лым, как у эрцгерцога, лицом и глядит на меня. А вон, налево, - другой,
у которого такие длинные зубы, что закрывают ему весь подбородок. А сам
я, ни дать ни взять, маршал Жиэ при осаде Понтуаза, - мой правый фланг
упирается в холм. Пуп Магомета! Приятель, ты похож на продавца мячей для
лапты, а сел рядом со мной! Я дворянин, мой Друг. Торговля несовместима
с дворянством. Убирайся отсюда, прочь! Эй! Эй, вы там! Не драться! Как,
Батист Птицеед, у тебя такой великолепный нос, а ты подставляешь его под
кулак этого олуха? Вот дуралей! Non cuiquam datum est habere nasum
[144]. Ты божественна, Жакелина Грызи-Ухо, жаль только, что ты лысая.
Эй! Меня зовут Жеан Фролло, и у меня брат архидьякон! Черт бы его поб-
рал! Все, что я вам говорю, сущая правда. Став бродягой, я с легким
сердцем отказался от той половины дома в раю, которую сулил мне брат.
Dimidiam domum in paradiso Я цитирую подлинный текст. У меня ленное вла-
дение на улице Тиршап, и все женщины влюблены в меня. Это так же верно,
как то, что святой Элуа был отличным золотых дел мастером и что в городе
Париже пять цехов: дубильщиков, сыромятников, кожевников, кошелечников и
парильщиков кож, а святого Лаврентия сожгли на костре из яичной скорлу-
пы. Клянусь вам, друзья!
Год не буду пить перцовки,
Если вам сейчас солгал! Милашка! Ночь нынче лунная, погляди-ка в от-
душину, как ветер мнет облака! Точь-в-точь, как я твою косынку! Девки,
утрите сопли ребятам и свечам! Христос и Магомет! Что это я ем. Юпитер?
Эй, сводня! У твоих потаскух потому на голове нет волос, что все они в
твоей яичнице. Старуха, я люблю лысую яичницу! Чтоб дьявол тебя сделал
курносой! Нечего сказать, хороша вельзевулова харчевня, где шлюхи приче-
сываются вилками!
Выпалив это, он разбил свою тарелку об пол и загорланил:
Клянуся божьей кровью
Законов, короля,
И очага, и крова
Нет больше у меня!
И с верою Христовой
Давно простился я!
Тем временем Клопен Труйльфу успел закончить раздачу оружия. Он подо-
шел к Гренгуару, - тот, положив ноги на каминную решетку, о чем-то ду-
мал.
- Дружище Пьер! О чем это ты, черт возьми, задумался? - спросил ко-
роль Алтынный.
Гренгуар, грустно улыбаясь, обернулся к нему.
- Я люблю огонь, дорогой повелитель. Но не по той низменной причине,
что он согревает нам ноги или варит нам суп, а за его искры. Иногда я
провожу целые часы, глядя на них. Многое мне открывается в этих звездоч-
ках, усеивающих черную глубину очага. Эти звезды - тоже целые миры.
- Гром и молния! Хоть бы я что-нибудь понял! - воскликнул бродяга. -
Ты не знаешь, который час?
- Не знаю, - ответил Гренгуар.
Клопен подошел к египетскому герцогу.
- Дружище Матиас! Мы выбрали неподходящее время. Говорят, будто Людо-
вик Одиннадцатый в Париже.
- Лишняя причина вырвать из его когтей нашу сестру, - ответил старый
цыган.
- Ты рассуждаешь, как подобает мужчине, Матиас, - сказал король Арго.
- К тому же мы быстро с этим управимся. В соборе нам нечего опасаться
сопротивления. Каноники - зайцы, кроме того, сила за нами! Судейские по-
падут впросак, когда завтра придут за ней! Клянусь папскими кишками, я
не хочу, чтобы они повесили эту хорошенькую девушку!
Клопен вышел из кабака.
А Жеан орал хриплым голосом:
- Я пью, я ем, я пьян, я сам Юпитер! Эй, Пьер Душегуб! Если ты еще
раз посмотришь на меня такими глазами, то я собью тебе щелчками пыль с
носа!
Гренгуар, потревоженный в своих размышлениях, стал наблюдать окружав-
шую буйную и крикливую толпу, бормоча сквозь зубы: Luxuriosa res vinum
et tumultuosa ebrietas [145]. Как хорошо, что я не пью! Прекрасно сказа-
но у святого Бенедикта: Vinum apostatare facit etiam sapientes! [146]
В это время вернулся Клопен и крикнул громовым голосом:
- Полночь!
