заднего плана можно видеть на полотнах Рембрандта.
Человек с фонарем направился к оконечности мыса Террен. Там, у самой
воды, тянулся оплетенный дранкой полусгнивший частокол, за который,
словно вытянутые пальцы, цеплялись чахлые лозы дикого винограда. Позади,
в тени, отбрасываемой этим плетнем, был привязан челнок. Человек жестом
приказал Гренгуару и его спутнице сойти в него. Козочка прыгнула вслед
за ними. Незнакомец вошел последним. Затем, перерезав веревку, которой
был привязан челнок, он оттолкнулся длинным багром от берега, схватил
весла, сел на носу и изо всех сил принялся грести к середине реки. Тече-
ние Сены в этом месте было очень быстрое, и ему стоило немалого труда
отчалить от острова.
Первой заботой Гренгуара, когда он вошел в лодку, было взять козочку
к себе на колени. Он уселся на корме, а девушка, которой незнакомец вну-
шал безотчетный страх, села рядом с поэтом, прижавшись к нему.
Когда наш философ почувствовал, что лодка плывет, он захлопал в ладо-
ши и поцеловал Джали в темя между рожками.
- Ох! - воскликнул он. - Наконец-то мы все четверо спасены.
И с глубокомысленным видом добавил:
- Порой мы обязаны счастливым исходом великого предприятия удаче, по-
рой - хитрости.
Лодка медленно плыла к правому берегу. Девушка с тайным страхом наб-
людала за незнакомцем. Он тщательно укрыл свет потайного фонаря и, точно
призрак, вырисовывался в темноте на носу лодки. Его опущенный на лицо
капюшон казался маской; при каждом взмахе весел его руки, с которых сви-
сали широкие черные рукава, походили на большие крылья летучей мыши. За
все это время он не произнес ни единого слова, не издал ни единого зву-
ка. Слышался лишь мерный стук весел да журчание струй за бортом челнока.
- Клянусь душой! - воскликнул Гренгуар. - Мы бодры и веселы, как сы-
чи! Молчим, как пифагорейцы или рыбы! Клянусь Пасхой, мне бы очень хоте-
лось, чтобы кто-нибудь заговорил! Звук человеческого голоса - это музыка
для человеческого слуха. Слова эти принадлежат не мне, а Дидиму Алек-
сандрийскому, - блестящее изречение!.. Дидим Александрийский - незауряд-
ный философ, это не подлежит сомнению... Скажите мне хоть одно слово,
прелестное дитя, умоляю вас, хоть одно слово!.. Кстати, вы делали ког-
да-то такую забавную гримаску! Скажите, вы не позабыли ее? Известно ли
вам, моя милочка, что все места убежищ входят в круг ведения высшей су-
дебной палаты, и вы подвергались большой опасности в вашей келейке в Со-
боре Богоматери? Колибри вьет гнездышко в пасти крокодила!.. Учитель! А
вот и луна выплывает... Только бы нас не приметили!.. Мы совершаем пох-
вальный поступок, спасая девушку, и тем не менее, если нас поймают, то
повесят именем короля. Увы! Ко всем человеческим поступкам можно отно-
ситься двояко: за что клеймят одного, за то другого венчают лаврами. Кто
благоговеет перед Цезарем, тот порицает Катилину. Не так ли, учитель?
Что вы скажете о такой философии? Я ведь знаю философию инстинктивно,
как пчелы геометрию, ut apes geometriam Ну что? Никто мне не отвечает?
Вы оба, я вижу, не в духе! Приходится болтать одному. В трагедиях это
именуется монологом. Клянусь Пасхой!.. Надо вам сказать, что я только
что видел короля Людовика Одиннадцатого и от него перенял эту божбу...
Итак, клянусь Пасхой, они все еще продолжают здорово рычать там, в Си-
те!.. Противный злюка этот старый король! Он весь запеленут в меха. Он
все еще не уплатил мне за эпиталаму и чуть было не приказал повесить ме-
ня сегодня вечером, а это было бы очень некстати... Он скряга и скупится
на награды достойным людям. Ему следовало бы прочесть четыре тома
Adversus avari tiam [153] Сальвиана Кельнского. Право, у него очень уз-
кий взгляд на литераторов, и он позволяет себе варварскую жестокость.
