чонка вышла отворить мне в одной сорочке.
- Так, - сказал Клопен, - но на что тебе лестница?
Жеан лукаво и самоуверенно взглянул на него и прищелкнул пальцами,
как кастаньетами. Он был великолепен в эту минуту. Его голову украшал
один из тяжелых шлемов XV века, фантастические гребни которых устрашали
врагов. Шлем топорщился целым десятком клювов, так что Жеан вполне мог
бы оспаривать грозный эпитет bexeuboloc [148], данный Гомером кораблю
Нестора.
- На что она мне понадобилась, августейший король Алтынный? А вы ви-
дите ряд статуй с глупыми рожами, вон там, над тремя порталами?
- Вижу. Дальше что?
- Это галерея французских королей.
- А мне какое дело? - спросил Клопен.
- Постойте! В конце этой галереи есть дверь, которая всегда бывает
заперта только на задвижку. Я взберусь по этой лестнице, и вот я уже в
церкви.
- Дай мне взобраться первому, мальчуган!
- Ну нет, приятель, лестница-то ведь моя! Идемте, вы будете вторым.
- Чтоб тебя Вельзевул удавил! - проворчал Клопен. - Я не желаю быть
вторым.
- Ну, тогда, Клопен, поищи себе лестницу!
И Жеан пустился бежать по площади, волоча за собой свою добычу и кри-
ча: "За мной, ребята!"
В одно мгновение лестницу подняли и приставили к балюстраде нижней
галереи над одним из боковых порталов. Толпа бродяг, испуская громкие
крики, теснилась у ее подножия, чтобы взобраться по ней. Но Жеан отстоял
свое право и первым ступил на лестницу. Подъем был довольно продолжи-
тельным. Галерея французских королей ныне находится на высоте около шес-
тидесяти футов над мостовой. А в те времена одиннадцать ступеней крыльца
поднимали ее еще выше. Жеан взбирался медленно, скованный тяжелым воору-
жением, одной рукой держась за ступеньку, другой сжимая самострел. Доб-
равшись до середины лестницы, он бросил меланхолический взгляд вниз, на
тела бедных арготинцев, устилавшие паперть.
- Увы! - сказал он. - Эта груда тел достойна пятой песни Илиады.
И он опять полез вверх. Бродяги следовали за ним. На каждой ступеньке
был человек. Эту извивавшуюся в темноте линию покрытых латами спин можно
было принять за змею со стальной чешуей, ползущую по стене собора. Жеан,
поднимавшийся первым, свистом дополнял иллюзию.
Наконец школяр добрался до выступа галереи и довольно ловко вскочил
на нее при одобрительных криках воровской братии. Овладев таким образом
цитаделью, он испустил было радостный крик, но тотчас же, словно окаме-
нев, умолк. Он заметил позади одной из королевских статуй Квазимодо,
притаившегося в потемках. Глаз Квазимодо сверкал.
Прежде чем второй осаждающий успел ступить на галерею, чудовищный
горбун прыгнул к лестнице, молча схватил ее за концы своими ручищами,
сдвинул ее, отделил от стены, раскачал под вопли ужаса эту длинную, пру-
жинившую под телами лестницу, унизанную сверху донизу бродягами, и вне-
запно с нечеловеческой силой толкнул эту живую гроздь на площадь. Насту-
пила минута, когда даже у самых отважных забилось сердце. Отброшенная
назад лестница одно мгновение стояла прямо, как бы колеблясь, затем кач-
нулась, и вдруг, описав страшную дугу, радиус которой составлял во-
семьдесят футов, она, быстрее чем подъемный мост, у которого оборвались
цепи, обрушилась со всем своим человеческим грузом на мостовую. Разда-
лись ужасающие проклятия, затем все смолкло, и несколько несчастных ис-
калеченных бродяг выползло из-под груды убитых.
Только что звучавшие победные клики сменились воплями скорби и гнева.
Квазимодо стоял неподвижно, опершись о балюстраду локтями, и глядел
вниз. Он был похож на древнего меровингского короля, смотрящего из окна.
Жеан Фролло оказался в затруднительном положении. Он очутился на га-
лерее один на один с грозным звонарем, отделенный от своих товарищей от-
весной стеной в восемьдесят футов. Пока Квазимодо возился с лестницей,
школяр подбежал к дверце потайного хода, думая, что она открыта! Увы!
