- Государь! Государь! Мятеж! - задыхаясь, повторил Жак.
Король встал с кресла, грубо схватил его за плечо и со сдержанным
гневом, искоса поглядывая на фламандцев, шепнул ему на ухо так, чтобы
слышал лишь он один:
- Замолчи или говори тише!
Новоприбывший понял и шепотом начал сбивчивый рассказ. Король слушал
спокойно. Гильом Рим обратил внимание Копеноля на лицо и на одежду но-
воприбывшего, на его меховую шапку - caputia forrata, короткую епанчу -
epitogia curta, и длинную нижнюю одежду из черного бархата, которая
изобличала в нем председателя счетной палаты.
Как только этот человек начал свои объяснения, Людовик XI, расхохо-
тавшись, воскликнул:
- Да неужели? Говори же громче, милый Куактье! Что ты там шепчешь?
Божья Матерь знает, что у нас нет никаких тайн от наших друзей-фламанд-
цев.
- Но, государь...
- Говори громче!
"Милый" Куактье молчал, онемев от изумления.
- Итак, - снова заговорил король, - рассказывайте, сударь. В нашем
славном городе Париже произошло возмущение черни?
- Да, государь.
- Которое направлено, по Вашим словам, против господина главного
судьи Дворца правосудия?
- По-видимому, так, - бормотал Куактье, все еще ошеломленный резким,
необъяснимым поворотом в образе мыслей короля.
Людовик XI спросил:
- А где же ночной дозор встретил толпу?
- На пути от Большой Бродяжной к мосту Менял. Да я и сам их там
встретил, когда направлялся сюда за распоряжением вашего величества. Я
слышал, как в толпе орали: "Долой главного дворцового судью!"
- А что они имеют против судьи?
- Да ведь он их ленный владыка!
- В самом деле?
- Да, государь. Это ведь канальи из Двора чудес. Они уже сколько вре-
мени жалуются на судью, вассалами которого они являются. Они не желают
признавать его ни как судью, ни как сборщика дорожных пошлин.
- Вот как! - воскликнул король, тщетно стараясь скрыть довольную
улыбку.
- Во всех своих челобитных, которыми они засыпают высшую судебную па-
лату, - продолжал милый Жак, - они утверждают, что у них только два
властелина: ваше величество и бог, а их бог, как я полагаю, сам дьявол.
- Эге! - сказал король.
Он потирал себе руки и смеялся тем внутренним смехом, который застав-
ляет сиять все лицо. Он не мог скрыть радость, хотя временами силился
придать своему лицу приличествующее случаю выражение. Никто ничего не
понимал, даже мэтр Оливье. Король несколько мгновений молчал с задумчи-
вым, но довольным видом.
- А много их? - спросил он внезапно.
- Да, государь, немало, - ответил милый Жак.
- Сколько?
- По крайней мере тысяч шесть.
Король не мог удержаться и воскликнул:
- Отлично!
- Что же они, вооружены? - продолжал он.
- Косами, пиками, пищалями, мотыгами. Множество самого опасного ору-
жия.
Но король, по-видимому, нимало не был обеспокоен этим перечислением.
Милый Жак счел нужным добавить:
- Если вы, ваше величество, не прикажете сейчас же послать помощь
судье, он погиб.
- Мы пошлем, - ответил король с напускной серьезностью. - Хорошо. Ко-
нечно, пошлем. Господин судья - наш друг. Шесть тысяч! Отчаянные головы!
Их дерзость неслыханна, и мы на них очень гневаемся. Но в эту ночь у нас
под рукой мало людей... Успеем послать и завтра утром.
- Немедленно, государь! - вскричал милый Жак. - Иначе здание суда бу-
дет двадцать раз разгромлено, права сюзерена попраны, а судья повешен.
Ради бога, государь, пошлите, не дожидаясь завтрашнего утра!
Король взглянул на него в упор.
- Я сказал - завтра утром.
Это был взгляд, не допускавший возражения.
Помолчав, Людовик XI снова возвысил голос:
- Милый Жак! Вы должны знать это. Каковы были... - Он поправился: -
...каковы феодальные права судьи Дворца правосудия?
