал, что врагами цыганки были бродяги. Он сам повел Тристана-Отшель-
ника по всем уголкам собора, отворил ему все потайные двери, проводил за
алтарь и в ризницы. Если бы несчастная еще находилась в храме, он предал
бы ее.
Когда утомленный бесплодными поисками Тристан, наконец, отступился, -
а отступался он не так-то легко, - Квазимодо продолжал искать один. От-
чаявшийся, обезумевший, он двадцать раз, сто раз обежал собор вдоль и
