По утрам она старалась одеваться в каком-нибудь укромном уголке своей
келейки из опасения, чтобы ее не увидел в оконце кто-либо из обитателей
соседних чердаков.
В те минуты, когда она не мечтала о Фебе, она иногда думала о Квази-
модо. Он был единственным звеном, единственной оставшейся у нее связью,
единственным средством общения с людьми, со всем живым. Бедняжка! Она
еще более чем Квазимодо была отчуждена от мира. Она не понимала странно-
го друга, которого подарила ей судьба. Часто она упрекала себя, что не
испытывает к нему той благодарности, которая заставила бы ее взглянуть
на него другими глазами, но она никак не могла привыкнуть к бедному зво-
нарю. Он был слишком уродлив.
Она так и не подняла с пола свисток, который он ей дал. Это не поме-
шало Квазимодо время от времени ее посещать. Она прилагала все усилия,
чтобы не выказывать явно свое отвращение, когда он приносил ей корзинку
со снедью или кружку воды, но он всякий раз замечал, чего ей это стоит,
и печально удалялся.
Однажды он пришел в ту минуту, когда она ласкала Джали. Некоторое
время он задумчиво глядел на эту очаровательную сцену. Наконец, покачав
своей тяжелой нескладной головой, сказал:
- Все мое несчастье в том, что я еще слишком похож на человека. Мне
бы хотелось быть животным, вот как эта козочка.
Она удивленно взглянула на него.
На этот взгляд он ответил:
- О, я-то знаю, почему! - И ушел.
В другой раз он появился на пороге ее комнаты (внутрь он не входил
никогда) в ту минуту, когда Эсмеральда пела старинную испанскую балладу,
слов которой она не понимала, но которая запечатлелась у нее в памяти,
потому что цыганки убаюкивали ее этой песней, когда она была малюткой.
При виде страшной фигуры, так неожиданно представшей перед нею во время
пения, девушка остановилась, невольно сделав испуганное движение. Нес-
частный звонарь упал на колени у порога и умоляюще сложил свои огромные
грубые руки.
- Умоляю вас, - жалобно проговорил он, - продолжайте, не гоните меня!
Боясь его огорчить, еще вся дрожа, она опять начала петь. Понемногу
испуг ее прошел, и она вся отдалась грустной и протяжной мелодии. А он
остался на коленях, со сложенными, как для молитвы, руками, внимательно
вслушиваясь, еле дыша, не отрывая взгляда от блестящих глаз Эсмеральды.
Казалось, он в них улавливал ее песню.
И еще раз он подошел к ней, смущенный и робкий.
- Послушайте, - с усилием проговорил он, - мне надо вам кое-что ска-
зать.
Она сделала знак, что слушает его. Он вздохнул, полуоткрыл рот, при-
готовился говорить, но, взглянув на нее, отрицательно покачал головой и,
закрыв лицо руками, медленно удалился, повергнув цыганку в крайнее изум-
ление.
Между причудливыми фигурами, высеченными на стене собора, была одна,
к которой он питал особенное расположение и с которой нередко обменивал-
ся ласковым взглядом. Однажды цыганка слышала, как он говорил ей: "О,
почему я не каменный, как ты!"
Однажды утром Эсмеральда, приблизившись к краю кровли, глядела на
площадь поверх остроконечной крыши Сен-Жан-ле-Рон. Квазимодо стоял поза-
ди нее. Он по собственному побуждению всегда становился так, чтобы по
возможности избавить девушку от необходимости видеть его. Вдруг цыганка
вздрогнула. Ее глаза затуманились восторгом и слезами, она опустилась на
колени у самого края крыши и, с тоской простирая руки к площади, воск-
ликнула:
- Феб! Феб! Приди! Приди! Одно слово, одно только слово, во имя неба!
Феб! Феб!
Ее голос, ее лицо, ее умоляющий жест, весь ее облик выражали мучи-
тельную тревогу потерпевшего крушение человека, который взывает о помощи
к плывущему вдали, на солнечном горизонте, лучезарному кораблю.
Квазимодо, наклонившись, взглянул на площадь и увидел, что предметом
этой нежной и страстной мольбы был молодой человек, капитан, блестящий
офицер в ослепительном мундире и доспехах; он гарцевал в глубине площа-
ди, приветствуя своей украшенной султаном шляпой красивую даму, улыбав-
шуюся ему с балкона. Офицер не слышал призыва несчастной, он был слишком
далеко от нее.
