нег. Продолжайте!
- "На сооружение новой большой деревянной клетки..."
- Ага! - воскликнул король, взявшись обеими руками за ручки кресла. -
Я знал, что недаром приехал в Бастилию. Погодите, мэтр Оливье! Я хочу
взглянуть на эту клетку. Вы читайте мне счет издержек, а я буду ее ос-
матривать. Господа фламандцы, пойдемте посмотрим. Это любопытно.
Он встал, оперся на руку своего собеседника и, приказав знаком без-
молвной личности, стоявшей у дверей, идти вперед, а двум фламандцам -
следовать за собою, вышел из комнаты.
За дверьми кельи свита короля пополнилась закованными в железо воина-
ми и маленькими пажами, несшими факелы. Некоторое время все они шество-
вали по внутренним ходам мрачной башни, прорезанной лестницами и коридо-
рами, местами в толще стены. Комендант Бастилии шел во главе, приказывая
отворять низкие узкие двери перед старым, больным, сгорбленным, кашляв-
шим королем.
Перед каждой дверкой все вынуждены были нагибаться, кроме уже согбен-
ного летами короля.
- Гм! - бормотал он сквозь десны, ибо зубов у него не было. - Мы уже
готовы переступить порог могильного склепа. Согбенному путнику - ни-
зенькая дверка.
Наконец, оставив позади последнюю дверку с таким количеством замков,
что понадобилось четверть часа, чтобы отпереть ее, они вошли в высокую
обширную залу со стрельчатым сводом, посредине которой при свете факелов
можно было разглядеть большой массивный куб из камня, железа и дерева.
Внутри он был полый. То была одна из тех знаменитых клеток, предназна-
чавшихся для государственных преступников, которые назывались "дочурками
короля". В стенах этого куба были два-три оконца, забранных такой частой
и толстой решеткой, что стекол не было видно. Дверью служила большая
гладкая каменная плита наподобие могильной. Такая дверь отворяется лишь
однажды, чтобы пропустить внутрь. Но здесь мертвецом был живой человек.
Король медленно обошел это сооружение, тщательно его осматривая, в то
время как мэтр Оливье, следовавший за ним по пятам, громко читал ему:
- "На сооружение новой большой деревянной клетки из толстых бревен, с
рамами и лежнями, имеющей девять футов длины, восемь ширины и семь выши-
ны от пола до потолка, отполированной и окованной толстыми железными по-
лосами, - клетки, которая была построена в помещении одной из башен
СентАнтуанской крепости и в которой заключен и содержится, по повелению
нашего всемилостивейшего короля, узник, помещавшийся прежде в старой,
ветхой, полуразвалившейся клетке. На означенную новую клетку израсходо-
вано девяносто шесть бревен в ширину, пятьдесят два в вышину, десять
лежней длиной в три туазы каждый; а для обтесывания, нарезки и пригонки
на дворе Бастилии перечисленного леса наняты были девятнадцать плотников
на двадцать дней..."
- Недурной дуб, - заметил король, постукивая кулаком по бревнам.
- "... На эту клетку пошло, - продолжал читающий, - двести двадцать
толстых железных брусьев длиною в девять и восемь футов, не считая неко-
торого количества менее длинных, с добавлением обручей, шарниров и скреп
для упомянутых выше брусьев. Всего весу в этом железе три тысячи семьсот
тридцать пять фунтов, кроме восьми толстых железных колец для прикрепле-
ния означенной клетки к полу, весящих вместе с гвоздями и скобами двести
восемнадцать фунтов, и не считая веса оконных решеток в той комнате, где
поставлена клетка, дверных железных засовов и прочего..."
- Только подумать, сколько железа потребовалось, чтобы обуздать лег-
комысленный ум! - сказал король.
- "... Итого - триста семнадцать ливров пять су и семь денье"
- Клянусь Пасхой!.. - воскликнул король.
При этой любимой поговорке Людовика XI внутри клетки что-то зашевели-
лось, послышался лязг цепей, ударявшихся об пол, и послышался слабый го-
лос, исходивший, казалось, из могилы.
- Государь! Государь! Смилуйтесь! - Человека, говорившего эти слова,
не было видно.
- Триста семнадцать ливров пять су и семь денье! - повторил Людовик
XI.