Глухой, выйдя на галерею, запер ее за собою. Тогда Жеан спрятался за од-
ним из каменных королей, боясь вздохнуть и устремив на страшного горбуна
растерянный взгляд, подобно человеку, который, ухаживая за женой сторожа
при зверинце и отправившись однажды на любовное свидание, ошибся местом,
когда перелезал через стену, и вдруг очутился лицом к лицу с белым мед-
ведем.
В первую минуту глухой не обратил на него внимания; наконец он повер-
нул голову и вдруг выпрямился. Он заметил школяра.
Жеан приготовился к яростному нападению, но глухой стоял неподвижно;
он лишь повернулся к школяру и смотрел на него.
- Хо! Хо! Что ты так печально смотришь на меня своим кривым глазом? -
спросил Жеан.
Молодой повеса тайком готовил свой самострел.
- Квазимодо! - крикнул он. - Я хочу заменить твою кличку. Отныне тебя
будут называть слепцом!
Он выстрелил. Оперенная стрела просвистела в воздухе и вонзилась в
левую руку горбуна. Квазимодо обратил на это столько же внимания, как
если бы она оцарапала статую короля Фарамонда. Он вытащил стрелу и спо-
койно переломил ее о свое толстое колено. Затем он бросил, вернее - уро-
нил ее обломки. Но Жеан не успел выстрелить вторично. Квазимодо, шумно
вздохнув, прыгнул, словно кузнечик, и обрушился на школяра, латы которо-
го сплющились от удара о стену.
И тогда в этом полумраке, при колеблющемся свете факелов, произошло
нечто ужасное.
Квазимодо схватил левой рукой обе руки Жеана, а Жеан не сопротивлялся
- он чувствовал, что погиб. Правой рукой горбун молча, со зловещей мед-
лительностью, стал снимать с него один за другим все его доспехи - шпа-
гу, кинжалы, шлем, латы, наручни, - словно обезьяна, шелушащая орех. Ку-
сок за куском бросал Квазимодо к своим ногам железную скорлупу школяра.
Жеан, обезоруженный, раздетый, слабый и беспомощный, во власти этих
страшных рук, даже не пытался говорить с глухим - он дерзко расхохотался
ему в лицо и, с неустрашимой беззаботностью шестнадцатилетнего мальчиш-
ки, запел песенку, которая в те времена пользовалась известностью:
Принарядился, похорошел
Прекрасный город Камбре.
Его догола Марафен раздел...
Он не кончил. Квазимодо, вскочив на парапет галереи, одной рукой
схватил школяра за ноги и принялся вращать им над бездной, словно пра-
щей. Затем раздался звук, похожий на тот, который издает разбившаяся о
стену костяная шкатулка; сверху что-то полетело и остановилось, зацепив-
шись на трети пути за выступ. Это повисло уже бездыханное тело, согнув-
шееся пополам, с переломанным хребтом и размозженным черепом.
Крик ужаса пронесся среди бродяг.
- Месть! - рычал Клопен.
- Грабить! - подхватила толпа. - На приступ! На приступ!
А затем раздался неистовый рев, в котором слились все языки, все на-
речия, все произношения. Смерть несчастного школяра охватила толпу пла-
менем ярости. Ею овладели стыд и гнев при мысли, что какойто горбун мог
так долго держать ее в бездействии перед собором. Бешеная злоба помогла
отыскать лестницы, новые факелы, и спустя несколько минут растерявшийся
Квазимодо увидел, как этот ужасный муравейник полез на приступ Собора
Богоматери. Те, у кого не было лестницы, запаслись узловатыми веревками;
те, у кого не было веревок, карабкались, хватаясь за скульптурные укра-
шения. Одни цеплялись за рубище других. Не было никакой возможности про-
тивостоять все возраставшему приливу этих ужасных лиц. Свирепые лица пы-
лали от ярости, землистые лбы заливал пот, глаза сверкали. Все эти уро-
ды, все эти рожи обступили Квазимодо; можно было подумать, что какой-то
другой храм выслал на штурм Собора Богоматери своих горгон, псов, свои
маски, своих демонов, свои самые фантастические изваяния. Они казались
слоем живых чудовищ на каменных чудовищах фасада.
Тем временем площадь вспыхнула множеством факелов. Беспорядочная кар-
тина боя, до сей поры погруженная во мраке, внезапно озарилась светом.