Зато бедный глухой слышал. Тяжелый, вздох вырвался из его груди. Он
отвернулся. Рыдания душили его; судорожно сжатые кулаки его вскинулись
над головой, а когда он опустил руки, то в каждой горсти было по клоку
рыжих волос.
Цыганка не обращала на него никакого внимания. Заскрежетав зубами, он
прошептал:
- Проклятье! Так вот каким надо быть! Красивым снаружи!
А она, стоя на коленях, продолжала в неописуемом возбуждении:
- О, вот он соскочил с коня! Сейчас он войдет в дом! Феб! Он меня не
слышит! Феб! О, какая злая женщина, она нарочно разговаривает с ним,
чтобы он меня не слышал! Феб! Феб!
Глухой смотрел на нее. Эта пантомима была ему понятна. Глаз злосчаст-
ного звонаря налился слезами, но ни одна из них не скатилась. Он осто-
рожно потянул Эсмеральду за рукав. Она обернулась. Его лицо уже было
спокойно. Он сказал ей:
- Хотите, я схожу за ним?
Она радостно воскликнула:
- О, иди, иди! Спеши! Беги! Скорее! Капитана! Капитана! Приведи его
ко мне! Я буду любить тебя!
Она обнимала его колени. Он горестно покачал головой.
- Я сейчас приведу его, - сказал он тихим голосом и стал быстро спус-
каться по лестнице, задыхаясь от рыданий.
Когда он прибежал на площадь, он увидел великолепного коня, привязан-
ного к дверям дома Гонделорье. Капитан уже вошел в дом.
Он поднял глаза на крышу собора. Эсмеральда стояла на том же месте, в
той же позе. Он печально кивнул ей, затем прислонился к одной из тумб у
крыльца дома Гонделорье, решив дождаться выхода капитана.
В доме Гонделорье справляли одно из тех празднеств, которое предшест-
вует свадьбе. Квазимодо видел, как туда прошло множество людей, но не
заметил, чтобы кто-нибудь вышел оттуда. По временам он глядел в сторону
собора. Цыганка стояла неподвижно, как и он. Конюх отвязал коня и увел в
конюшню.
Так провели они весь день: Квазимодо - около тумбы, Эсмеральда - на
крыше собора, Феб, по всей вероятности, - у ног Флер-де-Лис.
Наконец наступила ночь, безлунная, темная ночь. Тщетно Квазимодо пы-
тался разглядеть Эсмеральду. Вскоре она уже казалась белеющим в сумерках
пятном, но и оно исчезло, - Все стушевалось, все было окутано мраком.
Квазимодо видел, как зажглись окна по всему фасаду дома Гонделорье.
Он видел, как одно за другим засветились окна и в других домах на площа-
ди; видел, как они погасли все до единого, ибо он весь вечер простоял на
своем посту. Офицер все не выходил. Когда последний прохожий возвратился
домой, когда окна всех других домов погасли. Квазимодо остался совсем
один, в полном мраке. В те времена паперть Собора Богоматери еще не ос-
вещалась.
Давно уже пробило полночь, а окна дома Гонделорье все еще были осве-
щены. Неподвижный и внимательный, Квазимодо видел толпу движущихся и
танцующих теней, мелькавших на разноцветных оконных стеклах. Если бы он
не был глухим, то, по мере того как утихал шум засыпающего Парижа, он
все отчетливей слышал бы шум празднества, смех и музыку в доме Гонде-
лорье.
Около часу пополуночи приглашенные стали разъезжаться. Квазимодо,
скрытый ночною тьмой, видел их всех, когда они выходили из освещенного
факелами подъезда. Но капитана среди них не было.
Грустные мысли проносились в голове Квазимодо. Иногда он, словно сос-
кучившись, глядел ввысь. Громадные черные облака тяжелыми разорванными,
дырявыми полотнищами, словно гамаки из траурного крепа, висели под
звездным куполом ночи. Они казались паутиной, вытканной на небесном сво-
де.
Вдруг он увидел, как осторожно распахнулась стеклянная дверь балкона,
каменная балюстрада которого выдавалась над его головой. Хрупкая стек-
лянная дверь пропустила две фигуры и бесшумно закрылась. Это были мужчи-
на и женщина. Квазимодо с трудом узнал в мужчине красавца-офицера, а в
женщине - молодую даму, которая утром с этого самого балкона приветство-
вала капитана. На площади было совсем темно, а двойная красная портьера,
сомкнувшаяся за ними, едва только дверь захлопнулась, не пропускала на
балкон ни единого луча света.