От жалобного голоса, раздавшегося из клетки, у всех захолонуло серд-
це, даже у мэтра Оливье. Лишь один король, казалось, не слышал его. По
его приказанию мэтр Оливье возобновил чтение, и его величество хладнок-
ровно продолжал осмотр клетки.
- "... Сверх того, заплачено каменщику, просверлившему дыры, чтобы
вставить оконные решетки, и переложившему пол в помещении, где находится
клетка, ибо иначе пол не выдержал бы тяжести клетки, - двадцать семь
ливров четырнадцать парижских су".
Снова послышался стенающий голос:
- Пощадите, государь! Клянусь вам, это не я изменил вам, а его высо-
копреосвященство кардинал Анжерский!
- Дорогонько обошелся каменщик! - заметил король. - Продолжай,
Оливье.
Оливье продолжал:
- "... Столяру за наличники на окнах, за нары, стульчак и прочее -
двадцать ливров два парижских су..."
- Государь! - заговорил все тот же голос - Неужели вы не выслушаете
меня? Уверяю вас: это не я написал монсеньеру Гиенскому, а его высокоп-
реосвященство кардинал Балю!
- Дорого обходится нам и плотник, - сказал король. - Ну, все?
- Нет еще, государь... Стекольщику за стекло в окнах вышеупомянутой
комнаты - сорок су восемь парижских денье".
- Смилуйтесь, государь! Неужто недостаточно того, что все мое иму-
щество отдали судьям, мою утварь - господину Торси, мою библиотеку -
мэтру Пьеру Дириолю, мои ковры - наместнику в Русильоне? Я невинен Вот
уже четырнадцать лет, как я дрожу от холода в железной клетке. Смилуй-
тесь, государь! Небо воздаст вам за это!
- Какова же общая сумма, мэтр Оливье? - спросил король.
- Триста шестьдесят семь ливров восемь су и три парижских денье.
- Матерь Божья! - воскликнул король - Эта клетка - сущее разорение!
Он вырвал тетрадь из рук мэтра Оливье и принялся считать по пальцам,
глядя то в тетрадь, то на клетку. Оттуда доносились рыдания узника. В
темноте они звучали такой скорбью, что присутствующие, бледнея, перегля-
дывались.
- Четырнадцать лет, государь! Вот уже четырнадцать лет с апреля тыся-
ча четыреста шестьдесят девятого года! Именем пресвятой Богородицы, го-
сударь, выслушайте меня! Вы все это время наслаждались солнечным светом
и теплом. Неужели же я, горемычный, никогда больше не увижу дневного
света? Пощадите, государь! Будьте милосердны! Милосердие - высокая доб-
родетель монарха, побеждающая его гнев. Неужели ваше величество полага-
ет, что для короля в его смертный час послужит великим утешением то, что
ни одной обиды он не оставил без наказания? К тому же, государь, изменил
вашему величеству не я, а кардинал Анжерский. И все же к моей ноге при-
кована цепь с тяжелым железным ядром на конце; оно гораздо тяжелее, чем
я того заслужил! О государь, сжальтесь надо мной!
- Оливье! - произнес король, покачивая головой. - Я вижу, что мне
предъявили счет на известь по двадцать су за бочку, тогда как она стоит
всего лишь двенадцать су. Исправьте этот счет.
Он повернулся спиной к клетке и направился к выходу. По тускнеющему
свету факелов и звуку удаляющихся шагов несчастный узник заключил, что
король уходит.
- Государь! Государь! - закричал он в отчаянии.
Но дверь захлопнулась. Он больше никого не видел, он слышал только
хриплый голос тюремщика, который над самым его ухом напевал:
Жан Балю, наш кардинал,
Счет епархиям терял,
Он ведь прыткий
А его верденский друг
Растерял, как видно, вдруг
Все до нитки!
Король молча поднимался в свою келью, а его свита следовала за ним,
приведенная в ужас стенаниями узника Внезапно его величество обернулся к
коменданту Бастилии:
- А кстати! Кажется, в этой клетке кто-то был?
- Да, государь! - ответил комендант, пораженный этим вопросом.
- Кто именно?
- Его преосвященство епископ Верденский.
Королю это было известно лучше, чем кому бы то ни было, но таковы бы-
ли причуды его нрава.