- Государь! Дворцовому судье принадлежит Прокатная улица вплоть до
Зеленого рынка, площадь СенМишель и строения, в просторечии именуемые
Трубой, расположенные близ собора Нотр-Дам-де-Шан (тут Людовик XI слегка
приподнял шляпу), каковых насчитывается тринадцать, кроме того Двор чу-
дес, затем больница для прокаженных, именуемая Пригородом, и вся дорога
от этой больницы до ворот Сен-Жак Во всех этих частях города он смотри-
тель дорог, олицетворение судебной власти - высшей, средней и низшей,
полновластный владыка.
- Вон оно что! - произнес король, почесывая правой рукой за левым
ухом. - Это порядочный ломоть моего города! Ага! Значит, господин судья
был над всем этим властелин?
На этот раз он не поправился и продолжал в раздумье, как бы рассуждая
сам с собой:
- Прекрасно, господин судья! Недурной кусочек нашего Парижа был в ва-
ших зубах!
Вдруг он разъярился:
- Клянусь Пасхой! Что это за господа, которые присвоили у нас права
смотрителей дорог, судей, ленных владык и хозяев? На каждом поле у них
своя застава, на каждом перекрестке - свой суд и свои палачи. Подобно
греку, у которого было столько же богов, сколько источников в его стра-
не, или персу, у которого столько же богов, сколько он видел звезд на
небе, француз насчитывает столько же королей, сколько замечает виселиц!
Черт возьми! Это вредно, мне такой беспорядок не нравится. Я бы хотел
знать, есть ли на то воля всевышнего, чтобы в Париже имелся другой смот-
ритель дорог, кроме короля, другое судилище, помимо нашей судебной пала-
ты, и другой государь в нашем государстве, кроме меня! Клянусь душой,
пора уже прийти тому дню, когда во Франции будет один король, один вла-
дыка, один судья и один палач, подобно тому, как в раю есть только один
Бог!
Он еще раз приподнял шляпу и, по-прежнему погруженный в свои мысли,
тоном охотника, науськивающего и спускающего свору, продолжал.
- Хорошо, мой народ! Отлично! Истребляй этих лжевладык! Делай свое
дело! Ату, ату их! Грабь их, вешай их, громи их!.. А-а, вы захотели быть
королями, монсеньеры? Бери их, народ, бери!
Тут он внезапно умолк и, закусив губу, словно желая удержать наполо-
вину высказанную мысль, окинул каждую из пяти окружавших его особ своим
проницательным взглядом. Вдруг, сорвав обеими руками шляпу с головы и
глядя на нее, он произнес:
- О, я бы сжег тебя, если бы тебе было известно, что таится в моей
голове!
Затем снова обвел присутствовавших зорким, настороженным взглядом ли-
сицы, прокрадывающейся в свою нору, и сказал:
- Как бы то ни было, мы окажем помощь господину судье! К несчастью, у
нас сейчас под рукой очень мало войска, чтобы справиться с такой толпой.
Придется подождать до утра. В Сите восстановят порядок и, не мешкая,
вздернут на виселицу всех, кто будет пойман.
- Кстати, государь, - сказал милый Куактье, - я об этом позабыл в
первую минуту тревоги. Ночной дозор захватил двух человек, отставших от
банды. Если вашему величеству угодно будет их видеть, то они здесь.
- Угодно ли мне их видеть! - воскликнул король. - Как же, клянусь
Пасхой, ты мог забыть такую вещь? Живо, Оливье, беги за ними!
Мэтр Оливье вышел и минуту спустя возвратился с двумя пленниками, ко-
торых окружали стрелки королевской стражи. У одного из них была одутло-
ватая глупая рожа, пьяная и изумленная. Одет он был в лохмотья, шел,
прихрамывая и волоча одну ногу. У другого было мертвенно-бледное улыбаю-
щееся лицо, уже знакомое читателю.
Король с минуту молча рассматривал их, затем вдруг обратился к перво-
му:
- Как тебя зовут?
- Жьефруа Брехун.
- Твое ремесло?
- Бродяга.
- Ты зачем ввязался в этот проклятый мятеж?
Бродяга глядел на короля с дурацким видом, болтая руками. Это была
одна из тех неладно скроенных голов, где разуму так же привольно, как
пламени под гасильником.
- Не знаю, - ответил он. - Все пошли, пошел и я.
- Вы намеревались дерзко напасть на вашего господина - дворцового
судью и разграбить его дом?
- Я знаю только, что люди шли что-то у кого-то брать. Вот и все.