Молодой человек и молодая девушка, насколько мог понять глухой, не
слышавший их слов, были заняты приятным разговором. Девушка, по-видимо-
му, позволила офицеру обвить рукой ее стан, - но мягко противилась поце-
лую.
Квазимодо снизу мог наблюдать эту сцену, тем более очаровательную,
что она не предназначалась для посторонних глаз. Он с горечью наблюдал
это счастье, эту красоту. Несмотря ни на что, голос природы жил в бедня-
ге; его позвоночник, хотя и жестоко искривленный, был не менее чувстви-
телен, чем у всякого другого. Он размышлял о той горькой участи, какую
уготовило ему провидение; он думал о том, что женщина, любовь, страсть
будут всегда представляться его глазам, а сам он обречен быть лишь сви-
детелем чужого счастья. Но что всего сильнее его терзало, что примешива-
ло к боли еще и возмущение, это мысль о том, как страдала бы цыганка,
увидев эту сцену. Правда, ночь была темная, и Эсмеральда, если она еще
не ушла (а он в этом не сомневался), была слишком далеко, чтобы разгля-
деть на балконе влюбленных; он сам едва мог различить их. Это утешало
его.
Между тем их беседа становилась все оживленней. Дама, казалось, умо-
ляла офицера не требовать от нее большего. Квазимодо видел лишь молит-
венно сложенные руки, улыбку сквозь слезы, поднятые к звездам глаза де-
вушки и страстный, устремленный на нее взгляд офицера.
К счастью, ибо сопротивление молодой девушки ослабевало, балконная
дверь внезапно распахнулась, и на пороге показалась пожилая дама. Краса-
вица, видимо, была смущена, офицер раздосадован, и все трое вернулись в
комнату.
Минуту спустя около крыльца зафыркал конь, и блестящий офицер, заку-
танный в плащ, проскакал мимо Квазимодо.
Звонарь дал ему повернуть за угол, затем с обезьяньим проворством по-
бежал за ним, крича:
- Эй, капитан!
Капитан остановился.
- Что тебе от меня надо, бездельник? - спросил он, различив в темноте
странную фигуру, которая бежала к нему, прихрамывая и раскачиваясь из
стороны в сторону.
Квазимодо догнал офицера и смело взял под уздцы его коня.
- Следуйте за мной, капитан; тут неподалеку есть кто-то, кому нужно с
вами поговорить.
- Клянусь Магометом, - проговорил Феб, - я где-то видел эту взъеро-
шенную зловещую птицу! А ну, отпусти повод!
- Капитан, - продолжал глухой, - вы не желаете знать, кто вас хочет
видеть?
- Говорят тебе, отпусти повод! - в нетерпении повторил капитан. - Ты
чего повис на морде моего скакуна? Ты думаешь, это виселица?
Но Квазимодо, не собираясь отпускать повод, пытался повернуть коня.
Не понимая, чем объяснить сопротивление капитана, он быстро проговорил:
- Идемте, капитан, вас ждет женщина. - И с усилием добавил: - Женщи-
на, которая вас любит.
- Вот шут гороховый! - воскликнул капитан. - Он воображает, что я
должен бегать ко всем женщинам, которые любят меня или говорят, что лю-
бят А вдруг эта женщина похожа на тебя, сова ты этакая! Скажи той, кто
тебя послал, что я женюсь и чтобы она убиралась к черту!
- Послушайте! - воскликнул Квазимодо, уверенный, что он рассеет сом-
нение капитана, - идемте, господин! Ведь вас зовет цыганка, которую вы
знаете!
Его слова действительно произвели сильное впечатление на Феба, но от-
нюдь не то, какого ожидал глухой. Вспомним, что наш галантный офицер
удалился вместе с Флер-де-Лис за несколько минут до того, как Квазимодо
вырвал приговоренную из рук Шармолю. С тех пор он, посещая дом Гонде-
лорье, остерегался заговаривать об этой женщине, воспоминание о которой
все же тяготило его; а Флер-де-Лис считала недипломатичным сообщать ему,
что цыганка жива. И Феб был уверен, что несчастная "Симиляр" мертва и