Это какая то губка для высасывания денег из народа. Его казна - это
больная селезенка, распухающая за счет всех других органов. Вот почему
жалобы на плохие времена превращаются в ропот на короля. Под властью
этого благочестивого тихони виселицы так и трещат от тысяч повешенных,
плахи гниют от проливаемой крови, тюрьмы лопаются, как переполненные ут-
робы! Одной рукой он грабит, другой вешает. Это прокурор господина Нало-
га и государыни Виселицы. У знатных отнимают их сан, а бедняков обреме-
няют все новыми и новыми поборами Этот король ни в чем не знает меры! Не
люблю я этого монарха. А вы, учитель?
Человек в черном не мешал говорливому поэту болтать. Он боролся с
сильным течением узкого рукава реки, отделяющего округлый берег Сите от
мыса острова Богоматери, ныне именуемого островом Людовика.
- Кстати, учитель! - вдруг спохватился Гренгуар. - Заметили ли вы,
ваше высокопреподобие, когда мы пробивались сквозь толпу взбесившихся
бродяг, бедного чертенка, которому ваш глухарь собирался размозжить го-
лову о перила галереи королей? Я близорук и не мог его опознать. Кто бы
это мог быть?
Незнакомец не ответил, но внезапно выпустил весла, руки его повисли,
словно надломленные, голова поникла на грудь, и Эсмеральда услышала су-
дорожный вздох. Она затрепетала. Она уже слышала эти вздохи.
Лодка, предоставленная самой себе, несколько минут плыла по течению.
Но человек в черном выпрямился, вновь взялся за весла и направил лодку
вверх по течению. Он обогнул мыс острова Богоматери и направился к Сен-
ной пристани.
- А, вот и особняк Барбо! - сказал Гренгуар. - Глядите, учитель! Ви-
дите эти черные крыши, образующие такие причудливые углы, - вон там, под
низко нависшими, волокнистыми, мутными и грязными облаками, между кото-
рыми лежит раздавленная, расплывшаяся луна, точно желток, пролитый из
разбитого яйца? Это прекрасное здание В нем есть часовня, увенчанная не-
большим сводом, сплошь покрытым отличной резьбой. Над ней вы можете
разглядеть колокольню с весьма изящно вырезанными просветами. При доме
есть занятный сад - там и пруд, и птичник, и "эхо", площадка для игры в
мяч, лабиринт, домик для диких зверей и множество тенистых аллей, весьма
любезных богине Венере. Есть там и любопытное дерево, которое называют
"Сластолюбец", ибо оно своею сенью прикрывало любовные утехи одной знат-
ной принцессы и галантного остроумного коннетабля Франции. Увы, что зна-
чим мы, жалкие философы, перед какимнибудь коннетаблем? То же, что гряд-
ка капусты и редиски по сравнению с садами Лувра Впрочем, это не имеет
значения! Жизнь человеческая как для нас, так и для сильных мира сего
исполнена добра и зла. Страдание всегда сопутствует наслаждению, как
спондей чередуется с дактилем. Учитель! Я должен рассказать вам историю
особняка Барбо. Она кончается трагически. Дело происходило в тысяча
триста девятнадцатом году, в царствование Филиппа, самого долговязого из
всех французских королей. Мораль этого повествования заключается в том,
что искушения плоти всегда гибельны и коварны. Не надо заглядываться на
жену ближнего своего, как бы ни были ваши чувства восприимчивы к ее пре-
лестям. Мысль о прелюбодеянии непристойна. Измена супружеской верности -
это удовлетворенное любопытство к наслаждению, которое испытывает дру-
гой... Ого! А шум-то все усиливается!
Действительно, суматоха вокруг собора возрастала. Они прислушались.
До них долетели победные крики. Внезапно сотни факелов, при свете кото-
рых засверкали каски воинов, замелькали по всему храму, по всем ярусам
башен, на галереях, под упорными арками. Очевидно, кого-то искали, и
вскоре до беглецов отчетливо донеслись отдаленные возгласы: "Цыганка!
Ведьма! Смерть цыганке!"
Несчастная закрыла лицо руками, а незнакомец яростно принялся грести
к берегу Тем временем наш философ предался размышлениям. Он прижимал к
себе козочку и осторожно отодвигался от цыганки, которая все теснее и
теснее льнула к нему, словно это было единственное, последнее ее прибе-
жище.