Соборная площадь сверкала огнями, бросая их отблеск в небо. Костер, раз-
ложенный на верхней площадке, продолжал полыхать, далеко освещая город.
Огромный силуэт башен четко выступал над крышами Парижа, образуя на этом
светлом фоне широкий черный выем. Город, казалось, всколыхнулся. Со всех
сторон доносился стонущий звон набата. Бродяги, рыча, задыхаясь, бого-
хульствуя, взбирались наверх, а Квазимодо, бессильный против такого ко-
личества врагов, дрожа за жизнь цыганки и видя, как все ближе и ближе
подвигаются к его галерее разъяренные лица, в отчаянии ломая руки, молил
небо о чуде.
V. Келья, в которой Людовик Французский читает часослов
Читатель, быть может, помнит, что за минуту перед тем, как Квазимодо
заметил в ночном мраке шайку бродяг, он, обозревая с высоты своей башни
Париж, увидел только один огонек, светившийся в окне самого верхнего
этажа высокого и мрачного здания рядом с Сент-Антуанскими воротами. Это
здание была Бастилия. Этой мерцавшей звездочкой была свеча Людовика XI.
Король Людовик XI уже два дня провел в Париже. Через день он предпо-
лагал вновь отбыть в свой укрепленный замок Монтиль-ле-Тур. Он вообще
лишь редкими и короткими наездами появлялся в своем добром городе Пари-
же, находя, что в нем недостаточно потайных ходов, виселиц и шотландских
стрелков.
Эту ночь он решил провести в Бастилии. Огромный его покой в Лувре, в
пять квадратных туаз с большим камином, украшенным изображениями двенад-
цати огромных животных и тринадцати великих пророков, с просторным ложем
(одиннадцать футов в ширину и двенадцать в длину) не очень привлекал
его. Он терялся среди всего этого величия. Король, обладавший вкусом
скромного горожанина, предпочитал каморку с узкой постелью в Бастилии. К
тому же Бастилия была лучше укреплена, чем Лувр.
"Каморка", которую король отвел себе в знаменитой государственной
тюрьме, была все же достаточно обширна и занимала самый верхний этаж ба-
шенки, возведенной на главной замковой башне. Это была уединенная круг-
лая комната, обитая блестящими соломенными циновками, с цветным потол-
ком, который перерезали балки, увитые лилиями из позолоченного олова, с
деревянными панелями, выкрашенными красивой ярко-зеленой краской, сос-
тавленной из реальгара и индиго, и усеянными розетками из белой оловян-
ной глазури.
В ней было лишь одно высокое стрельчатое окно, забранное решеткой из
медной проволоки и железных прутьев и затененное помимо этого великолеп-
ными цветными, с изображениями гербов короля и королевы, стеклами, каж-
дое из которых стоило двадцать два су.
В ней был лишь один вход, одна дверь с низкой аркой, во вкусе того
времени, изнутри обитая вышитым ковром и снабженная снаружи портиком из
ирландской сосны - хрупким сооружением тонкой, искусной столярной рабо-
ты, которое часто можно было видеть в старинных домах еще лет полтораста
назад. "Хотя они обезображивают и загромождают жилища, - говорит с отча-
янием Соваль, - тем не менее наши старики не желают расставаться с ними
и сохраняют их наперекор всему"
Но в этой комнате нельзя было найти обычного для того времени уб-
ранства - никаких скамей - ни длинных, с мягкими сиденьями, ни в форме
ларей, ни табуретов на трех ножках, ни прелестных скамеечек на резных
подставках, стоивших четыре су каждая Здесь стояло только одно роскошное
складное кресло, его деревянные части были разрисованы розами на красном
фоне, а сиденье алой кордовской кожи украшено длинной шелковой бахромой
и усеяно золотыми гвоздиками Это одинокое кресло указывало на то, что
лишь одна особа имела право сидеть в этой комнате Рядом с креслом, у са-
мого окна, стоял стол, покрытый ковром с изображениями птиц На столе -
письменный прибор в чернильных пятнах, свитки пергамента, перья и сереб-
ряный чеканный кубок. Чуть подальше - переносная печь, аналой, обитый
темнокрасным бархатом и украшенный золотыми шишечками Наконец в глубине
стояла простая кровать, накрытая покрывалом желто-красного штофа, без