Это слово произвело такое же действие, как сигнал садиться на коней,
поданный полку во время привала: бродяги - мужчины, женщины, дети -
гурьбой повалили из таверны, грохоча оружием и старым железом.
Луну закрыло облако. Двор чудес погрузился в полный мрак. Нигде ни
единого огонька. А между тем площадь далеко не была безлюдна. Там можно
было разглядеть толпу мужчин и женщин, которые переговаривались тихими
голосами. Слышно было, как они гудели, и видно было, как в темноте отс-
вечивало оружие Клопен взгромоздился на огромный камень.
- Стройся, Арго! - крикнул он. - Стройся, Египет! Стройся, Галилея!
В темноте началось движение. Несметная толпа вытягивалась в колонну.
Спустя несколько минут король Алтынный вновь возвысил голос:
- Теперь молчать, пока будем идти по Парижу. Пароль. "Короткие клинки
звенят!" Факелы зажигать лишь перед собором! Вперед!
Через десять минут всадники ночного дозора бежали в испуге перед
длинной процессией каких-то черных молчаливых людей, направлявшихся к
мосту Менял по извилистым улицам, прорезавшим во всех направлениях ог-
ромный рыночный квартал.
IV. Медвежья услуга
В эту ночь Квазимодо не спалось. Он только что в последний раз обошел
собор. Запирая церковные врата, он не заметил, как мимо него прошел ар-
хидьякон, выразивший некоторое неудовольствие при виде того, как тща-
тельно Квазимодо задвигал и замыкал огромные железные засовы, придавав-
шие широким створам дверей прочность каменной стены. Клод казался более
озабоченным, чем обычно. После ночного происшествия в келье он очень
дурно обращался с Квазимодо, был груб с ним, даже бил его, но ничто не
могло поколебать покорность, терпение и безропотную преданность звонаря.
Без упрека, без жалобы сносил он от архидьякона все - угрозы, брань, по-
бои. Он только с беспокойством глядел ему вслед, когда Клод поднимался
на башню, но архидьякон и сам остерегался попадаться на глаза цыганке.
Итак, в эту ночь Квазимодо, скользнув взглядом по своим бедным забро-
шенным колоколам - по Жакелине, Марии, Тибо, - взобрался на вышку верх-
ней башни и, поставив на крышу потайной, закрытый наглухо фонарь, при-
нялся глядеть на Париж... Ночь, как мы уже сказали, была очень темная.
Париж в те времена почти никак не освещался и являл глазу нагромождение
черных массивов, пересекаемых белесоватыми излучинами Сены. Квазимодо не
видел света нигде, кроме окна далекого здания, неясный и сумрачный про-
филь которого обрисовывался высоко над кровлями со стороны Сент-Антуанс-
ких ворот. Там, очевидно, тоже кто-то бодрствовал.
Окидывая внимательным взглядом туманный ночной горизонт. Квазимодо
ощущал в душе необъяснимую тревогу. Уже несколько дней он был настороже.
Он заметил, что вокруг собора непрерывно сновали люди зловещего вида, не
спускавшие глаз с убежища девушки. И он подумал, не затевается ли заго-
вор против несчастной затворницы. Он воображал, что народ ненавидел ее
так же, как его, и что надо ожидать в ближайшее время каких-нибудь собы-
тий. Потому-то он и дежурил на своей звоннице, "мечтая в своей мен-
тально", как говорит Рабле; неся сторожевую службу, как верный пес, он
подозрительно посматривал то на Париж, то на келью.
Пристально вглядываясь в город своим единственным глазом, который
благодаря необыкновенной зоркости, как бы полученной им от природы в
вознаграждение, почти возмещал другие недостающие Квазимодо органы
чувств, он вдруг заметил, что очертания Старой Скорняжной набережной
приняли несколько необычный вид; там чувствовалось какое-то движение;
линия парапета, черневшая над белизной воды, не была прямой и неподвиж-
ной, как на других набережных, - она колыхалась, подобно речной зыби или
головам движущейся толпы.
Это ему показалось странным. Он усилил внимание. Казалось, движение
шло в сторону Сите. Нигде ни огонька. Некоторое время движение происхо-
дило на набережной, затем постепенно схлынуло, словно вошло внутрь ост-
рова, потом прекратилось, и линия набережной снова стала прямой и непод-
вижной.