Гренгуара явно терзала нерешительность. Он думал о том, что, "по су-
ществующим законам", козочка, если ее схватят, тоже должна быть повешена
и что ему будет очень жаль бедняжку Джали; что двух жертв, ухватившихся
за него, многовато для одного человека, что его спутник ничего лучшего и
не желает, как взять цыганку на свое попечение. Он переживал жестокую
борьбу; как Юпитер в Илиаде, он взвешивал судьбу цыганки и козы и смот-
рел то на одну, то на другую влажными от слез глазами, бормоча: "Но я
ведь не могу спасти вас обеих!"
Резкий толчок дал им знать, что лодка наконец причалила к берегу.
Зловещий гул все еще стоял над Сите. Незнакомец встал, приблизился к цы-
ганке и хотел протянуть ей руку, чтобы помочь выйти из лодки Она оттолк-
нула его и ухватилась за рукав Гренгуара, а тот, весь отдавшись заботам
о козочке, почти оттолкнул ее. Тогда она без посторонней помощи выпрыг-
нула из лодки. Она была очень взволнована и не понимала, что делает, ку-
да надо идти. С минуту она простояла, растерянно глядя на струившиеся
воды реки Когда же она пришла в себя, то увидела, что осталась на берегу
одна с незнакомцем. По-видимому, Грекгуар воспользовался моментом высад-
ки на берег и скрылся вместе с козочкой среди жавшихся друг к другу до-
мов Складской улицы.
Бедная цыганка затрепетала, оставшись наедине с этим человеком. Ей
хотелось крикнуть, позвать Гренгуара, но язык не повиновался ей, и ни
один звук не вырвался из ее уст. Вдруг она почувствовала, как ее руку
схватила сильная и холодная рука незнакомца. Зубы у нее застучали, лицо
стало бледнее лунного луча, который озарял его. Человек не проронил ни
слова. Быстрыми шагами он направился к Гревской площади, держа ее за ру-
ку. Она смутно почувствовала, что сила рока непреодолима. Ее охватила
слабость, она больше не сопротивлялась и бежала рядом, поспевая за ним.
Набережная шла в гору А ей казалось, что она спускается по крутому отко-
су.
Она огляделась вокруг Ни одного прохожего Набережная была совершенно
безлюдна. Шум и движение толпы слышались только со стороны буйного, пла-
меневшего заревом Сите, от которого ее отделял рукав Сены Оттуда доноси-
лось ее имя вперемежку с угрозами смерти. Париж лежал вокруг нее огром-
ными глыбами мрака.
Незнакомец продолжал все так же безмолвно и так же быстро увлекать ее
вперед. Она не узнавала ни одного из тех мест, по которым они шли. Про-
ходя мимо освещенного окна, она сделала усилие, отшатнулась от священни-
ка и крикнула:
- Помогите!
Какой-то горожанин открыл окно, выглянул в одной рубашке, с лампой в
руках, тупо оглядел набережную, произнес несколько слов, которых она не
расслышала, и опять захлопнул окно. Это был последний луч надежды, и тот
угас.
Человек в черном не произнес ни звука и, крепко держа ее за руку, за-
шагал быстрее. Измученная, она уже не сопротивлялась и покорно следовала
за ним.
Время от времени она собирала последние силы и голосом, прерывавшимся
от стремительного бега по неровной мостовой, задыхаясь, спрашивала:
- Кто вы? Кто вы?
Он не отвечал.
Так шли они по набережной и дошли до какой-то довольно широкой площа-
ди, тускло освещенной луной. То была Гревская площадь. Посреди площади
возвышалось что-то похожее на черный крест. То была виселица. Цыганка
узнала ее и поняла, где находится.
Человек остановился, обернулся к ней и приподнял капюшон.
- О! - пролепетала она, окаменев на месте. - Я так и знала, что это
опять он.
То был священник. Он казался собственной тенью. Это была игра лунного
света, когда все предметы кажутся призраками.
- Слушай! - сказал он, и она задрожала при звуке рокового голоса, ко-
торого давно уже не слышала. Он продолжал отрывисто и задыхаясь, что го-
ворило о его глубоком внутреннем волнении. - Слушай! Мы пришли. Я хочу
тебе сказать... Это Гревская площадь. Дальше пути нет. Судьба предала
нас друг другу. В моих руках твоя жизнь, в твоих - моя душа. Вот ночь и