Один из стрелков показал королю кривой нож, отобранный у бродяги.
- Ты узнаешь это оружие? - спросил король.
- Да, это мой нож, Я виноградарь.
- А этот человек - твой сообщник? - продолжал Людовик XI, указывая на
другого пленника.
- Нет, я его не знаю.
- Довольно! - сказал король и сделал знак молчаливой фигуре, непод-
вижно стоявшей возле дверей, на которую мы уже обращали внимание нашего
читателя:
- Милый Тристан! Бери этого человека, он твой.
Тристан-Отшельник поклонился. Он шепотом отдал приказание двум стрел-
кам, и те увели несчастного бродягу.
Тем временем король приблизился ко второму пленнику, с которого гра-
дом катился пот.
- Твоя имя?
- Пьер Гренгуар, государь.
- Твое ремесло?
- Философ, государь.
- Как ты смеешь, негодяй, идти на нашего друга, господина дворцового
судью? И что ты можешь сказать об этом бунте?
- Государь! Я не участвовал в нем.
- Как так, распутник? Ведь тебя захватила ночная стража среди этой
преступной банды?
- Нет, государь, произошло недоразумение. Это моя злая доля. Я сочи-
няю трагедии. Государь! Я умоляю ваше величество выслушать меня. Я поэт.
Присущая людям моей профессии мечтательность гонит нас по ночам на ули-
цу. Мечтательность овладела мной нынче вечером. Это чистая случайность.
Меня задержали понапрасну. Я не виноват в этом взрыве народных страстей.
Ваше величество изволили слышать, что бродяга даже не признал меня. Зак-
линаю ваше величество...
- Замолчи! - проговорил король между двумя глотками настойки. - От
твоей болтовни голова трещит.
Тристан-Отшельник приблизился к королю и, указывая на Гренгуара, ска-
зал:
- Государь! Этого тоже можно вздернуть?
Это были первые слова, произнесенные им.
- Ха! У меня возражений нет, - небрежно ответил король.
- Зато у меня их много! - сказал Гренгуар.
Философ был зеленее оливки. По холодному и безучастному лицу короля
он понял, что спасти его может только какое-нибудь высокопатетическое
действие. Он бросился к ногам Людовика XI, восклицая с отчаянной жести-
куляцией:
- Государь! Ваше величество! Сделайте милость, выслушайте меня! Госу-
дарь, не гневайтесь на такое ничтожество, как я! Громы небесные не пора-
жают латука. Государь! Вы венценосный, могущественный монарх! Сжальтесь
над несчастным, но честным человеком, который так же мало способен
подстрекать к бунту, как лед - давать искру. Всемилостивейший государь!
Милосердие - добродетель льва и монарха. Суровость лишь запугивает умы.
Неистовым порывам северного ветра не сорвать плаща с путника, между тем
как солнце, изливая на него свои лучи, малопомалу так пригревает его,
что заставляет его остаться в одной рубашке. Государь! Вы - тоже солнце.
Уверяю, вас, мой высокий повелитель и господин, что я не товарищ бродяг,
не вор, не распутник. Бунт и разбой не пристали слугам Аполлона. Не та-
кой я человек, чтобы бросаться в эти грозные тучи, которые разражаются
мятежом. Я верный подданный вашего величества. Подобно тому, как муж до-
рожит честью своей жены, как сын дорожит любовью отца, так и добрый под-
данный дорожит славой своего короля. Он должен живот свой положить за
дом своего монарха, служа ему со всем усердием. Все иные страсти, кото-
рые увлекли бы его, лишь заблуждение. Таковы, государь, мои политические
убеждения. Не считайте же меня бунтовщиком и грабителем только оттого,
что у меня на локтях дыры. Если вы помилуете меня, государь, то я протру
мое платье и на коленях, денно и нощно моля за вас Создателя. Увы, я не
очень богат. Я даже, пожалуй, беден. Но это не сделало меня порочным.
Бедность - не моя вина. Всем известно, что литературным трудом не нако-
пишь больших богатств; у тех, кто наиболее искусен в сочинении прекрас-
ных книг, не всегда зимой пылает яркий огонь в очаге. Одни только стряп-
чие собирают зерно, а другим отраслям науки остается солома. Существует
сорок великолепных пословиц о дырявых плащах философов. О государь, ми-
