- А ведь и правда! Зарево над Сите! Это горит дом судьи. Сомнений
быть не может! О мой добрый народ! Вот и ты, наконец, помогаешь мне
расправляться с дворянством!
Потом, обернувшись к фламандцам, сказал:
- Господа! Подойдите взглянуть. Ведь это отблеск пожара, не правда
ли?
Оба жителя Гента подошли к нему.
- Сильный огонь, - сказал Гильом Рим.
- О! Это мне напоминает сожжение дома господина Эмберкура, - прибавил
Копеноль, и глаза его внезапно сверкнули. - По-видимому, восстание ра-
зыгралось не на шутку.
- Вы так думаете, мэтр Копеноль? - Взгляд короля был почти так же ве-
сел, как и взгляд чулочника. - Его трудно будет подавить?
- Клянусь крестом Христовым, государь, вашему величеству придется
бросить туда не один отряд воинов!
- Ах, мне! Это другое дело! Если б я пожелал...
Чулочник смело возразил:
- Если восстание действительно столь грозно, как я полагаю, то тут
мало одних ваших желаний.
- Милейший! - сказал Людовик XI. - Двух отрядов моей стражи и одного
залпа из кулеврины достаточно, чтобы разделаться со всей этой оравой му-
жичья.
Но чулочник, невзирая на знаки, делаемые Гильомом Римом, решился, ви-
димо, не уступать королю.
- Государь! Швейцарцы были тоже мужичье, а герцог Бургундский был
знатный вельможа и плевать хотел на этот сброд. Во время битвы при Гран-
соне, государь, он кричал: "Канониры, огонь по холопам!" - и клялся свя-
тым Георгием. Но городской старшина Шарнахталь ринулся на великолепного
герцога со своей палицей и со своим народом, и от натиска мужланов в
куртках из буйволовой кожи блестящая бургундская армия разлетелась вдре-
безги, точно стекло от удара камнем. Там было немало рыцарей, перебитых
мужиками, а господина Шато-Гийона, самого знатного вельможу Бургундии,
нашли мертвым вместе с его большим серым конем на лужайке среди болот.
- Друг мой, - возразил король, - вы толкуете о битве. А тут все-
го-навсего мятеж. Мне стоит бровью повести, чтобы с этим покончить.
Фламандец невозмутимо ответил:
- Возможно, государь. Но это говорит лишь о том, что час народа еще
не пробил.
Гильом Рим счел нужным вмешаться:
- Мэтр Копеноль! Вы говорите с могущественным королем.
- Я знаю, - с важностью ответил чулочник.
- Пусть он говорит, господин Рим, друг мой, - сказал король. - Я люб-
лю такую прямоту. Мой отец Карл Седьмой говаривал, что истина занемогла.
Я же думал, что она уже мертва, так и не найдя себе духовника. Мэтр Ко-
пеноль доказывает мне, что я ошибался. - Тут он запросто положил руку на
плечо Копеноля: - Итак, вы говорите, мэтр Жак...
- Я говорю, государь, что, быть может, вы и правы, но час вашего на-
рода еще не пробил.
Людовик XI пронзительно взглянул на него:
- А когда же, мэтр, пробьет этот час?
- Вы услышите бой часов.
- Каких часов?
Копеноль все с тем же невозмутимым и простоватым видом подвел короля
к окну.
- Послушайте, государь! Вот башня, вот дозорная вышка, вот пушки, вот
горожане и солдаты. Когда с этой вышки понесутся звуки набата, когда
загрохочут пушки, когда с адским гулом рухнет башня, когда солдаты и го-
рожане с рычаньем бросятся друг на друга в смертельной схватке, вот тог-
да-то и пробьет этот час.
Лицо Людовика XI стало задумчивым и мрачным. Одно мгновение он стоял
молча, затем легонько, точно оглаживая круп скакуна, похлопал рукой по
толстой стене башни.
- Ну, нет! - сказал он. - Ведь ты не так-то легко падешь, моя добрая
Бастилия?
Живо обернувшись к смелому фламандцу, он спросил:
- Вам когда-нибудь случалось видеть восстание, мэтр Жак?
- Я сам поднимал его, - ответил чулочник.
- А что же вы делали, чтобы поднять восстание?
- Ну, это не так уж трудно! - ответил Копеноль, - можно делать на сто
ладов. Во-первых, необходимо, чтобы в городе существовало недовольство.