- А! - сказал он с самым простодушным видом, как будто только что
вспомнил об этом. - Гильом де Аранкур, друг его высокопреосвященства
кардинала Балю. Славный малый был этот епископ!
Через несколько минут дверь комнаты снова распахнулась, а затем снова
затворилась за пятью лицами, которых читатель видел в начале этой главы
и которые, заняв прежние места, приняли прежние позы и продолжали
по-прежнему беседовать вполголоса.
В отсутствие короля на его стол положили письма, и он сам их распеча-
тал. Затем быстро, одно за другим прочел и дал знак мэтру Оливье, по-ви-
димому, исполнявшему при нем должность первого министра, чтобы тот взял
перо. Не сообщая ему содержания бумаг, король тихим голосом стал дикто-
вать ответы, а тот записывал их в довольно неудобной позе, опустившись
на колени у стола.
Господин Рим внимательно наблюдал за королем.
Но король говорил так тихо, что до фламандцев долетали лишь обрывки
малопонятных фраз, как, например:
"... Поддерживать торговлею плодородные местности и мануфактурами -
местности бесплодные... Показать английским вельможам наши четыре бом-
барды: "Лондон", "Брабант", "Бург-ан-Брес" и "Сент-Омер"... Артиллерия
является причиной того, что война ведется ныне более осмотрительно...
Нашему другу господину де Бресюиру... Армию нельзя содержать, не взимая
дани" и т.д.
Впрочем, один раз он возвысил голос:
- Клянусь Пасхой! Его величество король сицилийский запечатывает свои
грамоты желтым воском, точно король Франции. Мы, пожалуй, напрасно поз-
волили ему это. Мой любезный кузен, герцог Бургундский, никому не давал
герба с червленым полем. Величие царственных домов зиждется на неприкос-
новенности привилегий. Запиши это, милый Оливье.
Немного погодя он воскликнул:
- О-о! Какое пространное послание! Чего хочет от нас наш брат импера-
тор? - Он пробежал письмо, прерывая свое чтение восклицаниями: - Оно
точно! Немцы невероятно многочисленны и сильны! Но мы не забываем старую
поговорку: "Нет графства прекраснее Фландрии; нет герцогства прекраснее
Милана; нет королевства прекраснее Франции"! Не так ли, господа фламанд-
цы?
На этот раз Копеноль поклонился одновременно с Гильомом Римом. Патри-
отическое чувство чулочника было удовлетворено.
Последнее письмо заставило Людовика XI нахмуриться.
- Это еще что такое? Челобитные и жалобы на наши пикардийские гарни-
зоны? Оливье! Пишите побыстрее маршалу Руо. Пишите, что дисциплина ос-
лабла, что вестовые, призванные в войска дворяне, вольные стрелки и
швейцарцы наносят бесчисленные обиды селянам... Что воины, не до-
вольствуясь тем добром, которое находят в доме земледельцев, принуждают
их с помощью палочных ударов или копий ехать в город за вином, рыбой,
пряностями и прочим, что является излишеством. Напишите, что его вели-
честву королю известно об этом... Что мы желаем оградить наш народ от
неприятностей, грабежей и вымогательств... Что такова наша воля, клянусь
царицей небесной!.. Кроме того, нам не угодно, чтобы какие-то гудочники,
цирюльники или другая войсковая челядь наряжались, точно князья, в шелка
и бархат, и унизывали себе пальцы золотыми кольцами. Что подобное тщес-
лавие не угодно господу богу... Что мы сами, хотя и дворянин, до-
вольствуемся камзолом из сукна по шестнадцать су за парижский локоть.
Что, следовательно, и господа обозные служители тоже могут снизойти до
этого. Отпишите и предпишите... Господину Руо, нашему другу... Хорошо!
Он продиктовал это послание громко, твердо, отрывисто. В ту минуту,
когда он заканчивал его, дверь распахнулась и пропустила новую фигуру,
которая стремглав вбежала в комнату, растерянно крича:
- Государь! Государь! Парижская чернь бунтует!
Строгое лицо Людовика XI исказилось. Но волнение промелькнуло на его
лице, как молния. Он сдержал себя и со спокойной строгостью сказал:
- Милый Жак! Что вы так врываетесь?