Квазимодо терялся в догадках; вдруг ему показалось, что движение
вновь возникло на Папертной улице, врезавшейся в Сите перпендикулярно
фасаду Собора Богоматери. Наконец, невзирая на кромешную тьму, он уви-
дел, как из этой улицы показалась голова колонны, как в одно мгновение
всю площадь запрудила толпа, в которой ничего нельзя было разглядеть в
потемках, кроме того, что это была толпа.
В этом зрелище таилось что-то страшное. Необычная процессия, словно
старавшаяся укрыться в глубокой тьме, вероятно, хранила такое же глубо-
кое молчание. И все же она должна была производить какой-нибудь шум,
должен был быть слышен хотя бы топот ног. Но этот шум не доходил до глу-
хого, и сборище людей, которое он еле различал и которое совсем не слы-
шал, хотя оно волновалось и двигалось близко от него, производило на не-
го впечатление сонма мертвецов, безмолвных, неосязаемых, затерянных во
мгле Ему казалось, что на него надвигается туман с утонувшими в нем
людьми, что в этом тумане шевелятся тени.
Тут все его сомнения воскресли, мысль о нападении на цыганку вновь
возникла в его мозгу Он смутно ощутил, что надвигается опасность Трудно
было ожидать от столь неповоротливого ума, чтобы в это решительное мгно-
вение он мог так быстро все сообразить Что было ему делать? Разбудить
цыганку? Заставить ее бежать? Куда бежать? Улицы наводнены толпой, зад-
няя стена церкви выходит к реке. Нет ни лодки, ни выхода Остается одно -
не нарушая сна Эсмеральды, пасть мертвым на пороге Собора Богоматери,
сопротивляться хотя бы до тех пор, пока не подоспеет помощь, если только
она придет. Ведь несчастная всегда успеет проснуться для того, чтобы
умереть. Остановившись на этом решении, он уже спокойнее принялся изу-
чать "врага"
Толпа росла с каждой минутой. Но окна, выходившие на улицы и на пло-
щадь, были закрыты, и шум почти не долетал. Вдруг блеснул свет, и вслед
за тем над толпой заколыхались зажженные факелы, дрожа в темноте своими
огненными пучками. И тут Квазимодо отчетливо разглядел бурлившее на пло-
щади страшное скопище оборванцев, мужчин и женщин, вооруженных косами,
пиками, резаками и копьями, острия которых сверкали множеством огней.
Там и сям над этими отвратительными рожами торчали, словно рога, черные
вилы Он припомнил, что уже где-то видел этих людей; ему показалось, что
он узнает те самые лица, которые несколько месяцев назад приветствовали
в нем папу шутов Какой-то человек, державший в одной руке зажженный фа-
кел, а в другой - дубинку, взобрался на тумбу и стал, по-видимому, дер-
жать речь. После его речи диковинное войско перестроилось, словно окру-
жая собор Квазимодо взял фонарь и спустился на площадку между башнями,
чтобы присмотреться и изобрести средство обороны.
В самом деле Клопен Труйльфу, дойдя до главного портала Собора Бого-
матери, построил свое войско в боевом порядке. Хотя он и не ожидал соп-
ротивления, но, как осторожный полководец, хотел сохранить строй, кото-
рый позволил бы ему достойно встретить внезапную атаку ночного дозора
или караулов Он расположил свои отряды таким образом, что, глядя на тол-
пу издали сверху, вы приняли бы ее за римский треугольник в Экномской
битве, за "свинью" Александра Македонского или за знаменитый клин Густа-
ва-Адольфа Основание этого треугольника уходило в глубь площади, загора-
живая Папертную улицу; одна из сторон была обращена к Отель-Дье, а дру-
гая - к улице Сен-Пьер-о-Беф Клопен Труйльфу поместился у вершины треу-
гольника вместе с герцогом египетским, нашим другом Жеаном и наиболее
отважными молодцами.
Нападения, подобные тому, какое бродяги намеревались совершить на Со-
бор Богоматери, были нередки в городах средневековья. Того, что ныне мы
именуем "полицией", встарь не существовало вовсе. В наиболее многолюдных
городах, особенно в столицах, не было единой, центральной, устанавливаю-
щей порядок власти. Феодализм созидал эти большие города-общины самым