Это вещь не редкая. Потом - нрав жителей. Гентцы очень склонны к восста-
ниям. Они всегда любят наследника, а государя - никогда. Ну хорошо! До-
пустим, в одно прекрасное утро придут ко мне в лавку и скажут: "Дядюшка
Копеноль! Происходит то-то и то-то, герцогиня Фландрская желает спасти
своих министров, верховный судья удвоил налог на яблоневые и грушевые
дички", - или что-нибудь в этом роде. Что угодно. Я тотчас же бросаю ра-
боту, выхожу из лавки на улицу и кричу: "Грабь!" В городе всегда найдет-
ся бочка с выбитым дном. Я взбираюсь на нее и громко говорю все, что
придет на ум, все, что лежит на сердце. А когда ты из народа, государь,
у тебя всегда что-нибудь да лежит на сердце. Ну, тут собирается народ.
Кричат, бьют в набат, отобранным у солдат оружием вооружают селян, ры-
ночные торговцы присоединяются к нам, и бунт готов! И так будет всегда,
пока в поместьях будут господа, в городах - горожане, а в селениях - се-
ляне.
- Против кого же вы бунтуете? - спросил король. - Против ваших судей?
Против ваших господ?
- Все бывает. Как когда. Иной раз и против нашего герцога.
Людовик XI снова сел в кресло и, улыбаясь, сказал:
- Вот как? Ну, а у нас пока еще они дошли только до судей!
В эту минуту вошел Оливье ле Ден. За ним следовали два пажа, несшие
принадлежности королевского туалета. Но Людовика XI поразило то, что
Оливье сопровождали, кроме того, парижский прево и начальник ночной
стражи, по-видимому, совершенно растерявшиеся. Злопамятный брадобрей то-
же казался ошеломленным, но вместе с тем в нем проглядывало внутреннее
удовольствие.
Он заговорил первый:
- Государь! Прошу ваше величество простить меня за прискорбную весть,
которую я вам несу.
Король резко обернулся, прорвав ножкой кресла циновку, покрывавшую
пол.
- Что это значит?
- Государь! - продолжал Оливье ле Ден со злобным видом человека, ра-
дующегося, что может нанести жестокий удар. - Народ бунтует вовсе не
против дворцового судьи.
- А против кого же?
- Против вас, государь.
Старый король вскочил и с юношеской живостью выпрямился во весь рост.
- Объяснись, Оливье! Объяснись! Да проверь, крепко ли у тебя держится
голова на плечах, милейший. Если ты нам лжешь, то, клянусь крестом свя-
того Лоо, меч, отсекший голову герцогу Люксембургскому, не настолько еще
зазубрился, чтобы не снести прочь и твоей!
Клятва была ужасна. Только дважды в жизни Людовик XI клялся крестом
святого Лоо.
- Государь... - начал было Оливье.
- На колени! - прервал его король. - Тристан, стереги этого человека!
Оливье опустился на колени и холодно произнес:
- Государь! Ваш королевский суд приговорил к смерти какую-то кол-
дунью. Она нашла убежище в Соборе Богоматери. Народ хочет силой ее отту-
да взять. Господин прево и господин начальник ночной стражи, прибывшие
оттуда, здесь перед вами и могут уличить меня, если я говорю неправду.
Народ осаждает Собор Богоматери.
- Вот как! - проговорил тихим голосом король, побледнев и дрожа от
гнева. - Собор Богоматери! Они осаждают пресвятую Деву, милостивую мою
владычицу, в ее соборе! Встань, Оливье. Ты прав. Место Симона Радена за
тобой. Ты прав. Это против меня они поднялись. Колдунья находится под
защитой собора, а собор - под моей. А я-то думал, что взбунтовались про-
тив судьи! Оказывается, против меня!
Словно помолодев от ярости, он стал расхаживать большими шагами по
комнате. Он уже не смеялся. Он был страшен. Лисица превратилась в гиену.
Он так задыхался, что не мог произнести ни слова, губы его шевелились, а
костлявые кулаки судорожно сжимались. Внезапно он поднял голову, впавшие
глаза вспыхнули, а голос загремел, как труба:
- Хватай их, Тристан! Хватай этих мерзавцев! Беги, друг мой Тристан!
Бей их! Бей!
После этой вспышки он снова сел и с холодным, сосредоточенным бе-
шенством сказал:
- Сюда, Тристан! Здесь, в Бастилии, у нас пятьдесят рыцарей виконта
Жифа, что вместе с их оруженосцами составляет триста конников, - возьми-
те их. Здесь находится также рота стрелков королевской охраны под коман-
дой господина де Шатопера - возьмите и их. Вы - старшина цеха кузнецов,
в вашем распоряжении все люди вашего цеха - возьмите их. Во дворце
Сен-Поль вы найдете сорок стрелков из новой гвардии дофина - возьмите
их, и со всеми этими силами скорей к собору! А-а, парижская голь, ты,
значит, идешь против короны Франции, против святыни Собора Богоматери,
ты посягаешь на мир нашего государства! Истребляй их, Тристан! Уничтожай
их! А кто останется жив, того на Монфокон.
Тристан поклонился.
- Слушаю, государь!
И, помолчав, добавил:
- А что делать с колдуньей?
Этот вопрос заставил короля призадуматься.
- С колдуньей? - переспросил он. - Господин Эстутвиль! Что хотел с
ней сделать народ?
- Государь! Я полагаю, что если народ пытается вытащить ее из Собора
Богоматери, где она нашла убежище, то потому, вероятно, что ее безнака-
занность его оскорбляет, и он хочет ее повесить, - ответил парижский
прево.
Король погрузился в глубокое раздумье, а затем, обратившись к Триста-
ну-Отшельнику, сказал:
- Ну что же, мой милый, в таком случае народ перебей, а колдунью
вздерни.
- Так, так, - шепнул Рим Копенолю, - наказать народ за его желание, а
потом сделать то, что желал этот народ.
- Слушаю, государь, - молвил Тристан. - А если ведьма все еще в Собо-
ре Богоматери, то взять ее оттуда, несмотря на право убежища?
- Клянусь Пасхой! Действительно... убежище! - вымолвил король, поче-
сывая за ухом. - Однако эта женщина должна быть повешена.
И тут, словно озаренный какой-то внезапно пришедшей мыслью, он бро-
сился на колени перед своим креслом, снял шляпу, положил ее на сиденье
и, благоговейно глядя на одну из свинцовых фигурок, ее украшавших, про-
изнес, молитвенно сложив на груди руки:
- О Парижская Богоматерь! Милостивая моя покровительница, прости мне!
Я сделаю это только раз! Эту преступницу надо покарать. Уверяю тебя,
пречистая Дева, всемилостивейшая моя госпожа, что эта колдунья недостой-
на твоей благосклонной защиты. Тебе известно, владычица, что многие
очень набожные государи нарушали привилегии церкви во славу божью и в
силу государственной необходимости. Святой Гюг, епископ английский, доз-
волил королю Эдуарду схватить колдуна в своей церкви. Святой Людовик
Французский, мой покровитель, с той же целью нарушил неприкосновенность
храма святого Павла, а Альфонс, сын короля иерусалимского, - даже непри-
косновенность церкви Гроба господня. Прости же меня на этот раз, Богома-
терь Парижская! Я больше не буду так делать и принесу тебе в дар прек-
расную серебряную статую, подобную той, которую я в прошлом году пожерт-
вовал церкви Богоматери в Экуи. Аминь.
Осенив себя крестом, он поднялся с колен, надел свою шляпу и сказал
Тристану:
- Поспеши же, мой милый! Возьмите с собой господина де Шатопера. При-
кажите ударить в набат. Раздавите чернь. Повесьте колдунью. Я так ска-
зал. И я желаю, чтобы казнь совершили вы. Вы отдадите мне в этом от-
чет... Идем, Оливье, я нынче не лягу спать. Побрей-ка меня.
Тристан-Отшельник поклонился и вышел. Затем король жестом отпустил
Рима и Копеноля.
- Да хранит вас Господь, добрые мои друзья, господа фламандцы. Сту-
пайте отдохните немного. Ночь бежит, время близится к утру.
Фламандцы удалились, и когда они в сопровождении коменданта Бастилии
дошли до своих комнат, Копеноль сказал Риму:
- Гм! Я сыт по горло этим кашляющим королем! Мне довелось видеть
пьяным Карла Бургундского, но он не был так зол, как этот больной Людо-
вик Одиннадцатый.
- Это потому, мэтр Жак, - отозвался Рим, - что королевское вино сла-
ще, чем лекарство.
VI. Короткие клинки звенят.
Выйдя из Бастилии, Гренгуар с быстротой сорвавшейся с привязи лошади
пустился бежать по улице Сент-Антуан. Добежав до ворот Бодуайе, он нап-
равился к возвышавшемуся среди площади каменному распятию, словно он
